Добро пожаловать домой (СИ)

Подрываюсь с подоконника и, подскочив к кровати, сдергиваю с нее подкидыша, вскрикнувшего от пронзившей тело боли. Длинные тонкие конечности запутались в одеяле, и мальчик упал, повиснув на все еще удерживаемой мною руке. Отпускаю его, отчего Билл снова вскрикивает, встречаясь пострадавшей моими стараниями попой с полом. Огромные карие распахнутые глаза смотрят испуганно. С затаенной в них детской обидой. Черт, даже после этой ночи, сорванный мною, ты остался невинным, ну, как так? Нельзя, нельзя думать, начинать жалеть, начинать чувствовать. Нельзя, Том!

- Убирайся.

Да-да, я помню, что глаза у тебя безразмерные.

- Я сказал, одевайся и выметайся отсюда! Чего смотришь? «Люблю». Мальчик, тебе сколько лет? Пора перестать верить в сказки, мы давно не в Диснейленде. Ты не принцесса, а я не принц, который, обесчестив красавицу, обязан на ней жениться. Поиграли и хватит. Хорошо было? Тебе понравилось? Захочешь еще – приходи. Это, конечно, не в моих правилах: спать дважды с одним и тем же, но для тебя, так уж и быть, сделаю исключение, «братишка».

Все это время Билл молчал, а по бледным щекам катились прозрачные, чистые слезы. Ни всхлипов, ни других атрибутов надрывных рыданий. Просто ровные мокрые дорожки, которые он, казалось, не замечал, и уж точно не мог контролировать. Что-то в моей груди противно щемило, но я приказал сам себе не обращать внимания. Все потом. Морду себе набью я тоже потом.

Мальчик медленно встал, не отрывая от меня взгляд, и, замотавшись в одеяло, побрел к выходу из комнаты, словно на автомате, ведомый нитями невидимого кукловода. Уже у порога он обернулся, пристально глядя на меня, и сказал:

- Знаешь, Том, это ужасно… когда люди предают. А если именно в тот момент, когда без них уже не представляешь своей жизни…

Боже, боже, какие красивые слова! Билл, заткнись, умоляю!

- Да, что ты? Прямо-таки жить уже без меня не можешь? Как же это ванильно и сопливо. Жить нельзя без кислорода, детка, а свою романтику засунь себе в задницу, там как раз теперь немного свободней.

Я сам не понимал, что говорю, но слова выплевывались раньше, чем я успевал их обдумать и остановить.

Билл вздрогнул, как от пощечины, даже пошатнувшись. Его голос, сорванный, но обреченно ровный, снова зазвучал:

- Запомни, Том. Я не знаю, кто еще и когда скажет тебе эти слова… Я люблю тебя.

Все, это стало последний каплей. Душа дернулась, но злой и чокнутый мозг запинал ее в дальний угол, а рука сама по себе потянулась, схватила первое попавшееся и швырнула в сторону Билла. Было такое странное ощущение, что я сам в этом процессе не участвовал. Клянусь, я слышал звон разбившегося хрусталя, хотя потом уже понял, что разбиваться там было нечему. Очень медленно до остывающего рассудка доходило, что же я натворил. Билл стоял, широко распахнув вмиг высохшие глаза, а на полу, возле стены лежал отскочивший от нее в паре сантиметров от головы подкидыша… Тяжелый, распахнутый медальон на порванной цепочке. Пока я переваривал то, что чуть не искалечил своего мальчишку, сам он осторожно опустился, поднимая и рассматривая собственный мне подарок. Его губы дрожали, и он закрыл их одной рукой, сдерживая рвущиеся из груди звуки. И тут только до меня дошло…

«- Билли, а ты знаешь, что часы дарить нельзя?

- Да, знаю. Я не верю в приметы. Я просто хотел, чтобы они всегда были с тобой. И отсчитывали время. Время, которое мы… вместе. Я хочу, чтобы они никогда не …»

- Они сломаны, Том. Часы остановились.

Мне казалось, что в тот миг остановилось и мое сердце.

А я ведь еще даже не понимал, что только что совершил самую ужасную ошибку в своей жизни.

Глава 44

Глава 44.

Больше я его не видел. Подкидыш вернулся туда, где его ждали и любили. В оставшееся единственным место в чужой стране, которое он мог назвать своим домом. Моя же обитель домом ему стать не смогла. Я не позволил. А теперь и сам не мог вернуться к родителям, не зная, или, наоборот, зная, как они меня встретят. Отец так и не понял, наверное, кто же и чем обидел его «младшего сына». Но мама… Она не могла не понять. Лишь один раз она позвонила мне, не сказав почти ничего. Спустя долгое молчание в трубке раздался тихий голос, произнесший одну единственную фразу:

- Зачем же ты так с собой, сынок…

Мне в тот раз показалось, что она оговорилась.

***

Я не знаю, сколько прошло дней. Я не следил за ними, не считал, не замечал. Я не мог ни есть, ни спать. Ни пить, ни трахаться. Я не мог не то, чтобы жить… Даже просто существовать не получалось.

Я бездумно ходил по улицам, бездумно сидел в барах и клубах, не замечая никого и ничего вокруг. Я не слышал звуков, в душе царила звенящая пустота. Я получил то, что хотел. И я лишился того, без чего мне нечего было желать. Я хотел свободы и одиночества, а сам не замечал, что постоянно зову тебя своим. Я выключил телефон, чтобы никто не дозвонился, зная, что единственный, кого я хотел бы услышать, не позвонит уже никогда. Я даже выкинул сим-карту и все равно продолжал ждать твоего звонка, как последний дебил. Я хотел забыть, как ты выглядишь, пытаясь вглядываться в лица прохожих, пока не понял, что перестал замечать, как выглядят другие.

Что же со мной происходит? Я ведь не влюбился? Найдите другое оправдание, это не может быть правдой!

***

Как-то раз я на автомате забрел в универ. Тупо стоял у расписания, не зная и не собираясь ничего делать. Сам не заметил, как оказался в курилке, куда меня привел Густав. Сознание лениво отметило, что конкретно этот мой друг не курит. Уже шла лекция, потому в продымленном помещении никого сейчас не было.

Густав какое-то время молча рассматривал меня, после чего все же взволнованно произнес:

- У тебя нездоровый вид.

Какой заботливый. Вот даже друзья у меня все такие хорошие, че ж их к дерьму-то тянет? Знаете, как мы познакомились? В песочнице, бл*. Когда добрые воспитали, заменяя Бога, раздавали пузатой мелочи дружелюбие, я же х*ярил других детишек пластиковой лопаточкой. Густав тогда заступился за зареванного Гео. Вот как-то так.