Лицо и сердце (СИ)

— Я заметила.

— Зачем ты мне звонишь? Не можешь спокойно смотреть на мои фото, где я теперь снова выгляжу таким же, как в юности, открытым и счастливым? Неймется мерзость сказать, плюнуть в душу и мое счастье обгадить? Хватит, нагадили уже достаточно, что чуть до самоубийства не довели. Или деньги нужны? Прознали, что я зарабатываю теперь достаточно, и урод срочно понадобился?

Тони от гнева и обиды был на грани того, чтоб отключить связь. Даже простые слова сестры вызывали в нем бурю эмоций. Она не говорила ничего плохого пока, но от родственников он ждал только ударов. Кто знает, может его сестре было плевать на него. Но он почему-то дергался, и ему казалось, что ей не все равно и что она именно хочет сказать гадость, унизить его или обидеть и пишет ему только за этим.

— Мы с матерью хотим продать квартиру. И не можем этого сделать без тебя.

Что ж, ответ был вполне нейтральным. Похоже, его дела ее интересовали мало. Они с матерью просто не могли переступить через него. Оставалась последняя связь с родиной — его доля квартиры.

— Хорошо, мы приедем с мужем.

— Что, сам не можешь приехать, — ухмыльнулась сестра, — примерная женушка?

Тони побледнел. Его все-таки продолжали оскорблять и унижать. Походя, просто по привычке. Да, он нуждался в поддержке Алекса — видеть родственников и общаться с ними ему было очень тяжело. После всех лет унижений и оскорблений спокойно он относиться к ним не мог. Конечно же, сестра не преминула пнуть его.

— Не могу. Вы чуть не отобрали мою жизнь. По глупости или по злобе своей, не знаю, — ответил он. — Вам насрать, а мне вот оказалось не все равно. Я жить хочу. И буду, несмотря на все ваши гадости. В том, чтоб быть любящим супругом, нет ничего плохого. Хоть мужем, хоть женой. Может, если б ты это понимала, то и твоя семейная жизнь была бы более успешной.

Он заметил, что сестра непроизвольно дернулась от его ответного укола. А он… Кажется, наконец был уже не только мстительно рад, но и огорчен. Научиться любить им с сестрой было не у кого. И то, что смог сделать он, она не смогла.

***

В конце осени…

***

Когда стало возможным в связи с праздниками в Германии съездить в Украину на несколько дней, они вошли в квартиру, в которой когда-то жил Тони.

— Я забираю свою долю от продажи квартиры, — сказал он матери и сестре. — Иначе не подпишу документ.

Те обалдели. Но квартира была приватизированной. И часть собственности действительно принадлежала Тони.

— А… А как же мы с мамой? — спросила сестра.

— Это ваши проблемы, — отрезал Тони. — Хватит мне нервы трепать. Вы меня чуть до самоубийства не довели, а потом жили много лет, используя мою часть. Думали, подпишу бумаги и все вам отдам? Шлюшка, тряпка и примерная женушка?

Алекс все это слушал молча. Он поехал с Тони, чтоб, конечно же, поддержать любимого и чтоб тому не приходилось опять все в одиночку выдерживать, не считаясь с тем, есть у него силы на это или нет.

В отличие от его родителей, любивших сына и принявших и полюбивших зятя, родные Тони не любили его. Да и друг друга тоже. Может, они просто не умели этого делать, кто знает. На Алекса, отчасти восстановившего свой прежний внешний вид, похудевшего, но уже без черных кругов под глазами, они смотрели с откровенной завистью.

Тони не мог видеть спокойно синяки, неизбежные после кровопотери, на изможденном лице любимого, почти терроризировал своего «воробушка» заботой днем, а ночами, думая, что Алекс спит и не видит, что происходит, беззвучно рыдал в подушку.

Но для родственников мужа Алекс был изнеженным и избалованным сынком богатых родителей, получившим очень многое в этой жизни, чего не было у них, а теперь еще и отбирающим почти последнее. Тони же был непреклонен. После разговора с сестрой он рассказал Алексу о квартире и признал, что забирает свою часть в качестве мести и наказания, в том числе и за доведение его до самоубийства. А по глупости, неумению или по злому умыслу они это делали — ему уже было все равно.

«Незнание законов не освобождает от ответственности. Если такие вещи оставлять безнаказанными, люди так никогда и не задумаются над своим поведением. А это все, что я могу сделать и повлиять хоть как-то на ситуацию», — сказал он.

Впрочем, Алекс очень сомневался, что они задумаются в принципе.

***

Выйдя из квартиры, в которой когда-то жил Тони, они пошли через парк к дому родителей Алекса. Ирина предложила им пожить у них, чтоб парням на гостиницу не тратиться. Тони со скрипом согласился. Долго сопротивлялся и говорил, что не хотел бы смущать и стеснять их своим присутствием, на что Ирина ответила, что как-нибудь они с Владиславом это переживут.

В старой комнате Алекса была тесная кровать, но в гостиной Алекс спать отказался, мотивируя тем, что ему, видите ли, диван не нравится. Тони подозревал, что Алекс хочет просто поспать в своей старой комнате, и согласился и на это.

— Лешик… Не могу, напиться хочу… — признался мужу Тони.

— Ти! Тебе вредно!

— Я как с Украины уехал, пить перестал. А теперь еще и работу потерять боюсь, — вздохнул Тони. — Раньше жил как божий одуванчик, все равно было, что да как будет. Гражданство получил, все дурацкие требования выполнил, хоть и не надо было мне тогда столько той же квартиры, и ладно. А сейчас мне не все равно, сейчас мне есть, что терять.

— Я тоже боюсь, что потеряю тебя, не только ты один волнуешься о других.

— Я же был у врача недавно.

— Ага, после того, как я тебя за шкирку туда приволок.

— Ну… Но все в порядке! Я даже сам удивился.

— А я теперь и тебя по врачам таскаю, — мрачно сказал Алекс.

— Тратишь на меня свою молодость…

Алекс аж остановился. Он уже не первый раз это слышал, и подобное его изрядно злило. Еще Тони любил проехаться по поводу внешних данных Алекса, которые тот тоже ему якобы «отдавал».

— Ти, не заебывай меня, ну реально достал! Еще раз скажешь про мою молодость или красоту — я тебя придушу! Ты меня от смерти спас. Не смей так говорить и даже думать больше!

— Ладно, — буркнул Тони, глянув на разозлившегося Алекса, — не буду.

Его муж, когда злился, почему-то становился еще красивее. Ему очень захотелось поцеловать Алекса, но он вспомнил где они. Пообещал себе, что обязательно поцелует дома. И любимый был прав.

Вечером Тони тихо сидел за столом и ковырялся в своей тарелке, отходя от пережитого днем. Ему все еще было очень непривычно снова оказаться в тепле, пусть и родителей мужа, но тем не менее. Его не обзывали, разговаривали с ним, как с членом семьи. Вспоминая последние годы, проведенные в родном доме и в Украине, вспоминая свое нежелание уезжать из страны, он чуть не начал хлюпать носом. К счастью, все же сдержался. Сейчас уже все было чужое. То, что раньше было родным и что пришлось «выдирать с мясом» из сердца, то, что он любил — родные стены, улицы, по которым он ходил в детстве и в юности, — все это больше было не его. Теперь он понимал язык, прежде бывший белым шумом, жил свою маленькую жизнь в других стенах, был чужим среди других людей. От родины осталась только кучка бумажек, которые он уже раскаивался, что отобрал у когда-то бывших самыми близкими людей.

После ужина Владислав достал коньяк. Алекс недовольно покосился на бутылку, но промолчал. В конце концов, он за обоими проследит.

Ирина, сославшись на усталость, пошла спать, а они втроем остались сидеть за столом. Алекс обнял мужа.

Владиславу тоже было сначала не по себе, но потом он махнул рукой. Совсем взрослый сын сидел напротив него со своим, он до сих пор торопел, но все меньше, мужем и, как самые обычные люди, они пили.

Тони спиртное ударило в голову очень быстро, объятиям Алекса он не сопротивлялся, расслабился и в какой-то момент просто рухнул в них и откровенно повесился мужу на шею, непроизвольно льнул к нему и ластился, забыв где он и с кем.

Владислав поразился тому, что видел. Его родственник сейчас выглядел совсем как на портрете Алекса. Мягким, нежным, красивым и молодо выглядящим. Глаза его блестели, а приоткрытые губы, которыми он иногда касался шеи Алекса, стали еще более чувственными. Худощавый, гибкий, не иначе как трудами Алекса, любившего спорт, подтянутый… Владислав рассматривал зятя и не мог оторвать взгляд. Выпитое подействовало и на него. Но его сын не пил. Только держал мужа в объятиях и, по-видимому, едва сдерживался от того, чтоб поцеловать его в ответ на ласковые прикосновения.