Венецианская леди

Мерил Джейкоб

Венецианская леди

Глава 1

Сидя верхом на балюстраде каменного балкона палаццо Реццонико и пришпоривая ее ногами, обутыми в теннисные ботинки, Джимми весело насвистывал. Юный птенец, импортированный из Америки, выделяясь на фасаде палаццо, олицетворял собой пресловутую пренебрежительность янки, бесцеремонно прицепившуюся к величественному трону Королевы Адриатики [1].

Вечерний бриз, покрывавший рябью воду Большого канала, развевал белокурую шевелюру Джимми и трепал листья олеандровых деревьев в голубоватых ультрамариновых горшках.

Вдоль берега плыл, напевая, гондольер. Изящная корма его гондолы, казалась, не решалась погрузиться в мутные волны воды. Вдруг Джимми наклонился над мраморной балюстрадой и, схватив бутылку с содовой водой, яростно запустил ее в направлении гондольера…

Стеклянная граната взорвалась, ударившись об один из столбиков гондолы, украшенной гербами Дианы Уайнхем. Гондольер замолчал, обводя недовольным взглядом первый этаж палаццо. Сложив руки трубкой, Джимми крикнул ему:

— «Shut up [2]!.. Заткни свою глотку… — Vain malora [3]!»

Эта брань на всех языках не произвела никакого впечатления на лодочника. Выпустив, со своей стороны, три венецианских ругательства, он спокойно продолжал свой путь, напевая ту же песенку. Леди Диана, сидевшая в качалке у окна, перегнулась через балюстраду и полушутя, полусерьезно спросила:

— Что такое? Что с вами приключилось, Джимми?

— Разве вы не слышали, Диана? Этот гондольер распевает: «Si, non ho piu banane»… He за тем же я приехал сюда из Нью-Йорка, чтобы услышать здесь, на итальянском языке, этот древний бродвейский шлягер. Как вы полагаете, Диана, существуют ли еще в Венеции дожи? Нет? Так вот их потомки, в круглых шляпах, следящие в муниципалитете за хорошим тоном их города, должны были бы потребовать от гондольеров точного знания новейших песенок «Ziegfeld Follies» или «Jardin de ma soeur» [4].

— Джимми, вы оскорбляете мою дорогую Венецию.

— Ничуть, дорогая. Надеюсь, вы не собираетесь цитировать мне фразы из романов или стихи из отдельных альбомов о поэзии, об обаятельности, об атмосфере и цвете «Жемчужины лагуны»… [5]Не потому ли, что в этом дворце в 1889 году умер Роберт Броунинг, нужно все это принять всерьез?.. Я прекрасно знаю, что вы гордитесь табличкой в его память на стене вашего палаццо, на которой выбиты две строчки:

«Open my heart and you will see graved inside of it: Italy » [6]. Но разрешите мне вам заметить, что Броунинг, поэт, вскормленный спагетти, уже чересчур любил Италию. Этим он вызвал отвращение к ней у других. Если я когда-нибудь умру в Венеции, то распоряжусь, чтобы наследники написали на моем надгробном камне из розового мрамора: «Откройте мое сердце и вы увидите там надпись: „Манхэттен“. Это жутко не понравится господину Габриэлю д'Аннунцио.

— Джимми, только ваша молодость может извинить такую несознательность.

Двадцатилетний американец вроде вас не имеет права говорить о Венеции иначе, как опустившись на колени.

— Ладно… В таком случае я завтра же отправлюсь преклонить колени на мосту Академии… Я возблагодарю австрийцев за то, что им пришла гениальная мысль построить железный мост под сенью Тинторетто и Бордона… [7]

Маленькая ножка леди Дианы задвигалась под плетеным креслом. Она пустила в лицо Джимми обертку из шелковой бумаги от соломинки, потянула через соломинку несколько капель коктейля и заявила:

— Вы говорите парадоксы, юный негодник… Вам не мешало бы пить соду после обеда. Джимми нахмурился.

— Что я сказал? Парадокс?.. Диана, я не люблю, когда вы употребляете ученые слова, которые не имеют обращения в университетах Соединенных Штатов в промежутках между партией в бейсбол и матчем регби.

Он встал, потянулся с гримасой на лице и протянул лениво:

— Э-э…

Вдруг он вытянул руку вперед и указал на моторную лодку.

— Диана!.. Посмотрите, вот Флорелли отправляется каяться в своих грехах в исповедальню Сан-Захарио.

Диана с любопытством посмотрела в указанном направлении.

— Вы уверены, что это Нина Флорелли?

— Вполне. Я отлично знаю ее полинявший флаг, желтый с черным, напоминающий сохнущее на ветру белье…

— Джимми, вы некорректны.

— Я потерял всякую корректность три года тому назад у дверей Ватикана, когда сопровождал свою мать, миссис Баттерворс, на прием к его святейшеству. Мне рассказали так много по поводу папских туфель, что я тайком принес свои комнатные туфли, надеясь получить от его святейшества разрешения обменять их на папские, исторические… Результат вам, конечно, ясен… Кардинал из папской гвардии вежливо попросил меня убраться вместе с моими туфлями и иллюзиями. На следующий день в «Оссерваторе Романо» [8]появилась язвительная статья по поводу бесцеремонности молодых американцев… Уверяю вас, Диана, что у этих людей совершенно отсутствует коммерческая жилка. Будь папа американцем, он продал бы свои истрепанные туфли коллекционеру за хорошую цену и на вырученные деньги повел бы энергичную пропаганду католицизма… Если бы Иисус Христос появился в Америке со своей великолепной моралью, он говорил бы в мегафон и подписывал по три тысячи почтовых открыток в неделю… Передайте мне еще соломинку, Диана… По вашей милости я наелся seppioline в таверне «Фениче», и теперь у меня страшная жажда!

Прошло уже три месяца с тех пор, как леди Диана (Доротея Мери Уайнхем) и мистер Джимми Баттерворс из Бостона поселились во дворце Реццонико. Великосветская дама, шотландка, дочь герцога де Ивернесса, вдова лорда Уайнхема, бывшего английского посла в России, и один из самых юных и самых блестящих представителей аристократии доллара. Между ними была только физическая близость; их эстетические воззрения были совершенно различны, Джимми — единственный сын вдовы Баттерворс, наследник состояния Джона-Адама Баттерворса, короля целлулоида, побивший рекорд в прыжках на высоту в колледже Роттенбрайна, и чемпион невежества на поприще наук и искусств, изучал в обществе леди Дианы Уайнхем профессию космополита. Он платил двести тысяч франков в месяц этой высокорожденной британской даме за то, что она обучала его, как держать себя за столом, как различать истинных принцев крови от поддельных аристократов, как ориентироваться в лабиринте «Гота» [9]и целовать, как подобает, кисть руки у патрицианок.

Они познакомились весной на озере Гарда, [10]где леди Диана рассеивала свою тоску среди кустарников на уединенных дорожках и белого конфетти акаций в цвету.

Диана не оплакивала больше несбывшиеся мечты. В течение трех лет она старалась рассеять свою тоску, путешествуя по большим отелям Средиземноморского побережья. Она начала было флирт с капитаном спаги в Марекеше, быстро, впрочем, окончившийся, и провела душный грозовой вечер в Палермо с торговцем жемчугом из Салоник. Но эти мимолетные развлечения не давали ей должного утешения. И она медленно шла под откос, вдоль безразличных рельс.

Джимми Баттерворс сперва забавлял ее. Юношеская грубость его языка, бесконечная отвага, бессознательное самодовольство американского гражданина были предметом бесконечного удивления для шотландки голубой крови. Однажды во время вечерней прогулки по озеру Гарда, Джимми вдруг выпустил весла, прыгнул к леди Диане, обхватил ее своими могучими руками и восторженно воскликнул: