Мой самый любимый враг (СИ)

Шульгина Анна

Мой самый любимый враг

   - Поздравляю! - изрек Виталик и пафосным жестом помещика, жалующего крепостного чаркой водки и соленым огурцом, сунул мне под нос ЕЁ.

   Все благодарственные мысли, которые я пыталась себе внушить, несмотря на подсознательную неприязнь к дарителю, бесследно сгинули на просторах бесплодной пустыни моего разума. Потому что есть только одна вещь, которую я боюсь больше, чем мышей и нашего препода по высшей математике - небольшая подарочная коробочка, обернутая блестящей синей бумагой. Согласна, несколько странный объект для фобии, но, учитывая предысторию...

   ******

   Арсений с родителями переехал в наш дом больше десяти лет назад. Наши мамы приходились друг другу родственницами настолько дальними, что генеалогические древа все никак не желали сходиться в одной точке, и тогда им (мамам, а не древам) пришла в голову "гениальная" мысль - породниться через детей. Мы с Севкой, пребывавшие тогда ещё в нежном раннеподростковом возрасте, на перемигивания родительниц внимания не обращали, но то, что ему вменилось в обязанность каждый день отводить меня в школу и, соответственно, забирать после уроков, доводило до зубовного скрежета. Меня. Арсений реагировал гораздо спокойнее, наверное, ввиду своей клинической интеллигентности. Смотрелись мы забавно - высокий светловолосый мальчик, с одухотворенностью на бледном челе, и мелкая, постоянно поцарапанная и всклокоченная рыжая девочка, которую хлебом не корми, дай поучаствовать в каком-нибудь развлечении, типа, поплевать с моста в протекающую под ним местную речку-вонючку или, махнув через забор соседнего кладбища, поиграть там в прятки с такими же "цветами жизни".

   Севка меня отлавливал и, не обращая внимания на угрозы покусать, отводил домой. К его чести, стоит сказать, что родителям он меня ни разу не заложил. Так продолжалось пару лет, а потом началось то, что медики таинственно называют пубертатным периодом. Что там в это время постигал Арсик - а когда сильно доставал, то Барсик (единственное, что могла вывести Севку из себя, так это, когда я прилюдно называла его этим кошачьим прозвищем) - я не знаю, а вот мне открылись вопросы на такие великие женские тайны, как "Зачем вообще нужен лифчик", и что "Клерасил" помогает от прыщей намного хуже советского огуречного лосьона.

   И вот, после летних каникул, на которых мне исполнилось - страшно сказать! - тринадцать лет, во дворе я увидела ЕГО. Нет, никаких соловьиных трелей и порхающих купидонов, но мне впервые в жизни стало стыдно за собственные грязные руки и коленки, сплошь покрытые если не царапинами, то шрамами от них. Сердечко заколотилось, голова закружилась и уже почти упала в обморок, сраженная первой любовью, как объект моего восторга повернулся... И оказался Севкой, который окинул меня немного насмешливым взглядом и негромко (а громко он говорил, точнее орал, на моей памяти только однажды - когда я, на очередном семейном празднике, случайно пролила ему на колени огненно-горячий чай) сказал:

   - Здравствуй. Ну, чем ты, Людочка, занималась все лето? С такими же малолетками на речке лягушек через соломинку надувала? - Ну да, был один такой постыдный факт в биографии, но это же не повод сразу думать обо мне гадости!

   Я нашла в себе силы презрительно фыркнуть и, не удостоив противника ответом, уйти. Чтобы уже дома разреветься в подушку. Ведь первая любовь - это как первая поездка на море, бывает раз в жизни. Мне не повезло ни в первом, ни во втором. Море было Азовским, а лето - засушливым, так что самыми яркими воспоминаниями стали поцарапанные о гальку локти и живот (нормальная глубина начиналась почти в километре от береговой линии, и мне было банально лень туда чесать), а первой любовью стал ненавистный Севка. За прошедшее лето, проведенное у родственников в Крыму, он ещё больше вытянулся, окреп и загорел. Короче, несмотря на взаимную неприязнь, у меня просто не было шансов.

   С сентября начался мой личный кошмар - вокруг Арсика начали толпиться наши местный красотки, что меня тихо бесило, но, пытаясь сохранить лицо, я всячески над ним издевалась. Севка никак мне не отвечал, видимо, считая, что обращать внимание на выходки семиклассницы ему, почти выпускнику, не с руки.

   Апофеозом всему стало 14 февраля. Каким именно боком святой Валентин отвоевал себе место в нашем пантеоне, вопрос интересный, но в тот момент мне бы совсем не до него. Я придумывала, какую бы гадость устроить объекту своей страсти, чтобы он понял, что я - та самая, единственная. Мамочки все также заставляли теперь уже не мальчика, а парня провожать меня в школу, что служило предметом постоянных насмешек Севкиных друзей и заставляло мое сердечко замирать от восторга, когда он подходил ко мне после уроков и, взяв под руку, вел домой.

   Итак, 14 февраля. Как говорится, ничто не предвещало беды. Я ради такого случая даже вылезла из обожаемых джинсов и надела юбку, чем едва не довела маму до слез счастья:

   - Ну, наконец-то ты на человека похожа! - умиленно охала она, а я не стала уточнять, на кого же я тогда смахивала раньше.

   Первые два урока прошли в рабочем режиме, старый почтовый ящик, на который, для создания нужной атмосферы, кто-то приклеил рисунок крылатого мальчика, страдающего средней степени тяжести ожирением, брали штурмом. Я тоже украдкой кинула в него неподписанную "валентинку" и теперь с нетерпением ждала ответного шага. Если бы я знала, что случится дальше, прибила бы Севку ещё во время большой перемены, на которой он, проходя мимо, мне подмигнул.

   Мы с Пашкой, моим соседом по парте, увлеченно играли в настольный теннис, используя вместо ракеток учебники по истории, когда в наш класс, в сопровождении троих друзей, вошел Севка. Тишина воцарилась такая, что было слышно, как в коридоре тихонько ругается наш электрик, проклиная неуемную энергию подрастающего поколения, бьющего лампочки через день, а ему, дяде Жоре, приходится рисковать, балансируя на стремянке.

   Арсик подошел ко мне, встал в пафосную позу и, пробормотав что-то вроде:

   - Держи, это подарок от меня, - протянул ту самую коробочку. Я от привалившего счастья почти потеряла дар речи и застыла на месте, сумев, правда, намертво вцепиться в презент. Поскольку за нами наблюдал весь класс, а я сгорала от любопытства - что же он там преподнес, то открыла коробочку сразу.

   Первым ко мне вернулся голос. Я заорала так, что не только Севка, но все присутствующие от меня шарахнулись, а из коридора раздался громкий матерный крик и грохот.

   Второй обретенной способностью стало умение прыгать в высоту - меня, зареванную и несчастную, смог снять со шкафа физрук, и то спустя полчаса.

   А посреди класса валялась коробочка с выпавшей из неё дохлой мышью, перевязанной красной ленточкой.

   На следующий день мы с Арсением и нашими родителями стояли в кабинете директора, которому клялись и божились, что больше никогда подобного не сотворим. Потом Севка просил прощения у меня, а затем мы оба - у дяди Жоры, гневно трясущим гипсом на правой ноге. Парадоксально, но именно во время отмывания актового зала (это нам директор устроил трудотерапию, чтобы дурью поменьше маялись), мы с Севкой помирились и даже подружились. Немного. Моя первая любовь понемногу сходила на нет, и уже через год, когда Арсик заканчивал школу, я вовсю страдала по своему однокласснику и рыдала на груди Арсения, описывая нечеловеческие муки от неразделенной любви. Он меня утешал по мере сил, но, при этом пообещал, что если Славка (мой новый обоже) будет делать нехорошие поползновения в сторону моей девичьей чести, он ему морду набьет.

   ******

   А теперь, ровно восемь лет спустя, я смотрела на клон той самой памятной коробочки и понимала, что ни за что её не открою. Одногруппники, привлеченные выражением ужаса на моем перекошенном лице, взяли нас в плотное кольцо и с нетерпением ждали, что же будет дальше.