Всерьез (ЛП)

— А по-моему, смешной, — бормочет он.

— Тогда просто поверь на слово.

Довольно долгое время он молча смотрит на меня, такой раскрасневшийся, и злой, и горячечный, и стыдящийся, а потом его голова падает обратно на подушки, а тело пусть и не расслабляется толком, но чуть подчиняется, открываясь мне навстречу.

Я вжимаюсь между его ног и осыпаю поцелуями живот, бока и выше-выше-выше, докуда дотянусь. Он вздрагивает от каждого, встречая их тихим «ммх» опасливого удовольствия. А когда я зажимаю губами сосок, его горло перехватывает на практически рычании, и он подается навстречу моим прикосновениям, моим зубам. Во рту остается слабый медный привкус. Дзинь.

Когда я наконец отправляюсь обратно, Лори, кажется, уже забыл о том, что надо протестовать или почему для него важно, что он беспомощный, и не беспомощный, и полностью беззащитный передо мной. Остались только мои губы, и пальцы, и ощущения, что я ими пробуждаю. Охерительно, мысленно глажу я себя по голове, приятные ощущения.

Я оставляю ему пару сувениров на память, чтобы не скучал всю следующую неделю. Пошловато, может быть, но а что прикажете делать? Засос около сердца, еще один на боку у талии, третий на бедре. И он так сладко стонет и разглядывает меня из-под подрагивающих ресниц, когда я его кусаю.

Я опять устраиваюсь между его ног и игриво так целую самую верхушку члена, отчего тот дергается и сочится смазкой — вон, уже целая лужица натекла на живот Лори. А яички подтянулись близко к телу все такие нежные, аппетитные и запретные, как фрукты на базаре гоблинов. Мне так и хочется взять их в рот и сосать, пока удовольствие не перерастет в проклятие, и я без них жить не смогу. Или, ну, знаете, что-то типа того.

У меня от Лори слегка едет крыша.

Потому что, ох, блин, о господи, как я его скрутил — что зад весь как незащищенная лощина с тугим узелком темноты прямо в ее сердце, который меня практически умоляет нажать, проникнуть внутрь и поставить свою печать на Лори.

— Правил два. — Я окончательно и бесповоротно ошалел, и мне плевать. — Ты останавливаешься, когда я скажу, и кончить можешь, только когда я буду внутри тебя. — Нет, слишком расплывчато. Как показал опыт последних недель, внутри человека можно оказаться разными способами, и его даже не всегда нужно при этом трогать. — Когда мой член будет у тебя в заднице.

— Хорошо.

— Так, какие у нас правила?

Сперва он просто приоткрывает рот, не издавая ни звука. И после формирует слова медленно, словно я как-то умудрился его одурманить.

— Остановиться, когда ты скажешь. Не кончать, пока ты… меня не трахнешь.

— Членом. — Мои пальцы скользят по его заду, чтобы недвусмысленно дать понять, что я имею в виду, и у него по всему телу прямо бегут мурашки.

— Пока ты меня не трахнешь членом.

— Верно. Так. — Целую край его колена. — А теперь возьми себя в руку.

— Что?

Опять я его ошарашил. Оказывается, мне это нравится.

— Я же сказал, что у меня есть планы на твои руки. Положи ладонь на член.

— И… — Я почти вижу, как до него доходит. — …остановиться, когда ты скажешь?

— Ага. — Я широко улыбаюсь в ответ и утыкаюсь носом в его ногу.

— О боже. — Он отлепляет пальцы от спинки кровати и с большой осторожностью обхватывает ими свой ствол. Не знаю, что он при этом чувствует, но тело его как бы одновременно содрогается и съеживается. — О боже. Тоби. — За чем следует странный нервный смешок. — Твое главное оружие — это пособничество.

Не уверен, на что он намекает. Мне честно просто нравится на него смотреть. Все те мелкие реакции, которые пропускаешь, когда сам вовлечен в процесс. Типа скольжения кожи по коже, какой звук при этом получается — грубый и шелковый шепоток. Сила его ладоней, на которых отчетливо проступают все косточки. И как напрягаются мышцы, когда на него накатывает волна наслаждения.

А лицо? Мама родная. Я бы на него вечно смотрел. Как подрагивают ресницы. И как он иногда сжимает веки так крепко, будто ему больно. Но вот рот — рот при этом сам такой мягкий и звуки издает тоже мягкие-мягкие.

Пока Лори ласкает себя, я перебираюсь к нему под бок и просовываю палец между губ. И он просто со стоном принимает его, словно это и не палец вовсе, а мой член. Мой, блин, дар.

И я как бы обливаю его спермой.

Чего в мои планы абсолютно не входило.

Оно вообще возникло из ниоткуда, как такой реально смачный чих. Белый свет в мозгу. Бам. Долбаный оргазм, каким-то образом высосанный из моего долбаного пальца.

Так что на хер план.

— О господи. — Лори. Хотя мог бы сказать любой из нас. Он содрогается, как будто огретый хлыстом или чем-то вроде, пока мой член исходит спермой на его грудь и бок.

Елки, как развратно он выглядит. Охрененно развратно. С ногами врозь, раскрасневшийся, в поту и брызгах семени, с одной рукой на напряженном члене, пока другая все еще сжата вокруг перекладины спинки кровати. Доведенный до исступления мужчина, наполовину в цепях, наполовину свободный, в ожидании секса и покрытый его следами.

Я вынимаю у него изо рта свои влажные пальцы, сажусь между ног и легонько обвожу там, пока его зад не становится блестящим от влаги, словно губы.

— О господи, — повторяет он. Медленно, как будто они налились тяжестью, открывает глаза и через всю кровать смотрит прямо в мои. — Тоби.

Ух ты. Он все умудрился вложить в одно только имя. Надежду, и страх, и желание, и эмоции, которые, наверное, я сам надумал, и от которых мне так тепло внутри. И будто бы хочется дать это же самое и ему.

— Я здесь. С тобой. — Трусь щекой о внутреннюю сторону его бедра. Вот бы иметь пахучие железы, как у кошек — тогда он бы принадлежал мне при каждом прикосновении, и все другие кошки знали бы, что это мое. Может, мне стоит завести свой фирменный одеколон или что-то вроде? Как в той песне Бритни Спирс[15].

— Ты сейчас просто потрясающе смотришься.

Он мотает головой. Но в дыхании появился надрыв, нетерпение, а ладонь ходит все быстрее и жестче по члену, и звук трения кожи о кожу уже напоминает не шепот, а крик.

— Потрясающе-потрясающе. Стой.

Кажется, он уже настолько затерялся в удовольствии, что еще бы немного, и забыл. Не знаю, что мне делать, если он не подчинится, или если я все переоценил, и Лори кончит до моего разрешения. Но его я не переоценил. С громким стоном откуда-то из глубины горла он отрывает руку от члена и швыряет ее обратно на перекладину кровати. И я вдруг так охренительно им горжусь и так сгораю от желания. Хочу причинить ему боль и порадовать, заставить страдать и сделать счастливым, и все мысли только о том, какое охеренное чудо, что вот сейчас, с ним, мои желания совершенно друг другу не противоречат.

Это еще и тот самый момент, когда я понимаю, что окончательно, бесповоротно и безнадежно влюбился. В мужчину, которого знаю и совершенно не знаю.

И теперь я уже не смогу притворяться, что для меня наши с ним встречи — это только секс.

Никогда они такими не были и никогда не будут.

Я его люблю. И люблю вот это все. И одно неразрывно связано с другим.

И пока он лежит, тяжело дыша, нахмурив брови в агонии от запрета, я перелезаю через него. Вообще-то это я за смазкой пошел, о которой до того совершенно забыл, но по пути дарю ему поцелуй, и он так мило, практически неуверенно открывается и впускает меня к себе в рот.

Поцелуй влюбленных, в котором языки переплетаются, как наши тела.

Когда я пытаюсь отстраниться, он со всхлипом выгибается, чтобы не разрывать контакт, так что я падаю обратно, и мы целуемся, целуемся и целуемся. Я так глубоко в нем, в гнезде из его согнутых коленей, и мне хочется признаться ему — сказать три волшебных слова, которые я еще никому, кроме членов семьи, не говорил — но не уверен, что это будет честно, когда другой человек связан, и ему запрещено кончать. Может, после, если мы опять так же поцелуемся.

На этот раз он меня отпускает, и мой член подпихивает его член, когда я тянусь за тюбиком. Мне нравится эта неуклюжая близость.