Заместитель (ЛП)

— Он более-менее цел. Гоняя по улицам со скоростью 130 кмч, надо быть готовым ко всему, — сказал Хуан. — Это произошло в начале марта. Он уже поправляется.

— Хорошо. Давайте сядем, — сказал он, закрыв тему, как малозначительную. Может быть, я делаю из мухи слона? На такой скорости любой камушек может стать причиной катастрофы.

Разговор вращался вокруг дома, учебы Хуана и жизни в Лондоне, и я мирно ел, пока мой друг не решил, что пора за меня взяться.

— Моя невестка сейчас работает у знаменитого декоратора в Челси, переделывающего дом в Кенсингтоне для одного русского, который хочет «стиль пампасов», и Лусиана, похоже, единственная знает, что это такое. Гунтрам, она очень серьезно велела мне не возвращаться без твоих рисунков.

— Мне сейчас и показать нечего. Последние недели я практически ничего не делал.

— Боюсь, что Лусиана планирует тебя запрячь, а новоиспеченные мамаши могут быть очень настойчивыми. Дело в том, что этот русский видел один или два твоих рисунка в ее рабочем кабинете в Ла Канделарии и всерьез на них запал. Пообещал за них много денег, но Пабло отказался продавать, потому что они — дедушкины. Поэтому он предложил Лусиане работать на него и хочет получить какие-нибудь твои работы. Пейзажи пампы, животные — любое, что у тебя есть.

Конрад заинтересованно смотрел на него, и я решил, что самое время вмешаться.

— Хуан, я могу отдать тебе то, что у меня есть, чтобы этот русский оставил Лусиану в покое. Но только пусть получит их после того, как переведет ей деньги.

— Это было бы здорово! Она предлагает вам с ней делиться 40/60. Он был так настойчив, что Лусиане пришлось вставить в рамочки, — хихикнул Хуан, — часть моих школьных скетчей, которые на самом деле твои. Фрукты, животные, которых нам полагалось нарисовать, когда мы ходили в зоопарк, и балерины.

— Ну, я не знаю, хочу ли становиться участником международной аферы, — засмеялся я. — Даже если он богат, все равно не надо нарываться. Я дам тебе то, что не успел отправить в мусорную корзинку.

— Вы знаете его имя, мистер Долленберг? — спросил Конрад, пристально глядя на Хуана.

— Фамилия русского — Обломов. У него бизнес, связанный с нефтью и сталью, он только что приехал в Лондон. Из-за твоей классической техники он думает, что ты — зрелый художник, лет восьмидесяти.

Я рассмеялся, и Хуан вместе со мной. Я и классическая техника?! Дааа, конечно!

— Хуан, я лично не знаком с Лусианой, но, честно говоря, думаю, что ей не стоит ему ничего продавать. Бедняга явно не разбирается в искусстве.

— Или наоборот, разбирается, — серьезно сказал Конрад. Он знает, как испортить веселье. — Я думаю о технике Гунтрама в точности то же самое. Удивительно, что в столь юном возрасте он уже выработал свой стиль.

— Конрад, мой единственный поклонник уверен, что мне восемьдесят лет. Я что-нибудь поищу, но обещай, Хуан, что вы ничего с него не возьмете за рисунки.

— Хорошо. Тем не менее, Лусиана получит с него за те, что уже предложила, и поделится с тобой. Она уже начала откладывать деньги ребенку на университет, — со смешком ответил Хуан.

— Как я уже много раз говорил, ты должен серьезно подумать о том, чтобы рисовать профессионально. Правило номер один: если кто-то хочет заплатить, не отказывай ему в этом удовольствии.

— Конрад, ты, конечно, извини, но получится, что я его обманул. Я же вообще не художник.

— Не надо недооценивать русских. Он знает, что делает, и раз ему нравятся твои рисунки, пусть получит их. Я так и не понимаю, почему ты такого низкого мнения о своих собственных работах, — проворчал он.

— Гунтрам всегда был очень стеснительным. В школе он почти все время молчал и не принимал участия в общих затеях. Сидел в углу, тихо рисовал или делал домашнюю работу. В жизни не видел более грустного человека. Оживлялся только тогда, когда к нему в руки попадала коробка карандашей. С территории школы почти не выходил, разве что с классом на экскурсии.

— Хуан, не думаю, что сейчас подходящий момент обсуждать мою социальную жизнь в школе, — сказал я хмуро, раздраженный тем, что он говорит такие вещи.

— Это правда, и ты это знаешь. Русский охотится за твоими картинами уже семь месяцев. Он хотел купить наш дом, но Пабло не продал, потому что тот собирался распустить слуг. В нем нет феодального духа. — Я мельком посмотрел на Конрада, не был ли он рассержен этим замечанием, но он выглядел веселым. — Я даже просил Федерико рассказать тебе о нем, потому что после школы ты с нами совсем перестал общаться. Но ты ни разу не ответил ни на одно мое письмо или телефонный звонок Пабло.

— Он никогда мне не говорил, — недоумевая, тихо сказал я. Почему Федерико не передавал сообщения? Он же знал, что мне нужны деньги. Я уставился в тарелку, мечтая, чтобы они перестали ко мне приставать.

— Думаю, большинство старых работ Гунтрама хранятся где-то здесь. Вы можете взять что-нибудь из них. После происшествия он по настоянию доктора работает совсем мало. Помню, там есть серия очень неплохих рисунков с детьми и собакой. Гунтрам не должен упустить такую возможность, — поставил точку Конрад, даже не спросив моего мнения.

После обеда мы осматривали дом и искали проклятые рисунки. Оказывается, Конрад велел все мои вещи перевезти сюда, а рисунки прибыли с частным курьером, когда я лежал в коме.

В четыре часа Конрад решил, что я устал (ну да, это так, но вообще-то я взрослый человек и сам знаю) и отослал меня отдыхать.

— Да, ты неважно выглядишь. Не волнуйся, я не буду рассказывать ужасные истории из школьной жизни, — весело сказал Хуан.

Да, понятно. Это не тебя выставляют на посмешище. С другой стороны, я не хотел упираться, словно маленький ребенок, который не хочет идти в постель.

В пять Фридрих разбудил меня и сообщил, что Конрад и Хуан решили ехать в город выпить кофе и поужинать, и если я хочу с ними, то должен поторопиться. Когда я выходил из спальни, он поймал меня и вручил вечерние таблетки в маленькой коробочке. Нет, Фридрих никогда ничего не забывает.

Конрад и Хуан, расположившись на диване в библиотеке, очень живо болтали по-немецки. Никаких проблем.

— Давай, Гунтрам, поедем, пока Фридрих и Жан-Жак сами не выкинули нас отсюда. Им надо готовиться к завтрашнему приему, — сказал Конрад.

— Привет, Хуан. Конрад, сколько же гостей ты пригласил?

— Как обычно — около двухсот пятидесяти, включая жен и детей. Надеюсь, в этот раз никто не запустит кроликов в дом.

— Ты пригласил и кроликов? — спросил я невинно.

— Для детей. Малыши их очень любят, и это отличный способ их занять, чтобы они не отвлекали взрослых. Я не жду, что дети смогут несколько часов спокойно просидеть за столом, после того, как они сдерживались во время службы. Так что это очень удобно,— весело объяснил Конрад; я сидел рядом с ним, а Хуан — напротив нас.

— Обычно месса начинается в одиннадцать, а в час — обед; для взрослых накрывают во внешней галерее, для детей — в саду. Думаю, в этом году будет около сорока малышей. Если начнется дождь или снег, тогда все переместятся в дом. Буфет для взрослых — в столовой и бальной комнате; дети теоретически должны находиться в старой игровой комнате, но на самом деле они разбегаются по всему дому. В пять подадут кофе, а в семь гости начнут разъезжаться по домам.

— Не слишком долго для детей? Завтра в школу.

— Нет, завтра тоже выходной день. А теперь — в Цюрих, — распорядился он.

Это был странный вечер. Мы на лимузине поехали в город в кондитерскую Sprüngli пить кофе и ждали до девяти, чтобы отправиться ужинать в Кёнигсхалле. Было более чем очевидно, что эти двое хорошо сошлись: мягко переговаривались, обменивались многозначительными взглядами и большую часть времени игнорировали меня. Все это мне не очень нравилось, но я старался не показывать виду. Хуан-то не интересуется мужчинами, а вот Конрад… Он бывает очень настойчив и не может устоять против новизны.

Ладно, я был очень зол.

В полночь мы вернулись домой, и эта парочка уже была слегка пьяна. Не настолько, чтобы не стоять на ногах, но в той степени, когда все люди на свете кажутся друзьями. Проклятые лекарства, из-за которых мне нельзя пить. Был бы сейчас хотя бы счастлив и беззаботен, как они!