Panacea (СИ)

— Что ты хочешь этим сказать?

Чон настороженно отследил то, как Намджун нервно кусает губы, точно сражается с неведомым зверем страха и нутром ощутил: это тот самый предел, за которым сплошная боль.

— За свою долгую жизнь я немало ошибался. Впервые – когда помогал Хранителям Ночных и, несмотря на их доброту, предал. Ящик тогда заключал в себе не души убиенных, а одни только остатки силы, проку от них не было. По сути, никакой опасности они не представляли, и я лгал о всемогуществе убитых «богов» ради того, чтобы быть вхожим в Храм. Не один год я втайне экспериментировал, разрываясь между своими и чужими. Во мне еще тлела та нелепая глухая ярость, побуждающая на совершение опрометчивых деяний. Сколько усердия я проявил впустую! — сокрушился Намджун. — Десяток лет, а то и больше пролетело, прежде чем мне удалось увенчать успех созданием некоего ключа – смесью крови и плоти. И души ответили, заполнились иным смыслом. Им еще предстояло зреть и копить силу. Таким образом, при помощи Хранителей я запечатал их для созревания, чтобы высвободить однажды.

— И каков был тот «ключ из плоти и крови»? — подойдя с прищуром, поинтересовался Чонгук.

— Дитя, — грянул ответ. — Это было брошенное человеческое дитя.

Отпрянув от Намджуна с пренебрежительной гримасой, Чонгук онемел и нескоро смог прийти в себя, отстоявшись в стороне. Кто зверь, друг и враг? Как давно белый свет охватила чума гордыни и сумасшествия? Под слоем внушительности Чонгука прорезалось беспокойство.

— У меня нет права осуждать тебя, Намджун, — он обернулся, напустив деланное безразличие. — Бессмертие и есть твое наказание, так что любые замечания на этом фоне меркнут. Так что… насчет твоей второй ошибки?

— Второй я пытался исправить первую. Не столь давнишняя история, фатальная и непоправимо жестокая. Я до сих пор не могу простить себя, — маг отдышался, потер ладони и зажег между слабенький голубой огонек, чтобы согреться. — Я говорил, что Квин не способны продолжать род, но мы и не можем оплодотворять женщин, каких захочется, потому как оно безрезультатно. Во-первых, не всегда бывает потомство, во-вторых, не все плоды донашиваются. Выбор матерей – особый ритуал. Итак, в назначенный час двое из нас уходили на поиски.

Однажды настала и моя очередь, я не особенно надеялся, много скучал. И встретил-то её случайно, — Намджун прикрыл глаза, пробираясь далеко-далеко назад, сквозь чащи и прохладу. — Она гуляла по лесу и собирала травы, распевала песни, озорно перебегала с тропки на тропку и перескакивала кочки, прыткая, свежая, пахнущая чем-то, от чего у меня теплело в груди. Несколько дней я не решался подходить и видел её мельком. Но уже тогда понимал: такого я еще не испытывал. Когда она обернулась, утонченная и отважная, взглянула колдовскими выразительными глазами, у меня задрожали колени. Схоже с тем, что чувствует Альфа, увидев своего Альта̀ру.

Облизнув пересохшие губы, Чонгук сжал кулаки. Да, такое не забывается.

— Это больше, чем инстинкт, — подсказал он.

— Именно. Это была моя женщина. Та, которую я не искал, но нашел, та, к которой не осмеливался подойти на протяжении нескольких недель, к которой не прикасался, ухаживая месяц за месяцем, — Намджун мечтательно и одновременно печально вздохнул. — Аэста слыла первой красавицей деревни, она была умна, находчива и бесстрашна, умела подбирать правильные слова, безмерно обожала всякую живность, а улыбалась… как она по-доброму солнечно улыбалась!

Легкая дрожь. Чонгук столько раз срывал улыбки Тэхёна поцелуями, столько раз обжигался о них…

— Правда, с матерью Аэсты мы так и не смогли найти общий язык: она чувствовала, что я не из простых, предостерегала дочь, а та ее мало слушала. Любимой же я открыл правду спустя полгода, боялся, что испугается и отвернется, но она только прижала меня к груди и сказала о том, какой я дурачок. Так… Так по-человечески просто, понимаешь? — У Намджуна дрогнул голос. — После этого мы жили вместе, пока меня не разыскали чертовы посыльные, которым не терпелось довести начатое до конца. Я не торопил события, оттягивал этот момент, как мог. В конце концов, мы с Аэстой поженились, и в следующем году у нас родился сын. Очаровательный, невероятно красивый ребенок: так многое он унаследовал от матери. Я дал ему имя - Тэхён.

Чонгук затаил дыхание, пошатнулся и не смог выдавить и слова. Вот почему обуревали сомнения и порой чудилось, что чуется знакомый запах, и потому же Тэхён с такой непревзойденной легкостью развенчал отцовское защитное заклинание в том подземном убежище. Они чем-то похожи, если приглядеться, неуловимые теневые черты. Но раньше было не до пристального изучения. Чон бы и подумать не посмел. Их связь с Тэхёном - опыт бессмертного создания; его слабость, ненависть, бессонные ночи могли быть вознаграждены… Любовью? Самоотверженная и решительная, милая и пылкая, мать Тэхёна предстала в воображении Чонгука тотчас. Сколь схожи! И только платина волос досталась от отца.

— Хотел бы я сказать, что этого не может быть, — вымученно выдохнул Чонгук, едва свыкаясь с откровением. — Однако теперь есть резон в доверии. Но зная тебя… Во имя чего? Что еще ты натворил, Намджун?

Следующая реплика далась ему с трудом, огонек погасал и снова загорался.

— Я принес Аэсту в жертву, чтобы уничтожить собственное заклинание, которое набирало разрушительные обороты, — горестно ответил он. — Вы с Тэхёном еще были крохами, когда прокатилась по миру волна землетрясений, и природа словно сошла с ума. Моё творение оказалось тому виной. Виделся единственный на тот момент способ утихомирить напасть – принести в жертву значимого человека. И самое страшное, пожалуй, в том, что Аэста вызвалась сама, а я не смог ее отговорить или, может быть, не захотел, поскольку защищала она Тэхёна, деревню, покрывала заблуждения, прощала воспаленную гордость… Я позволил ей умереть на моих глазах, пообещав исполнить последний завет – поднять на ноги сына.

Дрогнув, Чонгук сел рядом и погладил старика по плечу.

— Соболезную. Хоть и вряд ли должен, но не думаю, что тебе легко далось время после её смерти. Оберегая Тэхёна, ты пытаешься искупить вину. Почему же оставил его, почему не разыскал спустя годы?

— Дурак потому что. Смерть Аэсты выбила меня из колеи, в какой-то миг я даже обвинял ни в чем неповинное родное дитя в том, что это случилось из-за него. Знаешь, каким глупым я был, как поддался эмоциям? В конце концов, Тэхёна вырастила бабушка, а я несколько раз приходил в деревню, чтобы посмотреть за ним издалека. Чем старше он становился, тем сильнее напоминал мне любимую супругу, так же расцветал и преображался, так же двигался, смеялся… Больно. Так или иначе, занимайся его воспитанием я – не получилось бы такого жизнерадостного мальчишки, поверь. Я никчемный отец и охотно это признаю.

Что он сможет исправить теперь, сможет ли Тэхён простить его – неизвестно, и Чонгук тоже не решается предположить. Ему нужно внести ясность о своем прошлом, и он спросил о том, как же вышло, что некто из Квин избрал его мать. Намджун рассказал о настоящем отце Чонгука, пришлом страннике и бурном романе, о том, что мать Чонгука сбежала с мужем из родного города отнюдь не из желания уберечь своё дитя от участи Альфы, а потому, что её избрал один из Ведающих в то время, как она уже была помолвлена. И из страха, что позор от зачатия вне брака расползется по городу, она пыталась защитить ребенка от наказания. Незаконнорождённый Альфа не принимается стаей, более того – становится изгоем.

— Волк, который воспитал тебя, не оставил любимую женщину, смог поставить интересы семьи выше интересов клана, — восторженно добавил Намджун. — Чьим бы сыном ты ни был, он не отвернулся от вас. Хотя, надо заметить, что внешностью ты получился вылитый отец.

— Ты его знал? — Чонгук потер занывшие виски: этого разговора чересчур много, не ночь, а обжигающий костер откровений.

— Знал и знаю. Он один из тех, кто против нас, но это не Сокджин.

— От этого не легче, — покачал головой вожак. — Ты говорил, что ящик уже бесполезен, так с чего нам бояться Ведающих? Своих им не воскресить. Шах и мат, нет?