Заплати другому

Арлин не могла сердиться на сына. Он и в этом отношении был — вылитый отец.

Известно, что всегда гораздо легче сорвать злость на человеке постороннем, вот Арлин и отправилась в школу переговорить с этим самым м-ром Сент-Клером. Первым делом, еще до начала уроков, надеясь, что не столкнется с Тревором и тот никогда не узнает о ее приходе в школу, она пошла в приемную. Сидевшая там дама направила ее этажом выше.

Уже пройдя наполовину в дверь его класса, Арлин встала — и сразу куда-то подевалась вся копившаяся в ней злость.

Прежде всего (хотя и не это было самым главным), он был чернокожим. Она не очень-то превратно относилась к черным, не в том дело. Дело больше было в том, что она изо всех сил старалась горделиво изобразить, что она не такая. Немного времени потребовалось, чтобы стало трудно выставлять эту возню естественной. Она приложила еще больше старания. И тут уже поняла: если и ввязалась в какое сражение с естеством, то сражение это проигрывает. Все силы уходили на старание вести себя естественно. Тут того и гляди кинешься в погоню за собственным хвостом и будешь так колесом крутиться еще долго после того, как солнце сядет.

Так что, трудно было с места в карьер взять да и заорать на него. Он мог бы подумать, что она воображает, будто она лучше него, хотя на самом-то деле это больше касалось ее мальчика да еще ее налоговых долларов, из которых платится учительская зарплата. Любого учителя зарплата, то есть.

Так вот, учитель поднял на нее взгляд, а она никак не могла ничего сказать. Ничего. Стопроцентная представительница породы бессловесных. И притом, по большей части, вовсе не из-за какого-то расового вопроса, скорее оттого, что ей еще никогда не доводилось видеть человека всего с половиной лица. Тут такое дело, что минута потребна, чтоб к такому приспособиться. И она понимала: если это займет у нее хотя бы на минуту дольше, он заметит, что она обратила внимание на его злополучные рубцы, а это было бы просто откровенной грубостью. По пути в школу вся эта сцена прошла в ее сознании как по маслу, в ней она была сердита, за словом в карман не лезла и вообще совсем была хороша.

Арлин прошла через класс к учительскому столу, ощущая себя маленькой, ощущая себя, как лет двадцать пять назад, когда эти парты-столы была слишком велики для нее. А учитель все ожидал, когда что-либо прозвучит изустно.

— Что такое «заплати другому»?

— Простите?

— Выражение это. «Заплати другому». Что оно значит?

— Я сдаюсь. И что оно значит? — Казалось, у него к ней появилось слабенькое любопытство, она слегка забавляла его, а в результате он на мили вознесся над нею, внушая ей чувство малости и невежества. Он был большой человек, и не только телом, хотя и телом тоже.

— Это вам полагалось бы мне рассказать.

— С полным бы удовольствием, мадам, если бы я знал. Если не возражаете, позвольте узнать, кто вы?

— Ой, я забыла назваться? Извините. Арлин Маккинни. — Она протянула руку, и учитель пожал ее. Стараясь не заглядывать ему в лицо, она заметила, что левая рука у него изуродована, как-то поменьше и посуше, отчего ее на секунду пробила дрожь. — Мой сын учится у вас по обществоведению. Тревор.

Что-то изменилось в лице учителя, словно ему припомнилось нечто приятное, и это, как-то связанное с ее мальчиком, больше расположило ее к этому человеку.

— Тревор, да. Тревор мне нравится. Он мне особенно нравится. Очень честный и прямой.

Арлин попробовала издать ехидный смешок, но получился какой-то всхрап, хрюканье какое-то, она почувствовала, как покраснело у нее лицо.

— Да-а, он весь из себя такой, правильно. Только вы так говорите, будто это добродетель.

— Так и есть, по-моему. Теперь, что вас обеспокоило в «заплати другому»? По-вашему, я что-то должен знать об этом?

Вообще-то она рассчитывала на смех, на улыбку, на что-то, выходящее за рамки его сугубо делового отношения. Дурное чувство наворачивалось, будто м-р Сент-Клер смотрит на нее как-то свысока, но, как именно, Арлин так и не смогла объяснить толком.

— Это как-то связано с заданием, которое вы дали. Так Тревор сказал. Он говорил, что это работа для ваших занятий по обществоведению.

— А-а, да. Задание. — Учитель пошел к доске, и Арлин отпрянула, давая ему пройти, как будто вокруг него ветер вихрем бушевал и мешал ей держаться ближе. — Я напишу его вам, точно в том виде, в каком представил классу. Оно очень простое. — И он написал: «Я думаю об идее, как изменить мир, и о том, как осуществить ее». — Учитель положил мел и вновь повернулся. — Вот и все. Это самое «заплати другому», должно быть, собственная идея Тревора.

— И это все? Это все? — Арлин почувствовала, как сдавило вокруг ушей: верный признак незамутненнного, дающего удовлетворение гнева, который она пришла сюда выплеснуть. — Вы всего лишь хотите, чтоб они изменили мир! Только и всего. Что ж, я рада, что вы не задали им ничего трудного.

— Миссис Маккинни…

— Мисс Маккинни. Я сама по себе. А вы потрудитесь выслушать. Тревору двенадцать лет. И вы хотите, чтоб он изменил мир? В жизни не слышала такой чуши.

— Во-первых, выполнение задания добровольно. Для желающих получить дополнительное поощрение. Ученикам, считающим идею чрезмерной, нет надобности выполнять задание. Во-вторых, я только того хочу, чтобы ученики переосмыслили свою роль в этом мире и придумали способы, как один человек может привнести в него что-то иное. Очень благотворное упражнение.

— Как и забраться на Эверест, только это еще может оказаться и чересчур для малыша. Вам известно, что Тревор пригрел у себя под крылышком босяка и привел его в мой дом? Этот бомж мог оказаться насильником, растлителем малолетних или алкоголиком. — Ей хотелось продолжить, но помешала мысль: раз уж она сама алкоголик, то, видимо, этот пример гадкий. — Что, по-вашему, мне делать со всеми этими проблемами, что вы породили?

— Я бы предложил вам поговорить с сыном. Установить правила жизни в доме. Объяснить ему, когда его усилия по этой затее приходят в конфликт с вашей безопасностью и спокойствием. Вы ведь беседуете с ним, так?

— Что еще, черти веселые, за вопрос? Конечно, я беседую с ним.

— Просто странно, что вы решили пойти в такую даль, в школу, выяснять, что такое «заплати другому». Ведь об этом вам Тревор мог рассказать.

— Полагаю, это была ошибка.

Уйти из этого класса тянуло все больше и больше. Ясно же, ничего тут не добиться, только в такое положение попадешь, в котором Арлин чувствовала себя глупой и мелкой.

— Мисс Маккинни? — Его голос ударил в спину, когда ей всего несколько шагов оставалось, чтобы вырваться на простор защищенности и свободы. Она резко развернулась, чтобы глянуть в лицо этому человеку, которого невзлюбила сразу же и открыто — и не из-за его лица, и не из-за цвета его кожи.

— Что?

— Надеюсь, вы простите, что спрашиваю об этом, но… Отец Тревора умер?

Арлин дернулась, будто оплеуху получила.

— Нет. Конечно, нет. — Надеюсь, что нет. — Это вам Тревор сказал?

— Нет. Он сказал что-то странное. «Мы, — он сказал, — не знаем, где он». Я подумал, что он, возможно, выразился эвфемистически.

— Ну, мы и впрямь не знаем, где он.

— Вот как. Вы меня уж извините. Я просто спросил.

Недоумевая, она бросилась к двери, и уже ничто не в силах было остановить ее.

Это ж надо, полной идиоткой себя чувствуешь! Она не только признала, что отец ее ребенка не удосужился даже рождественскую открытку домой прислать, так еще ей теперь придется лезть в словарь и отыскивать в нем слово «эвфемистически». Понять, в чем он только что обвинил ее сына.

«Ну, держись, если это гадость какая!» — только об этом и думала.

Иногда я думаю, что идея выйдет такой классной. А может, она уже классная. Но потом в другие разы я вспоминаю всякое другое, что, как думал, выйдет классно. Как бы, когда я и впрямь маленьким был. Лет в десять или типа того. И теперь, когда я большой, то понимаю, какая то была мура. Вот удумал бы я: «Что, если все эти бомбы выключить?» Тогда бы м‑р Сент-Клер меня никак не отметил. А потом через несколько лет я бы сам оглядывался назад и думал: «Елки, во я был дурак».