Remedy (СИ)

Осталось лишь легким кивком согласиться, хотя кому угодно на месте Энакина, да и ему самому при любых других обстоятельствах, это показалось бы безрассудством. И все же, из двух зол — предстать перед родителями убитым в дрова или провести ночь в квартире холостого и, надо отдать должное, весьма привлекательного соседа, при том, что твои гребаные феромоны сходят с ума — он выбрал второе.

Пожалел об этом довольно быстро — стоило только зайти в лифт, моментально наполнившийся наркотическим ароматом. Пришлось дышать через рот, хотя, должно быть, запах алкоголя распространялся в маленьком и тесном помещении не менее быстро, чем любой другой. Пожалел сильнее, когда зашел в квартиру и почувствовал себя, будто в ловушке, как только захлопнулась входная дверь.

Оби-Ван говорил что-то про душ и про постель, и надо сказать, что мысли Энакина не уходили далеко от них в тот момент, хотя контекста он не разобрал и додумывать пришлось самому, что, впрочем, показалось куда занимательнее.

- Эни, может, чаю?.. Эни? - Оби-Ван вновь попытался повторить этот раздражающий трюк, помахав перед его лицом ладонью, но ее моментально перехватила другая.

- Спасибо, - тихо ответил Скайуокер, слишком поздно заметив, что его губы первыми коснулись чужих, накрывая их и то ли позволяя вовлечь себя в поцелуй, то ли попросту не оставляя другого выбора. Он так и не понял, был ли это поцелуй в благодарность или благодарность за поцелуй. Энакину даже стало обидно: взрослые ведь обещали, что первый поцелуй запомнится навсегда, а он будто заранее забыл такие важные моменты. Второй и третий, последовавшие сразу после, запомнились лучше.

- Не надо. Ты пожалеешь, - прошептал Кеноби, когда пальцы юноши уже сражались с верхней пуговицей его рубашки. - Энакин! - до второй он добраться так и не успел. Послышался звук шлепка по тыльной стороне ладони.

- А ты не пожалеешь? - поддразнил обиженный, как маленький ребенок, Скайуокер. - Мне казалось, что я могу тебе доверять.

- Лучше я пожалею, чем не смогу себе простить, - с горькой усмешкой отозвался старший. - И разумеется, ты можешь доверять мне. Разве тот факт, что я привел тебя в свою квартиру вместо того, чтобы сдать, что называется, с поличным, не говорит об этом? - он снисходительно улыбнулся, даже не подозревая, что перед глазами Энакина в этот момент разверзлась невидимая пропасть. - Идем на кухню. Я сделаю тебе чаю и ты сможешь мне высказаться.

- Не надо чаю. Можно молока с медом? - тихо попросил Энакин, вспомнив, как мама лечила его от всех болезней в далеком детстве. Сейчас-то уж точно не поможет, но и хуже не сделает. Так почему бы и нет?

Со вздохом Скайуокер потащился на кухню. Оби-Ван оказался прав, как никогда: он не просто пожалеет, а уже начинал сожалеть о своём поведении.

Комментарий к Часть 6. Доверие.

Я не знаю, что это такое написалось, во время сессии голова не варит, но надеюсь, дальше лучше пойдёт.

========== Часть 7. Не так уж и плохо. ==========

Энакин сам не запомнил, где и как уснул. Зато помнил, как выпил три чашки молока с медом, от которого после начало тошнить. Хотя конечно, умом он прекрасно понимал, что скорее всего, тошнило его от мартини на голодный желудок в сочетании с тем джинтоником, что подсунула Скайуокеру Асока (к слову, он зарекся пить его впредь — джинтоник по вкусу напоминал мыло, и Энакину не сильно хотелось знать, откуда у него подобная информация о вкусе сего предмета бытовой химии), но по пробуждении рвотный рефлекс вызвала именно мысль о гребанном молоке. Помнил, как Оби-Ван лениво водил карандашом в альбоме. Как эти выверенные, но словно небрежные движения вводили Скайуокера в сладкое состояние полудремы. Можно бы было предположить, что он заснул за столом, но Энакин отчетливо помнил, как напросился с Кеноби на балкон — курить. Он впервые заметил за Оби-Ваном эту привычку, хотя сам частенько покуривал еще со школы — тайком от матери, исключительно для поддержания бунтарского духа.

Сигаретой Оби-Ван не поделился из принципа, безжалостно отметая аргумент “мне почти двадцать два” от создателей “я уже не ребенок”, но разрешил постоять рядом, и Энакин как-то даже довольно хмыкнул, почувствовав, что его длинные волосы пропитались табачным дымом вперемешку со спиртным. Все лучше, чем этот сладкий до тошноты запах… чего? Энакина подмывало из любопытства спросить у Кеноби, каким он ощущает его запах, но это означало бы признать и смириться с наличием у себя отравляющих организм, да и всю жизнь, феромонов. А это для Скайуокера равнозначно признанию собственного поражения — не иначе.

Ехидно слепящее в глаза солнце нашло Энакина даже в постели Оби-Вана. Сначала он подумал об этом, а лишь затем, сумев разлепить веки, с не слишком сильным удивлением обнаружил, что он и впрямь ни в каком ином месте, как в кровати Кеноби… Но он не помнил, как ложился в нее.

Сам Оби-Ван сидел в кресле напротив кровати и снова что-то рисовал — весьма увлечено, как показалось Скайуокеру. Юношу так и подмывало подкрасться незамеченным и взглянуть, что вообще можно рисовать с таким выражением глубокого просветления на лице. Но стоило Скайуокеру сесть в кровати, как голос Оби-Вана прозвучал почти угрожающе:

- Ляг на место, Энакин.

Энакин послушно улегся, собираясь уже возразить, что чувствует себя прекрасно, что, кстати, было почти правдой — похоже, ему повезло и похмелье в его легкой форме Энакин пережил еще ночью. Оби-Ван, по-прежнему погруженный в работу, нахмурился, перебив его:

- Нет, не так. Ложись, как лежал перед этим. Да, да, руку под голову и вытяни. Отлично, молодец.

«Так он меня там рисует?» - поразила юношу догадка.

- Ты, Скайуокер, не только находка для художника, но и его наказание, - хмыкнул Оби-Ван, пояснив: - Вертишься все время, даже во сне. Про то, что ты наказание своей будущей половины — я вообще молчу. Спать с тобой просто невозможно.

- Вот поэтому я буду жить один, - недовольно буркнул Энакин, задетый подобными комментариями единственного человека, ради которого пожертвовал бы своими привычками и образом жизни одиночки. Может быть. - Как я вообще оказался на твоей кровати?

Все же, как подумал Энакин, перейти с человеком на “ты” гораздо проще, когда ты слегка в дрова. И теперь по-прежнему складывалось впечатление, что такое обращение — привычно и нормально, и не было между ними холодного вежливого “вы”, с которым абсолютно никак не увязывался образ человека в немного мятой клетчатой рубашке, который сидел теперь в кресле, закинув ногу на ногу, и делал наброски с сонного Энакина, с которым они спали в одной кровати, и который…

-…отнес тебя на руках, - сообщил, как ни в чем не бывало, Кеноби. - Ты заснул прямо на кухне сразу после того, как попросил меня приготовить тебе что-нибудь.

«Блять», - пришло весьма глубокомысленное изречение в голову Энакину, когда тот представил, как Кеноби бережно берет его, спящего, на руки, для большего удобства прижимая к себе… А может быть, просто закидывает на плечо?

- А почему тогда находка? - поинтересовался, наконец, Энакин после затянувшейся паузы, которую разбавлял только скрип карандаша по бумаге.

- Что? - удивился Оби-Ван, успевший погрузиться в процесс с головой. Одно удовольствие смотреть на него такого — немного хмурого, но такого… Милого? Чем больше Энакин пытался примерить это слово на Кеноби, тем более странным оно казалось.

- Ну, ты сказал, что я находка для художника, - напомнил Энакин.

- Твоя необычная внешность… Ты напоминаешь какое-нибудь античное божество, - улыбнулся Оби-Ван.

Энакин хотел возразить, что напоминает он со своей внешностью разве что какого-то хиппи — с этими вьющимися и частенько выглядящими небрежно волосами до плеч с одной более длинной прядкой, которую заплетал в тонкую косу и частенько экспериментировал, то выкрашивая прядь в немыслимый цвет, то приплетая к ней что-то, и весьма массивной серьгой в ухе. Но окончательно смутился, очень к месту вспомнив слова Оби-Вана о том, что он рисует лишь то, что красиво, и уткнулся в подушку. Скайуокер, хоть и прятался за мнимой высокой самооценкой, какую ему часто приписывали, никогда не считал себя красивым. Симпатичным и достаточно недурным собой — возможно, но красивым…