Последние штрихи (ЛП)

Эстер Браун Последние штрихи Пролог 29 июля 1981 г. Мейфэр[1] В самом сердце Лондона, рядом с суматошным Сохо и по соседству с клубами для джентльменов, есть прелестный оазис, состоящий из георгианских особняков. Витые ограды, голуби на шляпках каминных труб… Это Хафмун-стрит. Скрытая от глаз в глубинах Мейфэра, она хранит последний секрет лондонского общества столь же надежно, как если бы он был спрятан в дамском декольте. Ведь именно здесь, в доме 34, все четыре этажа занимает единственный уцелевший в Лондоне пансион благородных девиц — знаменитая Академия Филлимора. Заведение открылось еще в 1880 году: в ту пору все старейшие английские семьи считали за правило помещать сюда дочерей на выданье. Хотя бы на годик — для финишной обработки товара перед тем, как выпустить его на матримониальный рынок. Девицы из «Филлимора» славились уменьем поддержать разговор в любой ситуации (даже если подвыпившие за обедом гости норовят вцепиться друг другу в горло), а кроме того, веселым нравом и безупречной осанкой (шомпол, который они проглотили еще в юности, бережно сохранялся ими до преклонных лет). Теперь, когда «Филлимор» перешагнул вековой рубеж, интерес к заведению несколько упал. Последний всплеск ажиотажа эти стены видели после войны, с тех пор очередь из желающих превратилась в жалкий ручеек. Возможно, так было бы и до сегодняшнего дня, если бы не леди Диана Спенсер (самая благородная девица, какие только встречались в Англии). Благодаря леди Диане ручеек стал полноводной рекой, и «Филлимор» вновь заполнился жизнерадостными блондинками, мечтающими всего за один годовой курс научиться вести себя, а заодно и домашнее хозяйство. Хотя обычно пансионерки не слишком спешили на свой «полноценный английский завтрак в восемь утра», бессменная академическая повариха Кэтлин Коннор соблюдала точность: ровно в семь сорок она выходила за дверь, чтобы забрать оставленные для нее шесть бутылок молока. Вот и в то утро (29 июля 1981 года) все было так же, не считая маленького недоразумения. Бестолковый посыльный все перепутал: вместо апельсинового сока, который заказывала Кэтлин, зачем-то притащил коробку мармеладных долек Куперса. — Мармеладные дольки? Вот ты у меня получишь мармеладные дольки, — проворчала она и принялась одну за другой пристраивать бутылки в объятия своей могучей руки, как вдруг… Из недр коробки с мармеладом послышалось кряхтенье! Кэтлин вздрогнула и едва не выронила бутылки. Затем она осторожно заглянула в коробку — и буквально потеряла дар речи (а ей, уж поверьте, действительно было что терять). Неужели? Неужели сбылась ее тайная мечта — пусть и таким странным образом? Значит, не напрасно она так долго и так истово молилась — Бог все-таки услышал ее… Кэтлин оглядела улицу: не обнаружится ли хозяин коробки? Но везде было пусто — доносился только шум машин, несущихся по Пикадилли. Тем временем коробка снова закряхтела. — Святая Мария… — крестясь, прошептала Кэтлин и протянула к коробке дрожащую руку. Леди Франсес Филлимор сидела в столовой, задумчиво прикусив кончик серебряной ручки, и размышляла. Что делать? Что обычно делают, если девушка неудачно выдерет себе брови воском? На ум приходила только вечно удивленная Марлен Дитрих и обрывки воспоминаний о касторовом масле, которое якобы стимулирует рост волосяных луковиц (или ресниц?). В конце концов Франсес отчаялась и записала в свой список дел: «Посоветоваться с Нэнси». Нэнси, которая заправляла в Академии хозяйством, знала уйму всяких полезных рецептов, в большинство из которых входил солодовый уксус… Вот что Франсес всегда удивляло: семья ее мужа Пелхэма Филлимора поколениями жила в «благородном пансионе», причем самому Пелхэму все это светское обращение явно давалось с трудом — так же как и всем английским мужчинам, которых она знала. А директриса мисс Вандербильт, возглавлявшая Академию еще со времен черно-белого телевидения? Она и королевских отпрысков могла бы поучить, как правильно есть традиционную ячменную лепешку… Между тем Франсес была уверена, что после окончания ее пансиона у воспитанниц остается масса невыясненных, но при этом жизненно важных вопросов. Например, как вести себя на свидании с незнакомцем. Или как сварганить ужин из пяти яиц и копченой селедки. Хотя Франсес и любила повторять, что стоит на страже семейного бизнеса, в глубине души она обожала всякие девчачьи глупости. Что греха таить, Франсес всегда мечтала о дочке; увы, у них с Филлимором был только один ребенок — Гектор. Разумеется, она уже давно с этим смирилась и даже выбрала для себя подходящую роль: мудрой тетушки, дающей ценные советы богатым, но слегка заблудшим юным феям, которых отправили на Хафмун-стрит наводить лоск. В дверь постучали, и вошла Кэтлин — как всегда, ровно в девять. Правда, на этот раз вместо источающего аромат подноса с кофе в руках она держала коробку с мармеладом. За спиной у нее (легка на помине!) стояла Нэнси, то и дело заглядывая поварихе через плечо. По ее пытливому взгляду в глубь коробки Франсес поняла, что случилось нечто ужасное: либо в службе доставки универмага «Хэрродс» появились шутники, либо какая-нибудь воспитанница опять не уследила за своей бурно плодоносящей кошкой. Наконец Кэтлин, кусая губы и краснея до самых корней волос, выпалила: — Извините за беспокойство, леди Франсес. Я нашла это на крыльце. Кэтлин поставила коробку на стол — и в ту же секунду на Франсес взглянули огромные зеленые глаза. Более очаровательного младенца она в жизни не видела! Сразу было понятно, что это девочка — совсем крохотная, всего несколько дней от роду. Розовенькие губки бантиком, пушистые золотые ресницы… Не сознавая, что делает, Франсес вынула теплый комочек из коробки и принялась укачивать на руках. Боже мой, какая у нее нежная кожица! Прямо персик… Малышка не издавала ни звука, зеленые глазищи были не по-детски серьезны. Франсес немедленно захотелось плакать, сердце сладко защемило. Этот детский комбинезончик, эти тоненькие пальчики, похожие на лепестки… Франсес придирчиво оглядела малышку с головы до ног: судя по всему, она сыта и довольна, одежда безупречно чистая, на ножках — розовые шерстяные носочки. — Эй… — прошептала она, пощекотав детскую щечку. — Где же твоя мама? От ребенка исходили такие мощные флюиды любви, что перехватывало дыхание. Тут совершенно некстати подскочила Нэнси, которая все это время суетилась вокруг коробки, как курица-наседка. — Мы уже вызвали полицию! Какой ужас! Бедная малютка! В такую погоду, под тонким одеяльцем… Да еще противные голуби гадят кругом! Какой же дурой надо быть, чтобы… — Вообще-то, это настоящий кашемир, — перебила Кэтлин, потрогав платок, которым была покрыта крохотная головка. — Вдобавок в коробке я нашла записку. И если тебе интересно мое мнение, я уверена: за ребенком никто не вернется. Франсес почти не слушала. Кашемировый платочек съехал, открыв трогательные рыжие кудряшки над маленькими ушками, — и это окончательно ее добило. Боже мой! Бедная крошка… Нет, она ни за что ее не бросит. Надо же было додуматься — оставить беспомощного младенца прямо на крыльце! — Я пыталась найти лорда Филлимора, — продолжала Кэтлин. — Но в клубе сказали, его нет. Я попросила, чтобы он позвонил, как только появится. Нэнси протянула к ребенку руки с явным намерением отобрать его у Франсес, однако та успела увернуться: слишком не хотелось прерывать это блаженство. — Пелхэм сегодня занят, — сказала она. Кэтлин и Нэнси понимающе переглянулись: уж они-то точно знали, чем именно занят Пелхэм. Конечно, поисками Гектора. Когда так долго живешь в семье, совсем нетрудно читать между строк. Более того, если дело касается Гектора, текст между строк видно гораздо лучше, чем сами строки. Даже Франсес признавала, что ее сынуля — из тех, кого приличные девушки должны обходить десятой дорогой. Красавчик, душка, абсолютно без комплексов — вот уж кому не стоит доверяться во время совместных вздохов при луне. Увы, все было ровно наоборот: бедняжки регулярно теряли голову как от ее сына, так и от всей его компашки, состоящей из юнцов с графским титулом да избалованных отпрысков миллионеров. Еще бы, знаменитости! Вся история их передвижений из одного мейфэрского казино в другое щедро освещалась в желтой прессе. Конечно, Франсес переживала. Разве для того она воспитывала сына? Увы, ей оставалось лишь пить снотворное и надеяться, что Гектор вырастет из этого безобразия, как когда-то вырос из детских штанишек. Или найдет девушку, которая его вытащит… — Думаю, лорд Филлимор появится к вечеру, вместе с Гектором, — сказала она так, словно пыталась убедить и саму себя. Неразлучная троица — ее сын вместе с такими же оболтусами Рори и Саймоном — опять устроила себе самоволку, причем недельную. Подумать страшно… В прошлый загул Пелхэму пришлось вызволять сына из полицейского участка в Венеции. «Дэйли мейл», конечно, не отказала себе в удовольствии написать, что «достопочтенный Гектор Филлимор был при всем параде — и даже надел балетную пачку». Кудахтанье Нэнси вывело Франсес из раздумий. — Что скажет лорд Филлимор! Не хватало нам подкидышей на крыльце! Что они вообще про нас думают? Мы им не… — Да ладно тебе! — перебила Франсес. — По-моему, вполне здравый поступок — оставить ребенка здесь. Тем более девочку. В конце концов, мы этим и занимаемся — воспитываем девиц… И вообще, Нэнси, ребенку могут срочно понабиться некоторые вещи. Не будешь ли ты так любезна прямо сейчас отправиться в «Хэрродс»? Значит, Кэтлин, в коробке была записка? Кэтлин выудила из кармана фартука сложенный вчетверо листок писчей бумаги и протянула хозяйке. «Что ж, у этой мамочки есть хотя бы перьевая ручка», — отметила про себя Франсес. В записке значилось: Пожалуйста, позаботьтесь о моей дочке. Мне бы хотелось, чтобы она выросла настоящей леди. Спасибо. Вежливо и по делу. — А пчелка, Кэтлин?! — раздался свистящий шепот Нэнси. — Пчелку-то покажи! — Записка была приколота вот этим, — Кэтлин достала из недр фартука булавку — такими скрепляют шотландские килты. — Я специально спрятала, от греха подальше. — Ой! Кажется, бедная пчелка осталась без глазика! — вскричала Нэнси, но под ледяным взглядом Кэтлин тут же поджала губы. Франсес нахмурила брови и принялась рассматривать булавку. Самая обычная булавка для килта, если не считать того, что кто-то прикрепил к ней амулет в виде усыпанной бриллиантами золотой пчелы. Вещь явно дорогая. — Почему-то без подписи, — сказала она, осмотрев листок со всех сторон. — Странно. Если мамочка так печется, чтобы малышка выросла настоящей леди, могла хотя бы дать ей имя… — Франсес взглянула на коробку, из которой раздалось что-то вроде мяуканья. — У такого ангелочка обязательно должно быть замечательное имя. Разве мы позволим нашей крошке остаться без имени? — Она наклонилась и слегка взъерошила девочке рыженькие бровки. — Ну и как мы тебя назовем? В этот момент она почувствовала, как совсем рядом запахло лавандой, крахмальным бельем и песочным печеньем. Ну конечно, Кэтлин и Нэнси тут как тут. Старые девы обступили ребенка и тянут свои страждущие руки. Безусловно, это добрейшие женщины на земле. Франсес подумала, что незадачливой мамаше очень повезло: ее обездоленному чаду достались сразу три лучшие в мире няньки. — Ну и?.. — нежно пропела Франсес. — Может быть, что-нибудь величественное? В честь леди Дианы, например? Вполне по-королевски, учитывая ее завтрашнюю свадьбу с принцем Чарльзом. — Тогда лучше Элизабет, — сказала Кэтлин. — В честь самой королевы. — Вряд ли ей подойдет Элизабет. — Франсес задумчиво прищурилась, глядя на малышку. — Она слишком хорошенькая для такого длинного имени. Скорее, она… Нет, не Лиззи… И не Бесси… И не Бет… — Может, Бетси? — предложила Нэнси. — Бе-етси… — проговорила Франсес. — Да, пусть будет Бетси. Малышка прикрыла глазки, и на секунду Франсес показалось, что она улыбается. В этот момент леди Филлимор поклялась, что ни за что и никогда не откажется от Бетси. Даже если за девочкой вернется та, что 29 июля 1981 года подкинула ее в Академию в коробке из-под мармелада. Франсес все равно ее не отдаст. Отныне дом Бетси будет здесь. Глава 1 Единственная по-настоящему водостойкая тушь — это «Лэш Тинт». — Бетси, если ты знаешь, что тебе предстоит плакать — у кого-нибудь на свадьбе или на похоронах, — крась ресницы только «Лэш Тинт». Это был, возможно, один из самых ценных советов, которые успела мне дать Фрэнни за двадцать семь лет (не считая остальной тысячи). Рядом с ним можно поставить только «лучше солнцезащитный крем сейчас, чем круговая подтяжка потом» или «не доверяй мужчине, если на нем галстук из магазина готового платья». Я сидела в такси, тупо уставившись на бок красного лондонского автобуса, ползущего рядом. Честно говоря, эта дурацкая пробка была мне на руку: по крайней мере, теперь у меня появилось время немного прийти в себя между службой в церкви и поминальным чаепитием. Набраться сил, чтобы опять выслушивать бесконечные дифирамбы в адрес моей матери: какая она была добрая и жизнелюбивая, изысканная и прекрасная и так далее. При этом еще надо не выронить бутерброд и бокал вина. В ресницы опять прокралась предательская слеза. Нет, сейчас это были уже совсем не те слезы, что буквально душили меня полгода назад, когда выяснилось, что головные боли Фрэнни — не что иное, как опухоль. Все произошло слишком быстро, я даже понять ничего не успела. А сейчас я плакала просто оттого, что некому подставить мне плечо на таком сложном мероприятии, как поминальный вечер. Ведь только Фрэнни всегда знала, что и когда надо сказать, в какой момент следует перейти на прочувствованный шепот… Она умела с достоинством выйти из любой ситуации. Я изо всех сил зажмурилась — с тушью «Лэш Тинт» я могла себе это позволить, не опасаясь приобрести окраску панды. Эх, Фрэнни наверняка бы повеселилась, если бы видела меня сейчас. Ее ведь хлебом не корми — дай похихикать. А может, она и на самом деле все видит? Тогда она, конечно, заметит, что я не успела купить нормальную экипировку для поминальной службы. Зато сразу поймет, что у меня «Лэш Тинт»… Как назло, от этой мысли слезы действительно посыпались градом. — Бетси! — (Я почувствовала теплую руку у себя на коленке.) — Может, хватит строить из себя аристократку? Поплачь, в конце концов! Мы ведь одни. Когда еще у тебя будет возможность спокойно распустить нюни? Только сейчас, пока ты одна, вернее, с близкой подругой. Я повернулась к Лив и снова зажмурилась. — Да нет, я в порядке! Честно! — Ну конечно. И поэтому у тебя всю дорогу трясутся губы, — ласково, но настойчиво продолжала Лив. — Пойми наконец: в такой ситуации ты имеешь полное право поплакать. Нет, ты даже должна поплакать! Поминальные службы для того и существуют, чтобы как следует прореветься. Тогда и на душе легче станет. Ну а после женщины уже могут помочь друг другу поправить макияж. И дальше спокойно предаваться светлым воспоминаниям. Кажется, ты сама говорила об этом. Лив сидела напротив меня, трогательно скрестив свои тонкие, как у олененка Бэмби, ноги. На ее красивом лице застыла странная маска, состоящая из гримасы участия и щедро размазанной туши. Я подумала, что Фрэнни уж точно попеняла бы ей за такое пренебрежение «Лэш Тинт». А вот костюм бы наверняка одобрила. Лив демонстрировала ярко-желтую мини-юбку и прекрасный набор аксессуаров, включающий перчатки и берет с золотыми блестками. Весь тщательно подобранный наряд словно напоминал о Фрэнни — и ее беззаветной преданности Академии Филлимора. По сравнению с ним мое скромное голубое пальто и платье-балахон выглядели не слишком оптимистично — тем более в хмурый зимний день. Что делать: утром, когда пришло такси, у меня не было ни минуты на размышление. Надела то, что попалось под руку. Слева раздался вежливый кашель, но я не шевельнулась. Ни малейшего желания встречаться взглядом с Джейми. Я же не знала, что он здесь будет! Эх, если бы я только знала, разве выглядела бы сейчас вот так? Теперь остается только отворачиваться и прятать покрасневшие от слез глаза. — Знаешь, а ведь моя любезная сестрица в чем-то права, — сказал Джейми. — Надо иметь поистине каменное сердце, чтобы не расплакаться после всего, что наговорили про леди Франсес. Даже меня проняло, когда ты зачитывала письмо, которое леди Франсес прислала тебе в школу, — ну, что можно подружиться с любым задирой, если сказать ему, что у него красивые волосы. А ведь я, как ты знаешь, не склонен к сантиментам. Лив провела пальцем сначала под одним, потом под другим глазом — и еще больше размазала тушь. — Да… — всхлипнула она. — Замечательная получилась служба… Как будто сама Фрэнни была там. И эти лилии, которые она так любила, и Бах, и вообще… Все были в таких красивых шляпках с вуалями… — Вот, возьми, — сказала я с готовностью, доставая из сумки носовой платок. — А как же ты? — У меня есть второй. — Я помахала своим платком, который размерами больше напоминал простыню. — Знаешь главный девиз Академии? «Всегда носи два — для себя и для подруги». — Я попыталась изобразить улыбку, но вышло не очень. — Фрэнни учила тебя таким правильным вещам, — снова всхлипнула Лив и аккуратно промокнула слезы. — Мне так жалко, что я не воспитывалась в пансионе. — Мне тоже… — вздохнул Джейми. — Ну хватит, Джейми! — Лив трубно высморкалась. — Представляю, что было бы, если бы ты попал в пансион благородных девиц! Все равно что запустить лису в курятник… — Ах, лису-у? — протянул Джейми, и я прямо увидела его ползущие вверх брови. — Вот, значит, как… Я осторожно скосила глаза. Я-то думала, Джейми сейчас в Нью-Йорке. А он, оказывается, здесь — решил приехать вместе с Лив. И выглядит очень представительно (как сказала бы Кэтлин). Блондин в темном костюме, с красивым загаром, с модной стрижкой. Когда он вот так убирает со лба длинную прядь, у меня внутри все сжимается (причем всегда — даже если дело происходит на поминальной службе). Увы, это уже стало привычкой. Точнее сказать — дурной привычкой. Я имею в виду спазмы при виде Джейми ОʼХара. Это началось, когда мне было лет четырнадцать, — и до сих пор не прошло. Если честно, я давно смирилась: это же прекрасно, когда в жизни есть хоть какая-то стабильность. — Вообще-то я имел в виду тебя, пупсик, — сказал Джейми, обращаясь к сестре. — Действительно, жаль, что ты не воспитывалась в пансионе. Эти двое ссорились так, будто еще не выросли из песочницы, хотя Джейми перевалило за тридцать и он директор солидной компании. Кто скажет, что организация вечеринок для богатых дам — не солидный бизнес? — Я вполне серьезно: тебе не помешало бы поучиться хорошим манерам… — продолжал он. — Или составлять букеты из сухоцветов… — Джейми повернулся ко мне с обворожительной улыбкой, и я напрочь забыла о том, что должна прятать свою распухшую физиономию. — Чему еще учат в Академии? Увы, мои познания о пансионах благородных девиц ограничиваются лишь… — Дешевой порнухой и собственными больными фантазиями, — закончила Лив. И ворчливо добавила: — Остряк… Я попыталась разрядить ситуацию. — Например, учат, что надо говорить, когда обедаешь с королевскими особами. Как правильно принимать предложение руки и сердца. Или как отказать жениху, чтобы не слишком ранить его самолюбие. — Я задумалась: действительно ли я помню все это с детства или просто вычитала из книг? — Что еще? Как надо одеваться, когда едешь в оперу или на скачки в Эскот, И как составлять букеты — тоже. — В общем, если вкратце — как быть принцессой, — подытожила Лив. — Ну да, можно и так сказать, — согласилась я. — Но на самом деле в Академии учили и вполне дельным вещам. Фрэнни всегда ухитрялась сделать так, чтобы с девушками из «Филлимора» было о чем поговорить в промежутках между помолвками и букетами. Собственно, пансион и существовал для того, чтобы придавать готовым «изделиям» благородный блеск… — Так вот как делают идеальных жен! — снова улыбнулся Джейми, и на этот раз я догадалась прикрыть рукой обращенную к нему половину лица (типа, я в глубокой задумчивости). — Да уж… — томно протянула я, думая лишь о том, что его колено почти касается моего. Я понимаю, не совсем нормально, если в двадцать семь лет у девушки сносит крышу от любви. Тем более если ее избранник — брат лучшей подруги. Но ничего поделать не могу. Когда я вижу Джейми, я реально впадаю в ступор. Самое смешное, что это даже к лучшему: если бы в такие моменты я могла двигаться и разговаривать, я бы такого ему наговорила… А так, вроде все приличия соблюдены. Лив вообще принимает мой ступор за высшую степень равнодушия к своему братцу. И страшно рада — братец, дескать, и без того слишком избалован женским вниманием. — И что, школа до сих пор работает? — поинтересовался Джейми. — Интересно, каким же благородным занятиям предаются девицы в наше время? Неужели по-прежнему приседают в книксенах? — Я не была там несколько лет, но… — начала я, однако Лив тут перебила. — Смешивать коктейли их точно не учат. Равно как и пилатесу, и искусству депиляции в зоне бикини. Так что тебе, мой пупсик, — произнесла Лив, перегнувшись и насмешливо похлопав его по коленке, — ловить там нечего. Свой идеал в «Филлиморе» ты не найдешь. Я покосилась на Джейми. Конечно, очень мило, что он приехал почтить память женщины, которую видел всего несколько раз в жизни. Но вот, оказывается, какова главная цель его появления! Пополнить копилку своих мужских побед и/или подыскать сотрудниц на должность «официантка класса люкс», причем не где-нибудь, а в Академии Филлимора. — Да бог с тобой, Лив! — Джейми, кажется, заметил мое разочарование. — Вовсе не такой у меня идеал. И вообще, я приехал, чтобы поддержать Бетси. Я знаю, как много значила для нее Фрэнни. Тем более что я так удачно оказался в Лондоне… — Он повернулся ко мне и добавил с тем самым убийственным шармом, от которого падали и укладывались в гламурные штабеля толпы клубных красоток по всему Лондону: — Фрэнни была настоящей леди — и это свойство передалось от нее тебе. Я почувствовала жар на щеках, а Лив громко закашлялась, чтобы подавить слезы. Фраза стоила того, чтобы повесить ее на стенку в раме или огранить, как дорогой бриллиант, но, увы, я знала цену словам дамских угодников вроде Джейми. А главное — она не соответствовала действительности. Ну да, Фрэнни как могла пыталась втянуть меня в тонкую игру намеков, которую постоянно вела сама, однако мне никогда не удавалось даже приблизиться к ее совершенству. Научиться этому невозможно: с этим надо просто родиться. Пробка снова двинулась с места, и у меня появился прекрасный повод, чтобы отвернуться к окну. До Мейфэра было уже рукой подать. Когда я увидела знакомые крыши таунхаусов — тех, что рядом с Академией, — мое сердце тревожно застучало. Еще какие-то пять минут, и мне придется выйти из машины, прервав блаженство, которое дарила тесно прижатая нога Джейми. Ой… То есть я хотела сказать: еще какие-то пять минут, и я увижу всех гостей. — А ведь он прав, Бетси, — заявила Лив. — Ты действительно на нее похожа. — Конечно, мне приятно это слышать, — усмехнулась я. — Но Фрэнни была умна и добра, ее все любили, она устраивала такие приемы, что про них потом ходили легенды. А что я? Вечно не знаю, что когда надо говорить. Уже пять лет работаю после окончания университета, а все приходится ишачить по праздникам… А! — махнула я рукой, чтобы не продолжать старую песню. — Фрэнни умела украсить людям жизнь. Собственно, в этом и состоят хорошие манеры. — Но ведь ты тоже… — начала Лив. — Нет, не «тоже»! — отрезала я. — И никогда не буду… — Вот чему тебя точно не научили, так это принимать комплименты, — сказал Джейми, дружески пихнув меня локтем. Теперь не повернуться к нему было бы просто неприлично. Я повернулась и прямо перед собой увидела серые глаза, которые светились таким участием, что я тут же пожалела о том, что наша встреча проходит при столь печальных обстоятельствах. Увы, счастье не могло продлиться больше трех секунд. Изобразив дежурную улыбку, я поспешно перевела взгляд на огни Пикадилли: не дай бог, Джейми разглядит тупое выражение моего лица. — Ну все! — сказала Лив, шлепнув себя по острым коленкам. — Хватит о грустном, давайте вспомним что-нибудь хорошее. Например, как Нэнси и Кэтлин нарочно проигрывали тебе в шашки. Или как Фрэнни давала тебе надеть свою диадему и меховое манто. Сколько тебе тогда было? Годика четыре? — Неужели? — Джейми приподнял бровь, и у меня опять сладко сжалось все внутри. — У верен, что это… Простите. — Он запустил руку в карман пиджака и выудил миниатюрный телефон. — Звоночек… Алло, да, Джейми ОʼХар… Лили? Привет! Конечно, ледовый скульптор должен быть всегда при тебе — вопрос лишь в том, готова ли ты к этому… — Да-а, — закатила глаза Лив. — Если общественная нагрузка становится делом жизни, невозможно понять, где кончается работа и начинается развлечение… Более того, нет уверенности, что работа начиналась вообще. В ответ я тоже закатила глаза. Мы ехали уже по Хафмун-стрит. — Ну, ты как? Держишься? — спросила Лив. Я бодро кивнула и предложила: — Может, давай выйдем здесь? Хочется размяться… Не отрывая от уха телефона, Джейми наклонился, чтобы переговорить с водителем. Мы подъехали так близко, что уже доносился гомон гостей. — Будь так добр, приятель, высади этих двух красавиц прямо здесь, а меня, если нетрудно, быстренько подбрось в «Кадоган Гарденс». — Он повернулся ко мне: — Извини, на банкет остаться не смогу — у меня там хозяйка клуба в истерике. В семь часов у них званый вечер в честь помолвки с рабочим названием «Грязные танцы». Эх, лучше вам не знать, чем я занимаюсь… — Ничего страшного. Самую важную часть ты не пропустил, — сказала я. — Спасибо. В ответ Джейми улыбнулся, не раскрывая губ (так обычно братья улыбаются сестрам), и дружески похлопал меня по плечу. — Всегда рад, — сказал он. Пока Лив осторожно выбиралась из машины, стараясь не зацепить колготки, мне выпало несколько секунд счастливого уединения с Джейми: он смотрел мне в глаза, а его рука все еще оставалась у меня на плече. Напрасно я надеялась, что он скажет что-нибудь еще. Да и мне Господь не шепнул ничего подходящего для продолжения разговора. А потом Лив вытянула меня из машины, и мы пошли к Академии. Хотя я часто приезжала к Кэтлин и Нэнси (моим приемным матерям), в саму Академию Филлимора не захаживала, наверное, лет с двенадцати. Тетушки жили по соседству — в небольшом коттедже, переделанном из бывшей конюшни. У них был теплый и уютный дом, где всегда пахло пирогами и трогательной материнской заботой в духе «тебе не стоит ходить в гости к этой мисс Руд». По сравнению с ним здание Академии выглядело гораздо более внушительно и всегда вызывало во мне благоговейный трепет. Вот и сейчас, едва я увидела издалека знакомую красную дверь с медной табличкой, как внутри все сжалось. То же чувство я испытывала в детстве, когда мы с Нэнси проходили здесь, возвращаясь с прогулки по Грин-парку. Окна Академии манили загадочным взрослым миром, в котором обитали те самые девушки, что каждое утро оглашали улицу веселым визгом, — у них были длинные волосы и жакеты с подкладными плечиками. Зимой четырехэтажный фасад напоминал рождественский календарь:[2] за каждым освещенным окошком можно было наблюдать свой сюжет. Вот две белокурые принцессы кружатся в вальсе в настоящем бальном зале с золотыми виньетками и хрустальными люстрами. А вот, этажом ниже — массовое сражение с устрицами на уроке столового этикета… Летом в жаркие дни окна и вовсе были открыты, и тогда, проходя по улице, мы с Нэнси слышали звуки рояля и бодрые поющие голоса. Нет, через заветную красную дверь мы никогда не заходили. Мы пробирались по боковой дорожке через два дома от главного фасада и, минуя внутренний двор, попадали прямо к Кэтлин на кухню. Вот уж где царил не то что этикет — настоящий столовый террор, не чета тому, что преподавали в Академии. Кэтлин и Нэнси тогда уже перевалило за шестьдесят, и обе знали только один подход к выращиванию детей. Что-то вроде — «локти врозь, салфетку на колени, побольше чернослива и в девять часов спать». Одним словом, «Возвращение в Брайдсхед»[3] в чистом виде. Хотя, наверное, для нашего времени это было в порядке вещей… Лив вывела меня из раздумий, слегка толкнув локтем. — А у них там точно все готово? Или тебе нужно что-то еще делать? Да, немногие знают, что моя репутация энергичной и организованной особы — отчасти миф. — Если честно, я вообще не участвовала в подготовке вечера, — сказала я. — Нет, сначала хотела, но навалилась масса дел в магазине. Вдобавок лорд П.[4] сказал, что все возьмет на себя. Прямо так и сказал — чтобы я не отрывалась от работы и ни о чем не переживала. И знаешь, я согласилась. — Тут я вдруг впервые подумала: а правильно ли я поступила? Я решила — пусть. По крайней мере, будет хоть чем-то занят, отвлечется. На самом деле это мой личный метод: если все плохо, нужно чем-то себя занять. Например, сейчас моя квартира и магазин просто в идеальном состоянии — все вылизано и разложено по полочкам. Но это еще что. Вот полгода назад, когда умерла Фрэнни, я вообще дня два после похорон приезжала в магазин ни свет ни заря и, к всеобщему удивлению, мыла окна. Причем мыла их уксусом и газетами. Нет, это не Фрэнни меня научила. Это один из рецептов Нэнси — из тех, которые «должна знать хорошая хозяйка». — Вот и славно, — кивнула Лив. — Ведь ему наверняка кто-нибудь помогал. Я имею в виду, кто-нибудь из Академии. Директор, например? — Угу… — рассеянно промычала я, поглощенная зрелищем многочисленных пожилых блондинок «с красивыми ногами», которые на наших глазах слетались к дому 34, словно пчелы на мед. Уверенное владение высоченными шпильками выдавало в них выпускниц «Филлимора». — И потом, всегда есть Кэтлин и Нэнси, — продолжала Лив. — Вряд ли они позволили лорду П. вмешиваться в меню. Ты же знаешь нашу Кэтлин. — Лив встала в стойку «руки в боки» и изобразила на лице ланкаширскую неприступность. — «Раз решил принять гостей, бутербродов не жалей». Или еще: «Один торт на всех подать — фунт на мелочь разменять». И вообще: «Чем гостей голодом морить, лучше птиц остатками накормить». Да, Кэтлин и Нэнси всегда любили говорить афоризмами. Причем, как я понимаю, большинство их афоризмов рождалось на ходу. — Во всяком случае, еды будет достаточно, — сказала я. — В этом я не сомневаюсь, как и в том, что на следующий день лорда П. завалят благодарственными письмами. Теперь мы с Лив были почти у входа. Чем ближе мы подходили к крыльцу, тем труднее давался каждый шаг: крыльцо до боли напоминало знаменитый отчий порог из мифа о блудном сыне. За долгие годы Фрэнни, Нэнси и Кэтлин столько раз пересказывали историю с коробкой из-под мармеладных долек Куперса, что мне уже не верилось, что это вообще про меня. Сама я, конечно, ничего не помнила, а если честно — так вообще предпочла бы слушать о другом. А вовсе не об охах и ахах и срочном походе в «Хэрродс» за памперсами. Сама я частенько излагала эту сказочку в школе, всякий раз дополняя ее таинственными персонажами и следами от слез на детском одеяльце. Иногда могла даже всплакнуть вместе с растроганными слушателями. Сейчас думаю, что это не совсем нормально — столь цинично относиться к собственной биографии. Но что поделаешь: мне бы и хотелось попереживать — почему мать меня бросила, где она теперь и т. п., — а не получается. Единственный знак моего внимания к прошлому — амулет в виде пчелы, который я ношу на шее (Фрэнни специально подарила золотую цепочку). Честное слово, я пыталась почувствовать хоть какой-то трепет, глядя на заветный порог, где нашли ту самую коробку, но, увы, не увидела ничего, кроме засыхающего плюща да стены, которую явно не мешало покрасить. — Голову выше, плечи назад, грудь вперед! — скомандовала Лив, хватаясь за знакомую дверную ручку в виде львиной головы. — И все мысли — только о счастливых моментах! Эх, зря она… Как ни любила я Фрэнни, за которой всегда шлейфом тянулся миф о замечательном высшем обществе, где все милы и элегантны, Академия воскрешала в моей памяти моменты совсем другого свойства. Увы, бороться с этим было бесполезно: при виде красной двери горечь воспоминаний поднималась как будто из самого желудка. Лив потянула дверь, и в нос ударил ностальгический запах натертых полов, высоких потолков и живых цветов, от которого голова сразу пошла кругом. — Бетси? — словно через вату, прозвучал голос Лив. — С тобой все нормально? Я слегка пошатнулась, глядя на черно-белый шахматный пол в холле, однако в следующую секунду увидела знакомое лицо — и сразу же взяла себя в руки. Как будто против воли, спина моя тут же выпрямилась, плечи развернулись, на лице заиграла ослепительная улыбка. У входа в гостиную стоял лорд Пелхэм Филлимор — мой приемный отец и хозяин этого дома. В черном костюме с Сэвил-роу[5] он казался еще более худым. Неуклюже пытаясь соблюсти завещанный Фрэнни праздничный дресс-код, он украсил себя ярко-красным платком в нагрудном кармане, при этом его аристократическое лицо напоминало серую маску, обрамленную сединой. Мне невольно захотелось обнять его, но, насколько я знала, на людях лорд П. позволял в свой адрес подобные действия только в одном случае: когда портной обхватывал его с сантиметром в руках, чтобы уточнить объем груди. Тем не менее я заметила, что он смягчился при виде меня, и улыбнулась в надежде, что он прочтет этот порыв в моих глазах. — Бетси, — произнес лорд П., протягивая ко мне руки. — И Оливия, как мило. Проходите. Я уловила иронию — и в том, как он чмокнул меня в щеку, и даже в том, что вообще пригласил войти в Академию Филлимора. Надо же, как будто не лорд П. десять лет назад наперекор жене решил, что мне здесь не место… Глава 2 Рукопожатие должно быть твердым, но не тесным: во время него вы делаете три легких встряхивающих движения вверх-вниз от локтя и при этом неотрывно смотрите человеку в глаза. В тот день, когда я поняла, что никогда не стану студенткой Академии, не переступлю порога ни одной из классных комнат, где учат складывать салфетки и разговаривать с принцами, я словно пробудилась от спячки. Как будто в один момент закончилась волшебная жизнь, сошедшая с замусоленных страниц романов Джорджет Хейер,[6] которые читала Нэнси, — и началась другая, более близкая к реальности. Конечно, говоря так, я слегка драматизирую. Мне тогда исполнилось восемнадцать, и определенный опыт реальной жизни, безусловно, у меня был: в частности, я успела два раза провалить экзамен по вождению и проколоть уши. Но я имею в виду другое: тогда я впервые реально задумалась, кто я на самом деле. Не в смысле, кем именно я была брошена — обманутой актрисой, подгулявшей наследницей титула или чахоточной балериной. А вообще — насколько ценна моя личность? До этого я купалась в любви трех абсолютно преданных мне женщин — Фрэнни, Нэнси и Кэтлин и была вполне довольна своим таинственным прошлым. Фрэнни относилась ко мне как к дочери, и, если честно, я тоже воспринимала ее как родную. Согласитесь, странно тосковать по «настоящей» матери, если не знаешь даже, какого цвета у нее глаза. Тем более когда рядом «ненастоящая» Фрэнни любит тебя всей душой. До одиннадцати лет я ходила в очень приличную начальную школу возле Букингемского дворца, а потом Фрэнни отправила меня в свой пансион в Йоркшир. Там в первый же вечер я познакомилась с Лив: бедняжка рыдала над куриными наггетсами, потому что они напоминали о родном доме. Ее отец Кен, ирландец по происхождению, весьма (и очень весьма) предприимчивый риелтор, сколотил капиталец, грамотно угадывая, какой именно участок лондонской земли из грязной дыры превратится в золотое дно. Мать, Рина, когда-то была моделью, точнее «ногами», одной известной фирмы, производящей чулки. В пансионе среди шикарных «девушек на миллион» мы обе чувствовали себя чужими: Лив была слишком тощая, кроме того, ее бодрый ирландский акцент не вписывался в принятые здесь заунывные «да ну-у»; а я — слишком рыжая и одета как девочка, которая выросла в пансионе благородных девиц (жемчуг, юбки в цветочек в стиле Лауры Эшли и каблук рюмочкой). В общем, мы с Лив сошлись сразу. Училась я старательно, поскольку знала, как дорого здесь стоит обучение, и даже прославилась способностями к математике, которую любила за то, что там все складно, на все один правильный ответ и никаких недосказанностей. Но когда впереди забрезжил выпускной год и начались разговоры о профессии и об университете, произошло нечто странное. Я вдруг вспомнила про свою «настоящую» мать, про Академию и про записку в коробке: «Мне бы хотелос