Будет больно (СИ)

— Я боюсь, — Джеджун сморгнул слезы.

— Кажется, не слишком, раз раздумываешь, соврать мне или нет.

— Это не так!

— Что сказала Рина? — Юнхо убрал ногу, больше для того, чтобы видеть лицо Кима. — Перед тем, как ты вернулся к друзьям?

Дже сглотнул вязкую слюну, судорожно выдохнул. И застрочил, как из пулемета.

— Сказала, что ты все выдумал… ну, ту историю со шрамом…что ты лечился в дурдоме из-за издевательств Аюми, что у тебя кукушка двинулась, что ты принимал «колеса», но бросил и поэтому временами тебя накрывает! Она сказала, что ты любил ее, поэтому пустился во все тяжкие, — Джеджун всхлипнул и резко замолк, ибо спазмом скрутило горло. Когда отпустило, он выдавил. — Она… я… ч-что она с тобой д-делала?

— Рина разве не рассказала? Уж кто-кто, а она обожает расписывать во всей красе.

— Я н-надеялся, что она преувеличивает.

— Эти сестрички всегда жили на полную катушку. Одна мазохистка, вторая садистка. Друг с другом они не играли, потом Рина подсела на наркоту и «Тема» ей стала не интересна, а Аюми наткнулась на меня. И мы тоже потом вышли за пределы игры.

— Почему?

— Доминант и сабмиссив получают взаимное удовольствие от «Темы», пси-садисты же твари, которые получают удовольствие от страдания нижнего. Наряду с физическими, жертвы получают моральные травмы. Но это все херня, можно привыкнуть ко всему. Точнее, уже не будешь ни на что реагировать. Самое жестокое, что пси-садист может сделать, это бросить партнера, оставить без ежедневной порции страданий. Вместо облегчения, пустота пожирает изнутри. Аюми приучила жить для нее и ради нее, создала ад, и кинула меня там одного. Вот что ужаснее всего. Ни Рина, ни Такахиро и близко не представляют, что это такое, каких бы умников из себя ни корчили. Самое милосердное, что они могли сделать со мной, это оставить медленно помирать в том подвале.

Дже даже не осознал, что тихо рыдал, вслушиваясь в каждое слово мужчины. Стоило тому замолчать, Ким всхлипнул и подавился, закашлялся.

— Почему ты плачешь?

Дже отпустил ногу доминанта и накрыл ладонями покрасневшее лицо, прячась от пронзительного взгляда.

— М-мне, п-правда, страшно, — прогнусавил он. — Я не хочу как ты… не смогу все это выдержать если… если ты начнешь меня к-калечить… Я люблю тебя! Люблю! Но мне страшно, блять, страшно до усёра! Я боюсь, что ты бросишь меня, потому что отрицаешь любовь в «Теме». Боюсь, что, оставшись с тобой, я полюблю унижения и превращусь в жалкого раба, писающего от восторга при виде паяльной лампы! Я хочу быть с тобой, но я так боюсь!

Внезапно хлопнула дверь. Джеджун вздрогнул. Выглянув из-за ладоней, он оглядел пустую гостиную. Тишина давила хуже ноги доминанта, долбилась в уши.

— Ю-юнхо? — перекатившись на живот, он позвал умоляюще. — Юнхо!

Никто не ответил. Окосев от накатившего ужаса, Дже вскочил и кинулся в коридор. По пути он сшиб журнальный столик, но даже не почувствовал боль в ушибленном колене. Не думая о том, что обнажен, он намеревался выбежать в подъезд. Но тут различил звуки льющейся воды. Юнхо скрылся в ванно, чтобы остыть. Ну, или пытался утопиться.

Дже ощутил облегчение, подполз к двери ванной комнаты и сел ждать, хлюпая носом. Чем больше времени проходило, тем сильнее он чувствовал досаду. На себя, на Юнхо, на блядских близнецов, испоганивших не только свои жизни, но и многие другие. Слезы высохли, разболелась голова. Пребольно пульсировало колено.

Было еще темно, когда дверь бесшумно растворилась, выпуская в коридор мужчину. Юнхо больше не мог терпеть духоту, вылез, надеясь, что три часа ожидания ушатали истеричку. Собственные эмоции улеглись, чему немало поспособствовал душ. Однако в гостиной горел свет. Постояв немного прислушиваясь, он пошел в спальню. Тут же встал столбом. Посреди комнаты на коленях стоял Джеджун. Голова покорно опущена, глаза смотрят прямо перед собой, руки сложены за спину. Шею украшал широкий ошейник, который Чон надевал на питомца в сессии.

Юнхо ощутил томление и жар в груди. Он, словно гончая, заметившая лису, ощутил, как застучало сердце, толкая наполнившуюся адреналином кровь. На мгновение забылась злость и тупая боль в висках, вместо этого сознание заполнили картины счастливых дней и ночей, когда он обучал Дже премудростям «Темы». Запах желания и пота, горячее, изнывающее от страсти тело в руках, стоны, услаждающие слух. Безумно хотелось швырнуть питомца на колени и отходить ладонью его задницу так, чтобы сидеть не смог пару дней.

Пришлось сосчитать до десяти, чтобы успокоиться. Джеджун так же проявил чудеса выдержки. Вместо того, чтобы метнуться к мужчине и заключить в объятия, он стиснул зубы и кулаки, остался сидеть на месте. Его лицо еще сохраняло припухлость, видимо, он лишь недавно перестал лить слезы.

— Встань.

Ким покачал головой. Юнхо хотел бы вякнуть, что непослушный саб идет вразрез с догмами «Темы», но решил, что не стоит поддерживать капризы мальчишки.

— Ты простынешь.

— Нет, хозяин.

— Только я могу объявить о начале сессии. Как давно ты так сидишь? Нельзя долго находиться в одном положении. Так ты зажимаешь нерв, может случиться судорога.

Дже упрямо поджал губы.

— Чего ты добиваешься?

— Вы говорили, что сабмиссив решает, быть паре или нет. Я вас не отпущу!

— А еще я говорил, что ни один доминант не позволит сабу собой манипулировать. Ты крайне непослушен, будь на моем месте кто другой, с тобой бы не церемонились.

— Избили бы?

— Выставили бы за дверь.

Юнхо бросало то в жар, то в холод. Гнев сменился полным безразличием. К собственной шкуре. Однако Джеджун все так же находился где-то за гранью кошмара, жившего в нем. Его голос, его горячая сексуальность, отчаянное желание жить в качестве сабмиссива, горящие упрямством глаза, отображающие пылкое естество и открытость, его любовь. Он предлагал это все. Что Юнхо мог предложить взамен?

— Иди спать. Приказываю, как твой хозяин, — Юнхо ушел в спальню.

Дже дико обрадовался, поспешил за доминантом. Однако правую ногу прострелило внезапной болью, зажавшую конечность буквально в тиски. Ким со стоном упал.

— Дже? — Юнхо выбежал на звук, присел на корточки рядом с парнем, который сжался в комочек от боли. — Я ведь предупреждал.

Пришлось массировать онемевшие места, а после разогревать мышцы энергичным потиранием.

— Можно повредить нервы, если вести себя неразумно. Ты еще не так много знаешь, чтобы упрямиться и делать все, что вздумается.

— Простите.

— Поднимайся, только медленно. Так нормально?

— Угу, — Ким выпрямился, но по-прежнему держался за мужчину.

— Пойдем.

Дже растянулся на кровати, прикрыл глаза от наслаждения, ведь почти два часа сидел в неудобной позе. Его ошейник принялись снимать. Дже взвизгнул, вцепился в него.

— Не снимайте, пожалуйста!

— В нем нельзя спать.

— Не надо! — Дже порывисто обнял мужчину, забормотал ему в грудь. — Он символ того, что я принадлежу вам! Пожалуйста, не забирайте!

— Дже, — Юнхо провел ладонью по волосам парня. — Ты маленький глупый мальчик. Ошейник не показатель. Главное — твое поведение. Можешь хоть обвешаться кожей, но если, стоя на коленях, ты не будешь чувствовать смирение и умиротворение, «Тема» станет лишь проходящим опытом в жизни. Если ты чувствуешь себя ущемленным, униженным, ты уйдешь. И теперь ты знаешь, что может значить такой расклад для твоего партнера. Особенно если в нем замешаны чувства.

— Я не уйду! Я — ваш, хозяин! Я вас люблю, я сделаю все, что вы хотите.

Юнхо отодвинул от себя Джеджуна, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Я никогда не причиню тебе вреда, малыш. Надеюсь, ты — себе тоже. Соблюдай границы игры, табу и никогда не забывай стоп-слово. Твоя безопасность важнее моего удовлетворения.

— Доминант не может говорить такое.

— Уж не саб ли будет указывать, что мне говорить, а что нет?

Юнхо в пару секунд уложил парня поперек колен. Дже стиснул руками простыни и замер, ожидая удар.