Bittersweet (СИ)

– Тогда что?

– Ничего. Просто хочу показать кое-что. Вот. – Илайя вытащил из рюкзака несколько листов и швырнул их в лицо собеседнику. – Наслаждайся, Ромео.

Наслаждение получилось весьма сомнительным, как только взгляд выхватил из общего нагромождения строчек упоминание весьма противных болезней и результаты анализов, подтверждающие их присутствие в организме.

Илайя удаляться не спешил, он продолжал стоять рядом, наблюдая за изменениями на лице Ромуальда. Тот периодически хмурился, но отчаянной паники точно не было.

– И что я должен сказать в ответ на это? – спросил через некоторое время.

– Быть может, извиниться? Хотя бы. Нет? – Илайя выразительно двинул бровями.

– За что?

– За незащищённый секс и такой расчудесный подарок к началу работы над мюзиклом.

– Намекаешь, что я заразил тебя вот этим?

– Видишь здесь кого-то ещё? Я – нет. Глупо думать, что после твоих стараний я мог несказанно проникнуться процессом и броситься на поиски ещё того, кто мне додаст и продемонстрирует все грани великолепных ощущений.

Сарказм получился подбитый на одно крыло, но ещё трепыхающийся в агонии. С каждой минутой Илайя всё сильнее сомневался в правильности принятого решения, но продолжал настаивать на своём.

– То есть, ты хочешь сказать, что всё упирается в меня?

– В секс без презерватива.

– Хм, – Ромуальд вновь окинул взглядом представленные бумаги. – Ты уверен, что в этом центре не перепутали твои анализы с кем-то другим? Или…

– Уверен.

– Хорошо. Тогда сейчас поедем туда вместе и сделаем повторный анализ. Тоже вместе.

Продолжая сжимать в одной руке бланки, второй он ухватил Илайю за рукав и потянул в сторону выхода. Ему ситуация со справкой из медицинского центра совершенно не нравилась, и он хотел получить подтверждение своим догадкам. Если партнёр по сцене действительно ни с кем до него не спал, то он точно не может быть переносчиком заболевания и носителем вируса. В себе же Ромуальд был уверен на тысячу процентов, поскольку в его организме вирусу было неоткуда взяться. Вряд ли он мог чем-то заразиться от собственной руки, а других сексуальных партнёров у него давно не было. Джулиан? Да, конечно. Единичное событие, не на постоянной основе. Но там он не забывал о презервативах, несмотря на то, что их связывало несколько лет совместной жизни, и доверие между ними было. После Джулиана только Илайя, но он… Фактически, Ромуальд возвращался на исходную позицию.

– Подожди.

– Да?

– Мне нужно… Я забыл шарф.

– Возьмёшь мой, – невозмутимо ответил Ромуальд, вытаскивая Илайю на стоянку и подталкивая к машине. – Надеюсь, не брезгуешь? Впрочем, какая теперь разница? Если оба больны, то оба и заразны. Нет смысла бояться микробов, когда они уже живут в твоём организме и разрушают его, правда?

Илайя не ответил. Ему вновь хотелось громко хлопнуть дверцей, а лучше – нарисовать в красках определённую картину. Вот он хлопает ею, она отваливается, и Ромуальд бесится, понимая, что его бесценная машина – это груда металлолома, хлам. Пора на свалку. Но автомобиль был в идеальном состоянии. К сожалению.

Ромуальд, напротив, нервозности особой не демонстрировал. Оказавшись в машине, потянулся, прихватывая с заднего сидения свой шарф. По традиции уже швырнул вещь Илайе на колени. В отличие от упаковки салфеток, аксессуар приземлился мягко и бесшумно. Белые края, обрамляющие чёрно-белые косые полоски. Илайя, конечно, мог начать возмущаться относительно того, что чужую вещь надевать не станет, но понял, что со стороны это будет выглядеть, как тупой каприз или желание привлечь к своей персоне дополнительное внимание. Он провёл ладонью по полосам, надеясь, что этот жест останется незамеченным, сложил шарф вдвое и обмотал его вокруг горла, продевая концы в образовавшуюся петлю, стараясь не думать о том, что вещь пахнет одеколоном Ромуальда. И этот жест… Есть в нём что-то неправильное и более интимное, нежели в прикосновениях.

Если уж на то пошло, то он не особо в шарфе нуждался. Царапина на горле практически полностью затянулась, под корочкой обнаружилась тонкая, розоватая кожица, а не кровь. Выглядело, конечно, не очень приятно, но и рвотные позывы не пробуждало. Ничего особенного. Однако он не отказался от предложенного аксессуара, а надел его. Благодарить за оказанную услугу не стал, разговаривать с Ромуальдом не пытался, просто смотрел в окно и прикидывал, насколько удачной получилась его задумка с бланками, обработанными в графическом редакторе.

Кажется, можно было признавать поражение и не доводить всё до кульминации абсурда. Но время шло, машина продолжала двигаться вперёд, а Илайя молчал из принципа. Он готов был повторно пройти этот анализ, только бы продержать Ромуальда в напряжении как можно дольше. Но именно напряжённым Ромуальд не выглядел. Немного озадаченным – да, но вот дикой паники в глазах не было. С расспросами он к Илайе не лез, разговор завести не пытался и вообще делал вид, будто полностью сосредоточен на дороге. Иногда Илайя ловил чужое отражение в стекле и усмехался. Неужели, правда, думает, что это наблюдение реально не заметить?

И ребёнок поймёт, что нереально, а Ромуальд давно вышел из детского возраста.

Он вновь мысленно возвращался к вопросу предстоящего общения с журналистами, вспоминал о просьбе Челси. Ловил в стекле отражение напарника и в миллионный раз прикидывал, чем сможет помочь, если журналисты всё-таки решатся заговорить о Джулиане. Грязь уже лилась. Илайя не хотел этого признавать, но, возвращаясь домой и включая компьютер, он знал, что не удержится от соблазна и поинтересуется у поисковой системы, какие новости с упоминанием имени Джулиана появились на страницах изданий, независимо от того, электронные они или нет. Странно, но они вызывали бурное обсуждение и порождали многочисленные дискуссии. Казалось, что личность Джулиана давно никого не интересовала, теперь интерес вновь проснулся и прогрессировал. Магазины, ещё недавно предлагавшие приобрести лицензионные диски не в цифровом формате, а на носителях, в обычном издании или даже лимитировано, на виниле, поражали пустотой. Смерть Джулиана всколыхнула интерес к его творчеству. В определённой мере, Илайю это раздражало, не из чувства зависти, а потому, что он прикреплял к подобному поведению уже озвученный ранее ярлык-характеристику. Абсурдно. От старта и до финальной точки.

Он мог с точностью предсказать, какое развитие получит сложившаяся ситуация. Поклонники, бывшие и настоящие, продолжавшие любить творчество Джулиана и верившие некогда в его возможное возвращение, вновь вернутся к обсуждениям, в ходе которых сцепятся не на жизнь, а на смерть. Часть будет мнить себя взрослыми, серьёзными людьми, выросшими из возраста интереса данными песнями, вторая объявит Джулиана гением и современным классиком, после чего начнутся кровопролитные битвы. Первые будут пытаться доказывать что-то вторым. Вторые – первым. Каждый останется при своём мнении, но душу люди отведут.

Возможно, на определённый период общество всколыхнёт определённая мода. Люди будут слушать песни Джулиана не потому, что им действительно нравится, а потому, что это станет признаком человека разборчивого, понимающего, как звучит качественная музыка. Они негласно объявят себя придирчивыми меломанами и будут продвигать в массы элитарность своего пристрастия. Вторая половина, несомненно, назовёт произведения, исполненные Джулианом, безвкусицей и ярким китчем, презрительно наморщит нос и примется слушать органную музыку, доказывая, что именно в ней заключена истинная красота звучания. Равнодушных практически не будет. Среди тех, кто не слушал эту музыку прежде, конечно, волна интереса вряд ли поднимется. Но бывшие фанаты… Илайя вспоминал о кузине и без труда представлял её, торчащей на каком-нибудь форуме и с азартом бьющей по клавишам в надежде доказать единственное мнение, достойное называться правильным. Своё.

В его наушниках шумела гроза, и пели о плачущем сердце, но мысли превалировали далёкие от сентиментальности. Напротив, царила некая упорядоченность и стремление систематизировать умозаключения, сгруппировавшиеся, но ещё пытающиеся смешиваться между собой.