Снег в трауре

Сквозь провалившиеся крыши, раскрытые окна и двери ветер гнал набухший от дождя мусор. Пожухлая трава пробивалась из-под рассохшихся порогов. Рядом с этими старыми развалинами дом Исая Воданя выглядел вполне крепким и уютным. Первый этаж был сложен из неотесанных камней, скрепленных известковым раствором, сверху к нему пристроена кладовая из лиственничных бревен. Поверх широкой покатой ладной крыши лежал шифер, прикрывающий плохо подогнанные доски. В небо поднималась большая, обшитая дранкой, труба. Справа от двери, под навесом, крепостным валом из светлой пахучей древесины лежала аккуратная поленница. Амбар – квадратный сарай из потемневшего от времени бруса – во избежание пожаров был выстроен подальше от дома и поднят над землей на четырех сваях от набегов крыс и лесных мышей. Внутри амбара хранились запасы сушеного мяса, овса, ржи, старая одежда умерших, новая одежда живых и целая куча незаменимого старья.

Над домом, со стороны гор, возвышалась дамба из крупных валунов, закрывающая жилье от лавин. Беда всегда приходила с этой стороны. По привычке, прежде чем войти в дом, Исай взглянул на подпирающие небо гранитные пики. Красный слепящий солнечный луч скользнул по низине и отступил к вершинам гор. Над снежным куполом плыла большая огненная туча. А внизу, в расщелины между камнями, спустились сумерки. Блестящие нити водопадов обернулись седыми прядями. Серебристые лезвия ледника теряли отточенность и яркость и превращались в ровное тусклое месиво. Леса у его подножия наполнялись ночной тьмой, расплывались очертания альпийских лугов, заросшие травой валуны напоминали круглые понурые лбы. Исай покачал головой:

«Да, плохи дела в горах… погода портится…»

Он открыл дверь. Овцы, толкаясь, побежали в хлев. Он заранее приготовил им подстилку из еловых веток и сухих березовых листьев, до краев наполнил сеном ясли, поменял на заре перед уходом воду. Теплая душистая полутьма приняла дрожащих от усталости странниц. Две козы, стоявшие в глубине, срывающимися голосами заспорили с этой ордой, вторгшейся в их владения после шести месяцев отсутствия. Ягнята, родившиеся в горах и не знавшие обычаев оседлой жизни, натыкались на стены, блеяли от страха и жались к бокам матерей.

– Да, угомонитесь вы! – смеясь, прикрикнул на них Исай. – Всем места хватит!

Раньше всего надо было подоить коз. Вымя у них отяжелело. Он подставил деревянное ведро и потянул за сосцы. Из-под грубых пальцев потекло белое пенистое молоко.

Потом он толкнул дверцу с большими щелями, отделявшую хлев от кухни, и поставил полное ведро на стол. Свет проникал в большую комнату через маленькое квадратное окошко с деревянным переплетом и расширяющийся книзу дымоход, выходивший прямо на крышу и наполовину прикрытый заслонкой. Изнутри дымоход почернел от сажи. Внизу под ним располагался камин: он состоял из чугунной плиты, положенной на каменное полое основание. Над камином, на самодельной вешалке из корявого сука с растопыренными ветками, сушилось белье.

Между потолочными балками пробивались пучки соломы. Из погреба тянуло грибами и кислым молоком. Исай выпил стакан молока, развел огонь и поставил на плиту кастрюлю с недоеденным супом. Ветром дым относило обратно в комнату. Исай закашлялся и, ворча, потянул стержень, поворачивающий заслонку. Поднялась черная пыль и мелким дождем посыпалась на камин. Мало-помалу тяга становилась, воздух очистился, стало легче дышать. Тогда Исай сел за стол и начал есть. Он глотал горячий суп и ни о чем не думал. Его взгляд скользил по остановившемуся маятнику в высоком резном корпусе, колченогому буфету, заставленному выщербленной посудой, настенному календарю почтового ведомства, висевшему между двумя ледорубами и по стоявшей у двери этажерке с семейными дневниками, старыми газетами, чернильницей и словарем Марселена. Тьма стирала контуры предметов, так успокаивающих его. Когда комната окончательно погрузилась в темноту, Исай встал и зажег керосиновую лампу. В деревне уже провели электричество, но муниципалитет не захотел протянуть линию до хутора, где было всего два жителя. Маленькое пламя коптило под стеклянным колпаком. Из-под двери несло холодом. Ветер со свистом разбивался об угол дома. В задумчивости Исай доел кусок сыра, поковырял кончиком ножа в зубах, подхватил за дужки ведро с молоком и спустил его в погреб. Завтра он перельет молоко в медный котел, потом сварит сыр. На ближайшие дни накопилось много работы; надо будет распилить дрова, нарезать дранки, заколоть и засолить овцу, сплести корзину… Когда он поднялся из погреба, лампа уже догорала, опавший фитиль впитывал последние капли керосина. «Что же делать теперь?» – подумал Исай. Лечь или все-таки дождаться брата? Марселен не сказал, когда придет. Он только кинул: «До вечера!» Наверное, друзья позвали его ужинать, и он доберется до дома поздно ночью.

Из города пешком – два часа. Да и путь нелегкий. Вдруг он вернется ни с чем? Тогда к нему не подходи! Лучше подождать, когда его гнев уляжется. И все-таки Исай не мог пропустить прихода брата. Ему не терпелось показать овец и расспросить о делах. Если он будет не в духе, то просто мне не ответит.

Ну а если у него хорошие новости – он обрадуется, что я не сплю и жду рассказа. Поел он там или нет, я налью ему тарелку супа. И стаканчик белого вина. В честь возвращения. А перед сном мы пойдем проведать скотину…

Предвкушая встречу с братом, Исай обдумывал, как провести вечер. Чтобы скрасить ожидание, он взял с этажерки дневник, перо и чернильницу. Из поколения в поколение в их семье сохранялся обычай заносить в дневник все самые примечательные события их жизни. Сидя за столом, Исай перелистывал тетрадку с трехцветными картинками на евангельские сюжеты. Потом остановившись на нужной дате, вывел крупными печатными буквами: «Вернулось стадо. Упал самолет». Подумав, он подчеркнул обе фразы черной чертой. Перо скрипнуло и царапнуло по бумаге. Исай, прищурившись, обозревал свою работу. Блестящие чернила медленно подсыхали. Он перевернул страницу. Он возвращался к началу года в поисках воспоминаний. Это занятие было очень приятно: оно давало ему ощущение того, что самые грустные, веселые или значительные минуты его жизни не потеряны навсегда. «29 октября. Спуск леса с гор», – читал он. И перед глазами проносились ровные, обтесанные, липкие от смолы стволы лиственниц: они с головокружительной быстротой скатывались вниз по горному коридору, подпрыгивали, трещали, натыкаясь на камни, и летели дальше в облаке красной пыли. Или еще: «17 марта. Сход лавины. Последняя волна остановилась на повороте. На все Божья воля». И сразу вспоминалась та весенняя ночь, шум камнепада, тяжелый запах серы, проникавший повсюду. Потом умерла коза: у нее воспалилось вымя, молоко стало желтым от гноя, а потом господин кюре повел паломников к новой часовне, а еще была история с тетеревом, его подстрелил из ружья Марселен.

Исай удивился такому количеству памятных дней в своей жизни. В животе разливалось приятное тепло. Он послюнявил палец и стал листать тетрадь дальше. События следовали друг за другом в обратном порядке.

«15 марта… 3 февраля…» Наконец он дошел до начала года: «1 января Марселен похвалил меня за тушеное мясо в горшочках».

Исай улыбнулся от удовольствия, встал и поставил дневник на полку. На мгновение ему захотелось просмотреть дневники прошлых лет. Его пальцы поглаживали запылившиеся страницы в потрепанных переплетах.

Но он знал, что не должен этого делать, чтобы не потерять на всю ночь покой. В них притаилось зло. Почему Марселен не едет?

Когда брат бывал дома, его посещали только привычные безобидные мысли. Но когда он оставался один, сознание помимо воли возвращалось во времена несчастья. Пронзительно выл ветер, скрипели балки на крыше.

В воздухе чувствовалось недоброе. Чужое присутствие, чья-то чужая воля. Исай протянул руку. Нет, не за дневником. Он не смел его взять. Только вытащил из-за книг пожелтевший, старый снимок. На снимке группа проводников и он среди них. Они сидят на длинной низкой скамье. У них улыбающиеся грубые лица. У ног – рюкзаки и веревки и надпись: 1938 год. Исай мог назвать всех по именам: Николя Сервоз, Поль Бландо, малыш Вернье… Потом остановился. Заныло сердце.