Весенний марафон

– А то ты не слышишь?! – привычно повысила голос Раиса, но, оглянувшись в глубь квартиры, опасливо сбавила обороты. – Музыка у них орет с вечера! Гогочут, топают, орут как придурки. Бутылки еще из окна кидают.

– А ты бы з-зашла, сказала… – неуверенно предложил Василий.

– А я и з-зашла. Сказала, – передразнила его соседка. – Сказать, что они мне ответили? Мне такого родной муж не говорит, даже когда пьяный. – Тут она отчего-то порозовела. – Боится по роже сковородкой получить.

– Т-тогда не надо, – отказался Василий, хотя ему было немного любопытно – чего же такого боится сказать горлопан и матершинник Раисин муж, который и сам не прочь в воспитательных целях заехать жене по физиономии, Василий даже пару раз разнимал их, когда Раиса прибегала к нему отсидеться, а супруг жаждал продолжения банкета. Но счел за лучшее не спрашивать. Меньше знаешь – крепче спишь. Хотя спать ему, похоже, удастся лечь не скоро.

– Я уж хотела милицию вызвать, да тебя пожалела, – порадовала соседка.

– Сп-пасибо, – поблагодарил Василий, хотя оба прекрасно понимали, что никакая милиция на такой вызов не приедет, пока никого не убили. А если, не дай Бог, приедет, то проснувшийся не вовремя Раисин муж может ввязаться в скандал, а у него с милицией и без того натянутые отношения. Вот Раиса и маялась всю ночь из-за этих оболтусов. А ей, между прочим, тоже на работу, мужик-то у нее посменно на керамическом заводе, что напротив, через дорогу, а она с шести утра каждый день – в столовой поваром. Не спала всю ночь, оттого и бледная такая, до зелени, – ведь не молоденькая уже.

Подумав об этом, Василий повторил уже с чувством:

– Сп-пасибо, Рая. Сейчас я этим обормотам покажу!

И Василий решительно распахнул дверь.

В уши ему ударила оглушительная музыка, а в нос – тошнотворный запах дешевого пива, рыбных консервов и еще черт знает какой дряни. Василий даже отшатнулся – со свежего-то воздуха. Но на пороге маячила любопытная Раиса, не собиравшаяся возвращаться в нагретую супругом постель, да и не бежать же из собственного дома. Собравшись с духом, он шагнул вперед, бережно пристроил буханку на столик в прихожей, прикрыл ее своим шарфом, хотя надежда позавтракать теплым хлебом с чаем и колбаской стала совсем призрачной – и заглянул в комнату.

Картина, которая предстала перед Васиным взором, была весьма живописна – в духе баталиста Верещагина (но с его творчеством Вася знаком не был, поэтому аналогий проводить не мог): на диване, в кресле и на ковре в замысловатых позах спали незнакомые молодые люди, судя по некоторым признакам, разнополые. Хотя с уверенностью сказать было трудно. Когда один из них, тщедушный и нестриженый, с разноцветными черно-желтыми прядями, свисавшими на лицо, поднял голову, с трудом сфокусировал взгляд на Василии и невнятно произнес:

– А вот и папик пришел! Проходи… Мы тут… – и упал обратно лицом в большую хрустящую упаковку из-под чипсов – Василий так и не смог определить: мальчик это или, прости господи, девочка. Голос сиплый, волосы грязные, брюки с карманами, как у слесаря, безразмерная майка сомнительной чистоты, на ногах… Кровь прихлынула к голове и застучала в висках – на ногах у этого немытого существа были его, Василия, тапочки! Новые тапочки! Он купил их себе в подарок на Новый год, они были теплые и удобные, он долго и придирчиво выбирал их в магазине, и тапочки не подвели – быстро надевались, легко снимались, уютно грели.

– Твою мать! – закипая гневом, сказал Василий. Когда он злился, он, как ни странно, отчего-то почти переставал заикаться. – Твою мать!

Он ругался только в самых крайних случаях, и соседка Раиса это отлично знала, поэтому она заинтересованно подсунулась поближе, предвкушая отличный спектакль. Василий выключил орущую магнитолу и оглянулся в поисках дорогого сыночка. На глаза ему попались пустые бутылки из-под водки и пива – возле одной темнела на ковре подозрительная лужа (надо выводить немедленно, пока не въелось, – заволновался Василий), надорванные упаковки от всевозможной несъедобной дряни вроде сушеных кальмаров и вонючих сухариков, а также лежащие и храпящие тела, но сына среди них не было.

– Где Димка? – приподнял он за шиворот одно из тел.

– Иди на… – посоветовало тело, не открывая глаз, и снова погрузилось в сон.

– На кухне тоже нет, – возбужденным шепотом сообщила Раиса, переступая озябшими ногами в драных тапках с одним помпоном на двоих. – В той комнате посмотри, Вась!

Василий рванулся во вторую комнату. Там он обнаружил свою кровать, пребывавшую в самом бессовестном виде – раскуроченную, со сползшей на пол будто изжеванной простыней. На кровати сном праведника, сложив ладошки под щеку, спал его сын, а рядом – еще один субъект, на сей раз упитанный и коротко стриженный. «Неужто не девка?! – обмер Василий. – Сейчас, говорят, это у них в моде…» Но прогнал омерзительную мысль и заорал во весь голос, пнув ногой любимую кровать:

– А ну, вставайте, п-паразиты!!!

– Ой! – басом сказал субъект и юркнул под одеяло, оставив Василия теряться в догадках относительно его, субъекта, половой принадлежности.

– Димка, зараза! Это что же такое творится?! – орал Василий, пихая в бок спящего отпрыска.

– А-а, старик! – наконец открыл Димка один глаз. – Ты чего так рано?

– Рано?! – взвился Василий. – Шестой час! И я т-тебе не старик! Вставай немедленно, паразит!

– А ни фига мы газанули! – поворачиваясь на другой бок, вяло удивился сын и ткнул лежавшего под одеялом. – Слышь, Шурка? Эти гады наверняка все выжрали там.

Шурка чем-то дрыгнула (или все-таки – дрыгнул?) и счел за лучшее промолчать, поплотнее укутавшись в его, Василия, новенькое синтепоновое одеяло – финское, полутораспальное!

От такой наглости Василий онемел. Он знал, конечно, что Димка приводит приятелей, когда отца нет дома, – понятно, дело молодое, он ворчал, конечно, но терпел. До сих пор у них действовала договоренность: в квартире не пить, за собой прибирать и посуду мыть. На сей раз сын нарушил все договоренности разом, и Василий растерялся от неожиданности.

– Димка, вставай! Убирайтесь из моей к-кровати!

– Ну, старик, ты не понимаешь, что ли? – скривился сын. – Шурка стесняется!

– Шурка?! Стесняется?! Да эта… прошмондовка с вечера стеснялась бы!

В глазах у Василия потемнело. Он схватил сына за шкирку и выдернул из кровати. Потом он шагнул вперед и вознамерился сделать то же самое с таинственной Шуркой, но нетвердо стоявший на ногах Димка все же решил вступиться за даму и повис у отца на руке. Василий одним движением руки отбросил сына в угол, схватил Шурку не то за ногу, не то за руку – черт ее там, под одеялом, разберет – и изо всех сил потянул из кровати. Шурка молча отбивалась, Димка скулил из своего угла, силясь встать на ноги, Раиса хихикала, Василий, пыхтя, тянул Шурку из своей кровати.

Наконец его усилия увенчались успехом. Шурка вместе с одеялом слетела на пол, вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты, таща за собой спасительное одеяло. То, что Василий успел увидеть, его успокоило и при других обстоятельствах, возможно, порадовало бы – непоместившиеся в одеяло части тела улепетывающей Шурки были, несомненно, женственны и весьма аппетитны.

От этого зрелища Василий ненадолго впал в приятный столбняк, Раиса, изнемогая от хохота, села на пол рядом с Димкой, который оставил наконец тщетные попытки встать на ноги и тихо матерился. Придя в себя, Василий бросился в комнату вслед за Шуркой. Та заполошной курицей металась по комнате, пытаясь найти хоть какие-то детали гардероба – странная застенчивость при таком образе жизни. При этом Шурка без разбора наступала на руки и на ноги лежавших и перебудила всю честную компанию, тела зашевелились, зевая и почесываясь, стали принимать сидячее положение.

Василий с ужасом наблюдал за происходящим – где только насобирал эту вокзальную шваль его драгоценный сынок?! И самое главное – притащил их в его, Василия, замечательную, нежно любимую, чистую квартиру? Видно, и правду говорят – яблоко от яблони…