Дом у железной дороги (СИ)

Я правда старался, когда обустраивал наш будущий дом. Я представлял, что он скажет, что он переделает и что бы он точно не сделал. Это было простое и искреннее желание обустроить ему комфорт. Разве меня можно за это винить?

Но нет, честное слово, я правда не думал, что действительно это сделаю. Я всего лишь убивал время, пока Сергей был занят работой. В конце концов, я ведь не один такой, верно? Верно же?

Отвлекусь, потому что вспомнил тот день, когда к нам пришла журналистка из «Правды». Забавно, что в «Правде» никакой правды не пишут, одни домыслы, как любил говорить об этом Сергей. Думаю, тот день еще был примечателен тем, что Сергей, наконец-то, поверил в то, что я и вправду целиком и полностью на его стороне.

Той ночью пришлось ночевать в офисе. Сергей только-только закончил разработку очередной идеи и уснул на диване, мне приказав «сторожить». В итоге я заснул на полу рядом с ним и проснулся, как обычно, раньше. К тому моменту его расписание я уже знал наизусть – Анна услужливо каждое утро выдавала мне его, – и знал, что через несколько часов должно было состояться интервью.

Будить Сергея не то чтобы опасно. Просто ты никогда не знаешь, в каком настроении он проснется. Иногда, когда я его будил, он вскакивал злой, как черт, крушил все вокруг, а потом во всем колорите русского языка рассказывал мне о том, кто я такой и где мое место. А иногда канючил, как ребенок, просил дать еще пять минут и кидался подушками (если ночевали в офисе – кидаться особо было нечем, и он быстро сдавался). Тем утром настроение у него было никаким. В смысле, не плохим, но и не хорошим. По крайней мере, до того момента, пока я ему не напомнил про интервью. С Пчелкиной из «Правды» он уже сталкивался, то интервью очень сложно забыть (помню, когда читал его, представлял, что это какой-то баттл в игре). Сергей нервничал, и это было заметно. Я не мог понять причину его беспокойства, не могу понять и сейчас, но я знал одно – я, в конце концов, его пес, который должен оградить его от всего, что может навредить. И потому я сказал то, что должен был сказать.

– Если хотите, я могу сделать так, чтобы она не пришла вообще.

И положил руку на пояс, на котором висела кобура.

Сергей взглянул на меня почти растерянно, словно я разбудил его снова, и помотал головой.

– Просто проследи, чтобы она не задавала лишних вопросов.

Его настроение менялось быстро – через пару минут он уже сидел в кресле в чистом костюме, который хранил в шкафу на подобные случаи, закинув ноги на стол и держа в руке кусок вчерашней пиццы. За несколько дней до этого он пристрастился к оливкам. До этого он ел только сырную и грибную, остальные игнорировал и не признавал за пиццу вовсе. А потом что-то у него в голове щелкнуло – нужно покупать ту, что с оливками, и никакую другую. Я не был против, моего мнения, в общем-то, и не спрашивали.

И вот, значит, ест Сергей пиццу, запивает кофе, принесенным Анной, и тут двери открываются, и входит она. Молоденькая совсем, едва старше Сергея, но, судя по ее статьям, рвется в бой против него так, словно посвятила всю свою жизнь расследованию его грехов. Вот прям как родилась, так сразу и начала. Зашла вся такая важная и деловая в кабинет, юбка – короткая, губы – красные, в руке клатч, короче говоря, ни дать ни взять цаца. Села перед ним и говорит, типа, здрасте, я Пчелкина из газеты «Правда». А у Сергея с ней запись была, прям так. Я, честно говоря, никогда и не думал, что журналисты еще и время назначать могут. Думал, может, врываются в офисы к людям и пихают микрофон под нос. Ну, или те, кто хочет, чтоб у него интервью брали, идут в газету. А Сергей так театрально-фальшиво вскинул в восторге брови, улыбнулся ей с набитым ртом, переложил пиццу в другую руку и протянул ей, а она нос только наморщила, поглядев на нее, в крошках и масле, и обошлась, в общем, без рукопожатия. Я смотрел на Сергея и видел – доволен. Я все никак не мог понять, зачем брать интервью у того, кто неприятен тебе и которому неприятен ты. Наверное, потому я никогда бы не смог стать каким-то медийным человеком и попасть в светскую тусовку. Да и мое дело вовсе не анализировать всех этих журналистов, а прикрывать Сергея. Потому я вдохнул поглубже и постарался запомнить запах журналистки – чтоб выследить было легче, если что. Цветочные духи, цену я понять точно не смог, но по немного резкому аромату словил – надушилась буквально несколько минут назад.

Ну и вот, села она, значит, перед его столом между мониторами, а он – раз – и вскочил, перебрался на диван, на котором только что спал, заставив ее повернуться следом. И развалился так вальяжно, по-хозяйски, сразу же дав понять, на чьей журналистка территории. А она, значит, достала диктофон, включила и положила его на стол. Ну, Сергей только пальцем покачал и говорит:

– Вот об этой штуковине я не договаривался. Уберите ее. Я люблю ретро и предпочел бы, чтобы по старинке записывали. Поработайте рукой, дорогая, – ткнул в меня пальцем, отряхивая другую ладонь от крошек, и кивнул в ее – ну, журналистки – сторону. – Олег, проверь, что диктофон отключен.

Ну, я подхожу к Пчелкиной, значит, а она смотрит на меня настороженно, но диктофон не отдает. Протягиваю тогда ей руку, а она только вздыхает:

– Зная вас, господин Разумовский, без диктофона с вами говорить бесполезно, – тяну руку уже к столу, она тут же шлепает по пальцам, как какую-то дворнягу, и я чувствую, что начинаю закипать (поднимаю взгляд на Сергея – а у него глаза горят, явно ждет представления). – И уберите от меня своего головореза.

– Вы находитесь в офисе Разумовского, – говорю ей нарочито терпеливым тоном (смотрю боковым зрением на Сергея – глаза все так же горят). – И вы берете у него интервью с его позволения. Сергей имеет полное право ставить свои условия.

Снова смотрю на него, а он наклоняется вперед и улыбается, медленно вытирая каждый палец об салфетку. Улыбка у Сергея почти всегда была хищной, не идеально ровной – один клык выступал немного вперед, – но такой искренней, что затмевала любую другую.

– Мой головорез может показать даме, где тут выход, – тут Сергей делает так, как я очень люблю: отводит все волосы назад и придерживает обеими ладонями на макушке, – и даже проводить до него, если она хочет сорвать еженедельный план и вылететь с работы из-за невыполненного разворота и первой полосы. Я ведь буду на первой полосе, не так ли? – лицо у него в этот момент самодовольное. Он все так же улыбается и полирует верхние зубы языком.

Я не мог сказать, что Сергей тщеславный. Скорее, уверенный в себе. Но, снова же, искренний и честный, а это я ценил превыше всего. Даже когда он врал, это больше походило на шутку. Возможно, потому я не мог его осуждать. Возможно, потому он мне так понравился.

Журналистка смотрит на меня исподлобья – что, не ожидала, что его охранник будет таким? – и протягивает мне диктофон. Новенький совсем, даже царапин на нем нет. Отключаю его и кладу в сторону, пока она достает блокнот и ручку. И встаю позади – так лучше видно, что она делает, но при этом я не мешаюсь во время разговора и в любой момент могу свернуть ей шею. Сергею достаточно было только дать знак, и я был готов свернуть ей шею в любую секунду, даже не задумываясь. Разве могло быть иначе?

Она ему, значит, говорит:

– Планируете как-то расширять свою сеть?

– Нет ничего шире, чем интернет, дорогая моя.

– Уточню: я говорила об обновлениях вашей сети. В Штатах о вас не говорит только ленивый, судя по сводкам новостей, и все пытаются понять, чья же сеть окажется в выигрыше: ваш «Вместе» или «Фейсбук» Цукерберга. Поскольку я живу в России, то, конечно же, болею за вас, потому и спрашиваю про обновления.

Я чувствую, что на зубах как будто песок, так громко скрипят зубы. Чужое вранье пахнет даже хуже, чем все те бомжи из подъездов, в которых втыкал нож Сергей. Они хотя бы были мертвыми.

– Обновление вы сами со дня на день увидите, когда откроете свою страницу, – Сергей заправляет волосы за уши. – Могу сказать точно, какого обновления с моей социальной сетью не произойдет никогда.