Лисы (ЛП)

Плана, о чем завести разговор, у меня нет. Я знаю только, что мне зачем-то нужно быть здесь, нужно увидеть его. Я останавливаюсь возле его кровати. Не сажусь. Он глядит на меня – видимо, тоже не понимая, что я тут делаю. Но стоит мне встретить его взгляд – впервые в жизни без колебания, – и я вспоминаю, что он сказал перед тем, как упасть. И выдыхаю, как от удара в живот.

Я видел его той ночью. Я соврал.

Эти слова маячили на краю моей памяти, беспокоили меня все эти дни, и встреча с Дитером выбила их на поверхность. Мои ноги внезапно подкашиваются.

– Почему ты солгал насчет Дашиэля? – спрашиваю я. Удивительно, но мой голос, в отличие от меня самого, не дрожит. – Почему ты солгал полиции?

Ты знаешь, кто убил его? – проносится сквозь меня вопрос, но задать его вслух я не могу.

– Было бы мило начать с простого «привет», – отвечает Дитер с каким-то усталым опустошением – оттого, наверное, что он весь день пролежал молча в постели, а может, из-за осознания, что он чуть не умер. – Но опять же, у тебя, наверное, в жизни не было ни одного нормального разговора.

Я крепко зажмуриваюсь, чтобы остановить волну внезапно заполонившего меня гнева – не на Дитера, но на себя. Вид у него плачевный. Без парика в нем и не узнать того парня, который надо мной насмехался. Дитер всегда называл меня жалким и слабым, но это было всего лишь позерство.

– Хочешь пить? – Я обхожу кровать и беру с его тумбочки нетронутый пластмассовый кувшин с водой. Наливаю воду в стакан и протягиваю ему.

Он настороженно следит за мной.

Когда Дитер берет стакан, ему еле хватает сил поднять руку ко рту, но он выпивает всю воду за один жадный глоток, словно не пил целый день.

Я еще ни к кому не испытывал таких противоречивых эмоций. Дитеру плохо, и я хочу помочь ему, но… Он даже не пытается скрыть, что я ему отвратителен. И он солгал о единственном небезразличном мне человеке.

Черт, Дашиэль заслуживал того, чтобы прожить прекрасную жизнь. Он был первым, с кем я сблизился за столько времени, сколько я себя помню. Он сделал мой мир чуточку больше. Он показал мне, что это нормально – немного отличаться от всех. Что меня можно любить таким, какой я есть.

Может, Дитеру такого человека не встретилось. Может, именно поэтому он такой злой. Мне кажется, что Дитер набрасывается на меня из-за внутренней боли, и это предположение каким-то образом дарит мне иммунитет к его яду.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Ты мне больше нравился, когда был придурочным молчуном, который таскался за Дашем.

– Окей. – Я пожимаю плечом, пиная кроссовком пол. – Ты должен рассказать полиции. – Если этого не сделает Дитер, то сделаю я, хотя он наверняка будет все отрицать.

Краем глаза я замечаю, что Дитер хмурится. У него на лице такая печаль… словно ему мучительно больно. Но пока я смотрю на него, печаль трансформируется в нечто другое – в злость.

– Я просто видел его, вот и все! Одну гребаную секунду. А промолчал, потому что это было неважно. Меня бы только зазря загребли. Я. Ничего. Не знаю. Ясно тебе?

– Важна любая, даже самая крохотная информация.

Если это настолько неважно, то почему у него возникла потребность рассказать мне об этом, пока он висел над рекой и боялся, что может погибнуть?

– Отсоси.

Я выгибаю бровь и опять смотрю в пол.

– Я не верю тебе.

– Что я предложил тебе отсосать у себя? – Он смеется. – Да никогда в жизни.

– Нет. Я не верю, что это неважно. – Я смотрю на него. – Ты чувствуешь себя виноватым из-за чего-то. Чем крепче ты будешь за это держаться, тем тебе будет хуже.

Чувствуя себя тяжелей мокрого песка, я ухожу. Если я приду снова, то, быть может, принесу ему немного цветов.

Глава 29

Любопытство сгубило кошку

Больницы сделаны из коридоров – переходов, которые удерживают все вместе. Я теряюсь в них. Я хочу потеряться. Это проще, чем кажется.

Я добредаю до отделения экстренной помощи. Потом вспоминаю о Деми и торопливо сворачиваю в первый попавшийся коридор. Сомневаюсь, что она меня помнит, если только из-за моего исчезновения у нее не было неприятностей – тогда она точно меня не забыла.

Мне бы вернуться в гнездо и поспать… Я не уверен, какую цель преследую этими своими шатаниями. Плечо так ужасно болит, что я скрежещу зубами.

Я устало приваливаюсь к холодной белой стене внизу гулкого лестничного пролета. Снаружи опять идет снег – Лондон превращается в холодную, яркую, сверкающую сказку. Вот только я не уверен, как найти там счастливый конец. Никакой рыцарь на белом коне к нам не прискачет и не спасет. Никакие сильные и храбрые принцы с принцессами против зла не восстанут. Акулы продолжают кружить, и никому плавать с ними в одних водах не хочется. Даже полиции.

Услышав чьи-то быстрые, тихие шаги, я вздрагиваю и инстинктивно отхожу от стены в тень под лестницей. Я не вполне понимаю, зачем я прячусь. Знаю только, что волоски у меня на загривке стоят дыбом, а сердце часто стучит.

Шаги приближаются – быстро. Кто-то спешит вниз по лестнице. Когда его ноги заворачивают за угол, я вижу, что он высокий. Вижу белый лабораторный халат, серые брюки и мягкие кожаные ботинки.

Вот, что мне испугало, – бесшумность этого человека. Мне даже не видно его головы, когда он начинает удаляться по коридору, но у меня все равно перехватывает дыхание. Все дело в его походке.

Когда ты часами следишь за человеком, то запоминаешь все особенности его походки. Все остальное – от редких волос до размашистых движений левой руки – вторично. Закрыв глаза, я представляю его идущим по набережной в длинном черном пальто. Потом выхожу из тени и иду за ним следом.

Кукольник, как всегда, движется целеустремленно и быстро. Миновав переполненные коридоры отделения экстренной помощи, он выходит наружу и через заснеженную парковку направляется к больничному корпусу размером поменьше – к лаборатории.

И там я его теряю.

К моменту, когда я захожу в лабораторию, в коридоре напротив уже никого, и я понятия не имею, куда он исчез.

Здесь дверей двадцать, и все закрыты. Он мог зайти в любую из них. Но я все равно шагаю по коридору в надежде найти какую-нибудь зацепку, почувствовать эхо его присутствия или еще что-нибудь, словно я детектив-экстрасенс из кино. Где же мои суперспособности, Мики?

Вот бы узнать, какое у Кукольника имя… Тогда у меня бы появилось хоть что-то. Что-то, с чем можно обратиться в полицию. Это было бы лучше, чем вламываться в тот наверняка снабженный сигнализацией дом в Челси, где он, может, даже и не живет.

На каждой двери висит табличка со словами, похожими на «Патологию», или буквы с цифрами, которые ни о чем мне не говорят. Все открываются магнитными пропусками. От резкого верхнего света больно глазам, и я устало моргаю.

Я уже почти в самом конце коридора, когда сзади вдруг открывается дверь. Неслышно, словно кто-то очень старается не шуметь. Только я начинаю поворачивать голову, как вокруг моей груди, перекрывая доступ к воздуху, обвивается чья-то рука, а рот, чтобы я не кричал, зажимает большая ладонь.

Во мне вздымается паника, и я слетаю с катушек. Лягаюсь и вырываюсь, пока куда более сильное тело затаскивает меня в маленькое, забитое книгами помещение.

– Только пикни, и это будет последнее, что ты сделаешь, – шепчет ледяной голос мне в ухо.

Меня бесцеремонно швыряют на пол, и дверь за моей спиной с треском захлопывается. Сердито взирая на меня сверху вниз, Кукольник поправляет рубашку и галстук, надетые на нем под белым лабораторным халатом, потом быстро прячет бейджик с именем в нагрудный карман.

Мгновение я пребываю в таком шоке, что могу только смотреть в его белое, как череп, лицо и жадно глотать столь необходимый мне воздух.

Непосредственная опасность, кажется, миновала, но мое сердце по-прежнему спотыкается, как будто я мчусь на максимальной скорости через квартал. Плечо настойчиво требует, чтобы с ним что-то сделали – боль пронзает его, словно к коже приложили оголенные провода. Я стискиваю зубы и с трудом поднимаюсь. Дверь прямо у меня за спиной – как бы ни было больно, я готов убежать.