Драко Малфой и Невозможное счастье (СИ)

— Хочу, — строго сказал он, и Драко покорно кивнул.

Сдав экзамены в Школу Авроров, Гарри вернулся к Дурслям — просто потому, что он не знал, куда еще ему возвращаться. Очевидно, предполагалось, что жить они с Драко и Сольвейг будут в Имении… но Гарри же не мог вот так запросто поехать туда. Хотя бы потому, что он попросту не знал, где находится Имение, и можно ли туда вообще добраться…

И он отправился к Дурслям — если бы они удивились, увидев его на пороге своего дома, он всегда мог сказать, что приехал за вещами.

Дурсли не удивились. Дурсли даже не выразили недовольства — наверное, оттого, что теперь Гарри был совершеннолетним волшебником и мог колдовать в любое время и в любом месте. Гарри прибыл поздним вечером — долг родственников обязывал оставить его на ночь, что и было исполнено, хотя и без особой радости для обеих сторон.

В комнате было темно, но от окна пролегла по комнате лунная дорожка, захватившая пухлую сумку и край обшарпанного сундука. На кровати, глядя на луну огромными и темными — наверное, так казалось, потому что их не закрывали очки, — глазами, лежал Гарри. Он думал.

Ночь — не лучшее время для размышлений. Каких только ужасов не приходит в голову в темноте! То, над чем смеешься днем, ночью оказывается непоправимой ошибкой, почти катастрофой. Тревоги, которым не было ни времени, ни места, пока Гарри сдавал экзамены, сейчас накинулись на него стаей голодных крыс.

Размышления о будущей жизни с Драко, об Имении, с которым не было связано ни одного приятного воспоминания, о Сольвейг… о том, заслужил ли он вообще такое счастье, как Драко, сможет ли он когда-нибудь стать достойным его, не окажется ли на содержании у богатого наследника… и еще сотня подобных мыслей метались в голове Гарри, не давая ему уснуть. В то же время он прекрасно понимал, что все его сомнения — ничего не стоящая ерунда, и что ни он, ни Драко подобных мыслей не заслужили.

Просто они не виделись больше месяца. Не разговаривали через Кружаную сеть и не писали писем. Это было не сознательным решением отдохнуть друг от друга — просто так вышло, что им обоим было не до переписки, по крайней мере, Гарри. Про Драко он не знал наверняка. Возможно, тот не писал по другим причинам — но Гарри не позволял себе думать, каким. Это были слишком страшные мысли.

Гарри перевернулся на живот, уткнулся лицом в подушку и стал думать, что же ему делать завтра. Он заберет свои вещи, уедет от Дурслей, доберется до Диагон-аллеи… а дальше? Где-то в Лондоне собирался поселиться Сириус с Ремом и Волчонком, но где именно, Гарри не знал. Да ему и не хотелось к Сириусу — бедным бездомным родственником. Хватит, кушали… У него есть своя семья. Вроде бы есть…

Робкое рассветное солнце, заглянувшее в окно гарриной комнаты, застало молодого человека спящим. Лучи скользнули по векам в синеватых жилках, высветили тени под глазами и заострившиеся скулы, поиграли с растрепанными волосами… может, им хотелось, чтобы Гарри проснулся? Но он крепко спал.

За окном негромко профырчал мотор, прошуршали по асфальту шины, и Гарри, вздрогнув, проснулся. Звуки, разбудившие его, тут же стихли — словно кто-то пытался подкрасться незамеченным и настороженно замер, схоронившись в тени, когда его обнаружили. Гарри нахмурился, соображая, приснилось ли ему, что к дому подъехала машина, или же это было на самом деле — и в это время позвонили в дверь.

Внизу прошлепали тапочки тети Петуньи — она тоже плохо спала и встала с первыми лучами. Гарри услышал ее голос — удивительно, но он звучал не недовольно.

Гарри никогда раньше не пришло бы в голову сравнивать тетю с птицей — разве что с вороной или любопытной гусыней, — но сейчас она именно что щебетала по-птичьи.

«Дежа вю…» — понял Гарри. Год назад он проснулся точно также. Рев мотора, шорох шин, голосок тети Петуньи… а когда вышел из комнаты, он увидел в холле Драко. Наверное, то был первый раз в его жизни, когда он понял, насколько сильно — так, что страшно стало, — любит Драко…

Гарри вскочил с кровати, натянул джинсы и футболку и выскочил на лестницу.

— Бо-о-оже, миссис Дурсль, я же просил — никакого официоза, для вас я Драко, просто Драко, — чувственно тянул мужской голос, а женский на высоких нотах лепетал:

— Ну тогда… тогда… вы просто обязаны звать меня Петунией, Драко. Иначе я чувствую себя рядом с вами такой старой…

— Ка-а-акие глупости! Вы не можете быть старой!

— Но мой сын, Драко, ваш ровесник…

— Еще глупости! Разве возраст женщины — это то, сколько лет она прожила? Возраст — это такое…

— Привет, Малфой, — произнес Гарри, когда решил, что сможет справиться со своим голосом. Взлетели платиновые пряди. Чуть опустились ресницы. Слегка скривились губы.

— Поттер, — произнес Драко. Просто сказал. Констатировал. Холодно, равнодушно, отстранено. Гарри почувствовал, что ему становится дурно — как в кошмарном сне, из которого никак нельзя выбраться, хотя ты уже понял, что это всего лишь сон.

— Что ты здесь делаешь? — не по собственной воле, а повинуясь законам дурного сна, спросил Гарри.

— Приехал за тобой, — тем же тоном ответил Драко. Прошло еще несколько мгновений, вязких, как манная каша. А потом Драко вдруг сорвался с места, словно за спиной у него внезапно прорезались крылья, взлетел по лестнице в три прыжка; одна его рука обвилась вокруг талии Гарри, другая запуталась пальцами в черных растрепанных вихрах, с силой привлекая голову Гарри ближе…

Застыв на месте, подобно жене Лота, Петуния Дурсль наблюдала, как красивый юноша, этот милый Драко, целуется взасос с ее племянником.

Поцелуй закончился, но юноши не оторвались друг от друга. Гарри прижимался лбом ко лбу Драко.

— Я по тебе скучал… — прошептал он.

— И я… — отозвался Драко. — А ты такой замороженный… даже не обнимешь меня…

Тихонько рассмеявшись, Гарри обнял Драко и прижался губами к его щеке.

— А ты мне не написал… Ни слова не написал… эх, ты…

— И ты не написал, — шептал Драко. — А я был занят…

— И я был занят… Ты правда приехал за мной?

— Да, — Драко отстранился, не размыкая объятий. — Ты готов или как? Помочь тебе собраться?

— Помоги, — улыбнулся Гарри. — Прошу, — он распахнул дверь и отвесил Драко шутовской поклон. Малфой, наградив его веселой улыбкой, шагнул через порог. О миссис Дурсль оба успели позабыть.

Несколько секунд тетушка Петуния стояла под лестницей и смотрела на закрывшуюся дверь в комнату Гарри. Потом медленно, словно во сне, направилась в кухню.

То, что только что произошло в ее доме… То, что происходило в ее доме… Не то чтобы Петуния Дурсль думала об этом — просто мысли крутились в голове, пока она механически открывала холодильник, доставала яйца, ветчину и масло, ставила на плиту сковородку и, дождавшись, пока диск в центре покраснеет, клала кусочек масла. Скворчит ветчина, шипят яйца… Большинство людей не приучено думать. Мысли просто текут сквозь их мозг, или мечутся, как испуганные птицы в запертой клетке, или одна из них расширяется, заполняя голову, и кажется, что ничего нет, одна пустота… Литтл Уикинг — самый пристойный пригород Лондона, Прайветт Драйв — самая пристойная улица Литтл Уикинга, а дом номер четыре — самый пристойный дом на этой улице… Это было то мнение, ради которого жила на свете Петуния Дурсль, урожденная Эванс. И вот только что, на ее глазах, в ее доме, ее собственный племянник целовался с другим парнем, а потом закрылся с ним в комнате. Помочь собрать вещи? Не смешите меня! И она, та самая Петуния Дурсль, которая год назад состояла в Комитете Замужних Женщин по Запрету Непристойного Поведения В Общественных Местах (грозные защитницы нравственности требовали ввести штрафы за объятия и поцелуи в метро и кинотеатрах), не могла — и не хотела! — отделаться от ощущения, что виденное ею несколько минут назад было… правильно… прекрасно…

— Петуния!

Тарелка вылетела из рук, ударилась о кафельный пол и разлетелась вдребезги.