Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

Сейчас страшно было именно оттого, что Баки снова встанет на старые рельсы, загудит весело и беззаботно, и будет отстукивать одно и то же «все хорошо, все отлично». Стив не стал лезть к нему в Башне, потому что это было бесполезно. Баки чувствовал, что за ними все время наблюдают, и все уговоры и расспросы наткнулись бы на стену из того же «все ОК».

Баки был настоящим только в их комнате и сразу после приступа. Ему было страшно. Страшно узнать о себе что-нибудь ужасное, страшно ничего не вспомнить, сделать глупость, облажаться, сглупить. В Башне он был на чужой территории, на минном поле, и вел себя соответственно. Баки, помнивший себя полностью, не утруждался маскарадом, защищаясь по-другому — он просто никого к себе не подпускал. Рубил на корню все попытки приблизиться одним лишь взглядом. И это было еще одной причиной в длинном списке, почему Стив не любил Башню — Баки в ней переходил в режим глухой обороны. Чуть-чуть приоткрылся он только в утро их небольшого каминг-аута, да и то Стив не мог поручиться, что в этом он не пошел навстречу его желаниям.

— Как ты на самом деле?— спросил Стив, как когда-то спрашивал в караулах, устав рассказывать очередную ничего не значащую историю о тетушке Анне, разводившей кур в Висконсине.

Баки, не поворачивая головы, ответил:

— Хреново, но могло быть хуже. Шесть из десяти, если десять — падение в пропасть.

— Голова болит?

— Ноет правый висок. Пришельцы правда существуют?

— Правда. Не меняй тему. Поговори со мной.

— О чем? О том, что я гребаная бомба в центре Нью-Йорка, да еще и без памяти?

— Не думаю, что те, кто создавал твою руку, допустили бы, чтобы… она сломалась вот так запросто.

— Я тоже так не думаю. Что не значит, что шансов нет совсем. В ГИДРЕ тоже люди работали. Нелюди, вернее, но это не значит, что они не ошибались.

Стив молчал, обдумывая положение. Забрать Баки домой было плохим решением, но в Башне они оба были, как в клетке с видеонаблюдением, и душевное равновесие Баки волновало его не меньше, чем физическое. Оливия сказала, что приступы будут повторяться, возможно, станут легче, и дала седативы. «Это просто сильная боль, капитан Роджерс, — сказала она, — как мигрень. Опасности для здоровья нет, если сержант сам себе не навредит». Стив надеялся, что сможет удержать Баки в следующий раз. Что тому не придется снова приходить в себя в медблоке. Баки мог вспомнить все, что угодно, очнуться кем угодно, потому что он никогда, никому, даже Стиву не рассказывал, как из него сделали Зимнего Солдата, и через что для этого пришлось пройти. Стив не хотел, чтобы Баки заперли в палате для буйнопомешанных или кололи седативами, как дикое животное. Они справятся сами, как всегда справлялись.

— Мы справимся, — сказал он вслух. — Мы всегда справлялись, и сейчас справимся.

— Думаешь, нужно заменить эту синюю непонятную субстанцию в руке на другую не менее непонятную субстанцию от Старка?

Стив как раз остановился на перекрестке и дотронулся до плеча Баки.

— Думаю, нам нужно хорошо попросить Наташу порыться в архивах ГИДРЫ и поискать файлы о тебе. Может, там есть…

— Инструкция, — закончил за него Баки. — Робот Баки мейд ин ГИДРА. Регламент технического обслуживания и руководство по технической эксплуатации. Могу сказать, как эта книжка выглядит. Красная такая, со звездой на обложке.

— Ты вспомнил что-то еще? — обеспокоенно спросил Стив, трогаясь с места.

— Да. Был короткий приступ. Я задремал, пока ты ходил к доктору Ларингейм. Красивая, кстати, женщина. Я бы приударил, если бы не был влюблен в тебя, как Квазимодо в Эсмеральду.

— Ну и сравнения. Почему ты не сказал?

— Чтобы ты меня в медотсек поволок? Кстати, когда-то мне нравился Гюго. В школе. Когда не надо было вкалывать по двадцать часов в сутки, чтобы выжить. Сейчас как-то получше с выживанием, верно?

— Верно. Так что за красная книжка?

— Не знаю, — Баки подышал на стекло и написал на нем что-то, но быстро стер ладонью.

— А если без «я не знаю».

— Тогда в ней что-то похожее на заклинание. Кто-то читает его и — бах. Никаких лишних сомнений «могу ли я», «хочу ли я».

— Триггеры, — коротко сказал Стив. — Слова на русском, переводившие тебя в режим Зимнего Солдата.

— Слова, — горько сказал Баки. — За этими словами целая жизнь, Стив. Каждое выдирало кусок души с корнем, оставляя пульсирующую красную дыру. А из нее хлестали ярость и ощущение собственного могущества. Я — супер-оружие супер-державы. Lenin, partija, komsomol. Я — острие клинка, занесенного над горлом… и прочий бред. Господи, что творится у меня в голове. Надо поспать, иначе я свихнусь.

— Я так понял, приступы во сне случаются? Может, вернемся?

— Да ни за что. Доктор же сказала, что мои мозги выдержат. Ни кровоизлияний, ничего, просто боль. Подумаешь — голова болит. Будто со мной хуже не случалось.

— В том-то и дело, что случалось. И я хочу это прекратить. Сколько можно страдать, Баки? Не пора ли начинать жить?

— Я пытаюсь. Поэтому мы едем домой. В Башне я чувствую себя как в зоопарке. «Ой, какой медвежонок. Мам, а если я его поглажу, он укусит?»

Стив промолчал. Он и сам там себя чувствовал немногим лучше.

Припарковавшись, Стив открыл багажник и вытащил из него большую тяжелую сумку с оружием и маленькую — с одеждой. Баки рассматривал мотоцикл, стоявший на соседнем месте со смесью восхищения и неверия.

— Это он, да? Это наш?

— Да. Один из двух, второй в Башне остался.

— Какую красоту научились делать.

— Идем, он никуда не денется. Надо поспать, завтра прокатимся.

Баки привычно перехватил у Стива тяжелую сумку, будто тот до сих пор был хилым заморышем, и пошел за ним, постоянно оглядываясь на мотоцикл.

Квартира явно давала понять, что сборы были поспешными: на диване в гостиной валялась домашняя одежда Баки, кровать в спальне была перепахана вдоль и поперек, на столе стояли чашки с присохшим к стенкам чаем, а во второй спальне, переведенной в разряд оружейной, открытый шкаф светил полупустыми полками.

— Уютно, — слабо улыбнулся Баки. — Я когда-то спал отдельно?

— Да, первое время. Сделай чай, я перестелю постель.

— Что мы на ней делали?

— Опаздывали, — улыбнулся Стив. — Никогда не мог тебе отказать. Ни в чем. Вот и сейчас мы тут, вместо того, чтобы…

— Мы дома, а не в террариуме, и это главное.

Баки кинул сумку в углу «оружейной» и подошел совсем близко.

— Ты рад, что все так? Нет, не то, — он стоял рядом, но не прикасался, — ты счастлив? Тебе хорошо со мной? С вот таким.

— С каким? — Стив погладил его по щеке и вопросительно посмотрел в глаза.

— С таким, без парадных красочных перьев. Отчего-то мне кажется, что за годы в ГИДРЕ я поистерся, посерел и стал тусклым, как затертый пятицентовик, который слишком долго был в обращении.

— Я никогда не обращал внимания на твою показушность, Баки. Я люблю тебя настоящего.

— Ты меня настоящего не знаешь, — Баки отошел на несколько шагов, чтобы видеть Стива полностью. — И я надеюсь, что это так и останется. Я постараюсь быть лучше, чем есть. Для тебя.

Он ушел на кухню, чтобы через минуту спросить:

— Ни плиты, ни чайника, что я должен тут сделать, мелкий?

Стив сжал переносицу и пошел к нему.

— Меняемся, ты застелешь постель, белье в шкафу на самой верхней полке, а я сделаю чай и бутерброды.

— Меняемся — это хорошо, — привычно натянул маску Баки, но она тут же сползла с него: — Я тебя люблю. Я помню, как мне сказали, что тебя нет. Лучше бы я умер. Я готов был умирать сотни раз, но зная, что ты жив. Они мне газету показали. Я тогда… не делай так больше. Не раньше меня. Не раньше, чем убедишься, что я мертв и не воскресну, а лучше для верности отруби мне голову. Я больше не хочу жить в мире, где нет тебя. Что угодно, только не это.

Стив сгреб его, прижал к себе и долго не мог отпустить, заново переживая его смерть там, в ущелье.

— Хорошо, — наконец, смог выдохнуть он. — Обещаю. Снова.