Лисы (ЛП)

Черт, я понятия не имею, что делаю, но остановить себя не могу.

– Если ты уйдешь, когда я засну, мы ведь позже увидимся? – оглядываясь на меня, шепчет он.

– Завтра, – шепчу я в ответ. Мне нужно уложить в голове последние двенадцать часов. Если только он не… черт. – Ты работаешь вечером? – Я сглатываю, испытывая неловкость. У меня нет права вызывать у него ощущение, что ему не стоит работать на улице. Но если он сегодня работает, то я останусь и пойду с ним. Я буду отпугивать от него акул… и клиентов вообще, в отчаянии думаю я. При мысли о Мики с кем-то из них у меня в груди происходит болезненный спазм.

– Нет. Не работаю. – Мики улыбается, но одними губами. Его глаза остаются серьезными. – Я почти могу прочесть твои мысли, когда ты так делаешь.

– Как «так»?

Он немного смещается и, неуклюже до меня дотянувшись, ведет пальцем по линиям на моем лбу.

– Когда ты беспокоишься, у тебя вот тут появляется маленькая морщинка, а глаза становятся такими темными и серьезными… – Пожевывая губу, он опускает взгляд. – Ты беспокоишься за меня?

Я киваю.

Взгляд Мики коротко задевает мои глаза, будто ему тоже страшно. Я неуверенно улыбаюсь.

Наши лица так близко, что мы вдыхаем воздух друг друга. Мне хочется отодвинуться, чтобы он не чувствовал, как ему в спину стучит мое сердце – с такой силой, словно мы оба дрожим, – и в то же время мне вообще не хочется шевелиться.

В утреннем свете глаза Мики кажутся бирюзовыми, точно море, они ясные и открытые, и, когда зрачки у него расширяются, я вижу в них отражение своего ошарашенного лица.

Замечает ли он мое состояние? Может, он поэтому так пристально глядит на меня?

Странно, но в его глазах мои шрамы выглядят по-другому. Менее заметными, сглаженными. Больше всего выделяются мой рот и глаза.

Каждый раз, когда он моргает, его взгляд падает на мои губы, и у меня возникает ощущение, будто он чего-то ждет от меня, но я не знаю, чего.

Барьер, который, как я полагал, возник между нами, исчез, и у меня нет насчет этого никакой точки зрения. Как нет представления, что мне предполагается делать. С Дашиэлем я никогда не был так близок. И вызвав Дашиэля у себя в голове, я неожиданно вижу, что он вовсе не злится за то, что вопреки своим обещаниям я нахожусь здесь – это безумие, но Дашиэль выглядит ужасно счастливым.

Спустя вечность – хотя на самом деле прошло, наверное, минуты две – Мики начинает все дольше не открывать глаза, и в конце концов они совсем закрываются. Его голова падает на подушку, а пряди золотистых волос рассыпаются в беспорядке.

Через несколько минут дыхание Мики становится глубоким, он весь обмякает, и я понимаю, что он заснул.

Я ухожу не сразу. Напротив, я разрешаю себе провести в этом месте, самом близком подобии рая, куда я когда-либо попаду, еще полчаса. Я прижимаюсь лицом к Микиным волосам и дышу им, пытаясь накрепко впечатать в сознание его запах, запомнить его навсегда. Я расправляю ладонь поверх его сердца и чувствую под пальцами его размеренный ритм.

Вот оно, думаю я. Если б мне было можно взять себе что угодно, я бы взял себе это.

Глава 28

Дитер меня ненавидит – ну и что в этом нового?

Когда я встал, Мики заворочался, но не проснулся. Я положил рядом свой свитер на случай, если ему станет холодно, и быстро выскользнул из квартиры.

Я стою на улице около его дома и морщусь, подняв лицо к морозному небу. Снег уже не идет, но стоит мне сделать глубокий вдох, и воздух обжигает легкие холодом.

Потирая, чтобы согреться, свою голую обездвиженную руку, я пускаюсь в долгий путь до больницы.

***

В позавчерашней палате Дитера нет. Хочется верить, что это хороший знак, но моя грудь все равно тревожно сжимается. Деми сказала, он очень слаб. Она не говорила, что он умирает. Он не выглядел так, словно скоро умрет.

Я напоминаю себе, что Дашиэль тоже не выглядел, словно скоро умрет, когда я в последний раз его видел. Смерть бывает внезапной.

Я брожу туда-сюда по стерильно пахнущим коридорам, и с каждым шагом мои блуждания становятся все бесцельней. В конце концов я признаю: если я хочу найти Дитера, мне придется к кому-нибудь обратиться.

В итоге я оказываюсь в гинекологии. Медсестра за стойкой спрашивает, пришел ли я на прием – кажется, совершенно серьезно. У нее строгое лицо, губы поджаты. Взгляд – как непроницаемая стена.

Когда я сообщаю, что ищу одного человека, но не знаю его фамилии, она отрицательно качает головой и говорит, что ничем не может помочь.

Я не знаю, что делать. Какое-то время сижу на гладком пластиковом стуле в приемной и гадаю, что же нужно сказать, чтобы у кого-нибудь возникло желание хотя бы попытаться помочь.

Наконец у меня возникает идея.

Я нахожу другое отделение – рентгенологии. Там медсестра, взглянув на меня, широко улыбается. И моментально начинает мне нравиться.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спрашивает она.

– Я ищу своего брата, – говорю я, здоровой рукой заправляя волосы за уши и с надеждой поглядывая на экран компьютера за столом.

Меня трясет – так сильно я нервничаю. Не потому, что обманываю ее, но потому, что в кои-то веки пытаюсь не прятаться. Показывать свое лицо без завесы волос на глазах кажется мне рискованным, хотя за последние недели я начал понимать, что не все при виде моих шрамов станут усиленно отворачиваться. Словно, если с некоторыми людьми стесняться, то и они будут стесняться, а если попробовать вести себя по-нормальному, то иногда и они станут вести себя с тобой по-нормальному. Дашиэль постоянно повторял мне подобные вещи. Говорил, что те, кто демонстративно отказывается со мной разговаривать, и не стоят того, чтобы я с ними общался. Жаль, что я ему тогда не поверил. Жаль, что его больше нет.

– Как его зовут, дорогой?

– Дитер Блейк. – Я даю Дитеру собственную фамилию. – Два дня назад он упал в Темзу. Когда его привезли, он был без сознания. Если он пришел в себя, то мог назвать другую фамилию, чтобы наш отец его не нашел.

Просто кошмар, с какой легкостью я сочиняю вранье.

– Дитер? – повторяет она, печатая на клавиатуре. Я ловлю себя на том, что считаю заколки, которые удерживают ее белые волосы на макушке. – Есть у меня один Дитер, который поступил два дня назад и которого сегодня утром перевели в стационар. – Мою грудь распирает от облегчения. – Сколько лет твоему брату?

– Двадцать, – говорю наугад.

И, видимо, не сильно промахиваюсь, поскольку она рисует мне на листочке карту и показывает нужное направление.

***

Стационарное отделение находится на втором этаже. На двери висит интерком, и замок с жужжанием открывается еще до того, как я успеваю договорить медсестре свое имя.

Я бреду мимо палат, разделенных на секции шторками и перегородками. Стараюсь не смотреть на больных. Одна женщина без остановки кричит, слабым голосом зовет кого-то на помощь. Я останавливаюсь. Думаю найти медсестру, но когда оглядываюсь в поисках кого-нибудь в униформе, одна пожилая леди дотягивается до меня и берет за руку своими холодными дрожащими пальцами.

– Она такая с тех пор, как ее сюда привезли. Все кричит и кричит – и ночью, и днем. Сводит нас всех с ума, – произносит она.

– Но почему ей никто не поможет?

– Она сама не знает, чего ей надо. Тронулась головой.

– Она зовет на помощь.

– Просто ей плохо здесь, дорогой. Когда сестры спрашивают ее, что случилось, она продолжает кричать. Когда спрашиваем мы – то же самое. Всем помочь невозможно.

Я все иду по отделению, сканируя взглядом кровати. Мне не нравится видеть людей в таком состоянии. Наконец я с облегчением замечаю Дитера. Его кровать стоит по центру тесной, огороженной комнатушки. Он не спит. У многих пациентов сидят посетители, а на прикроватных тумбочках стоят цветы, лежит еда и журналы. У Дитера нет ничего. Его острый взгляд фиксируется на мне, выражение лица становится немного шокированным.