Лизонька и все остальные

, которые ты себе придумал. А он всерьез: ты никогда меня не понимала, тебе мои дела и мои мысли ни к чему, тебе лишь бы доход с огорода, ты погрязла в земле и навозе. Это говорил человек, который только-только голову из ночного горшка вынул. Она это себе как представит, ну, просто заходится. А Эдик кричит: что смешного? что смешного? Конечно, ничего особенного, но одновременно и все. Лишние сутки из ничего. Планы на эти сутки – «я бы мог овладеть латынью и писать рецепты». Вот это да! Рецепты! Она его тогда снова чуть прижала, а он испугался, дурак, да как рванет. А потом эту же подушку-убийцу схватил – и в другую комнату. «От тебя всего можно в жизни ждать, я не удивлюсь, если и мышьяк возникнет», а у нее просто колики от смеха, от идиотизма жизни, а тут еще луна. Уставилась и разглядывает их, как под микроскопом. Что, мол, за черви копошащиеся? Неужто люди?

Насмеялась до слез, потом до утра плакала, Господи, думала, как же это я живу так, что у меня и смех дурной, и слезы не самые умные? Посмотрела утром на Эдика, тот стоит с подушкой, не может сообразить, почему оказался не на месте.

– Мы с тобой что, поссорились? – спросил.

– Луна била в лицо, – сказала она ему. – Ты и убежал.

– А! – обрадовался он.

Так она и не знает, притворился ли он, что не помнит, или на самом деле забыл. Только вот никогда больше ни про какое спрямление дороги он не говорил, горшок она стала ставить поглубже, а в военном универмаге ей попался хорошей расцветки гобелен, из которого она сшила плотные шторы. Между прочим, гобелен этот жив до сих пор. Она им обила кресло-кровать. Если Иван останется ночевать, спать ему предстоит именно на нем. Это у них гостевое место. Девять рублей метр, а орнамент такой благородный – бутылочный цвет и желтые разводы. Обила кресло – и как новое. Правда, вместо ножки подставляют детский стульчик, но ведь это ерунда. Кто на такие пустяки обращает внимание? Но, честно говоря, она после этого случая больше не смеялась. Ну, если Жванецкий на пленке, ну там, конечно, не удержаться, особенно про мясного министра, который хорошо выглядит, и еще про Ларионова и Кутько, которые взяли обязательства и несут черт знает куда. Но ведь Жванецкого слушай – и опасайся, он такое там ляпает.

Так она и сидела на краешке ванны. «Интересно, чего это я сижу?» – думала. А сердце – ту-тук, ту-тук, как молот. Ну, матушки мои, насмеялась, дура старая.

…На переезде было так. Электричка проскакивала мимо, а Роза сидела в машине прямо носом в шлагбаум. В электричке же ехала вся дрожащая Леля, ее просто озноб бил от только что случившегося, и она сейчас репетировала точные слова, которые скажет в райкоме.

– Я довожу до вашего сведения, что к моей сестре явился иностранец, ее бывший муж. У меня нет иллюзий – он из тех, кто способен на все. Я хочу сообщить вам его данные…

Ну, конечно, надо все сказать и Василию Кузьмичу, пусть он сообразит свои умом, как грамотно поступать дальше. Изоляция Лизы и Розы от этого типа – это безусловно. Полная изоляция.