The wise man grows happiness under his feet (СИ)

Алекс разбудил в нём что-то. Растревожил то, что сидело глубоко внутри и, может, только и ждало минуты, чтобы проявить себя.

Мэтт перестал ездить домой, потому что боялся, что они оба могут натворить глупостей. Конечно, Алекс не знал о его ответных чувствах (по крайней мере, о его ответной похоти), но ведь подростки в шестнадцать лет часто теряют голову. Кто гарантирует, что Алекс не заявится ночью к нему в спальню? И кто гарантирует, что Мэтт выставит его вон, а не повалит на постель и не поимеет? Алекс ведь даже не будет сопротивляться.

Он будет нетерпеливо ёрзать, стонать и поскуливать, шептать его имя, сладко вскрикивать и…

И лучше об этом даже не думать. О том, каким гибким и мягким он может быть, о том, как горячо и тесно у него внутри, о том, как он будет кричать и хныкать.

Надо было просто выбросить это из головы. И Мэтт трусливо сбегал. Он дважды переночевал у сестры, дважды у матери (которая, кстати, сразу же обо всём догадалась, но смолчала), а потом снял номер в гостинице и притащил туда невысокого блондина лет двадцати пяти. Блондина с такими же тонкими запястьями и острыми ключицами, как у Алекса.

Это было поражением. Конечно, этот Дэйв был похож на Алекса, но он был почти на десять лет его старше, и вид у него был довольно потрёпанный. Мэтту очень бы хотелось верить, что это именно Алекс подмахивает ему задницей, цепляется за его плечи, кусает губы, но это было непросто. Мэтт видел и первые едва заметные морщинки вокруг глаз, и более резкие черты лица, да и ощущал опыт, которого у Алекса быть просто не могло. Дэйв не был невинной овечкой, и его очевидная искушённость всё только портила.

Мэтт не выгнал его после всего, и они остались в гостиничном номере до утра. Он мог бы заказать ему такси, а мог бы и вообще выставить, не заботясь о том, что с ним будет, но ему было лень. А ещё ему было очень паршиво на душе. Дэйв не мешал ему — просто заснул на другом краю постели, а утром деликатно смылся до того, как Мэтт проснулся.

После пятидневного отсутствия домой вернуться было всё же надо. Мэтт чувствовал себя трусом, который удрал от шестнадцатилетнего мальчишки, и после ночи с Дэйвом понял, что, оказывается, скучал по Алексу. Очень.

А ещё он скучал по Максу, которого повесил на алексову шею. То есть, он оставил деньги специально для девушки, которая до Алекса выводила Макса в экстренных случаях, когда сам Мэтт не мог приехать домой, но он почему-то был уверен, что деньги остались нетронутыми, и Алекс выгуливает пса сам.

Они столкнулись в коридоре. Было утро, и Алекс как раз натягивал обувь, уже прицепив к ошейнику Макса внушительную чёрную рулетку. На несколько секунд они замерли, глядя друг на друга, не обращая внимания даже на разволновавшегося от пятидневной разлуки с хозяином Макса. Наконец Мэтт вымученно улыбнулся и сказал:

— Извини, что сбежал.

— От меня? — голос Алекса прозвучал глухо. — Я так тебе неприятен теперь?

— Нет. Я ушёл, чтобы не поддаваться искушению.

— А оно есть?

— Не знаю. То есть, ничего не изменилось, если ты об этом: я люблю тебя только как сына, но взрослый пидор и влюблённый мальчишка в одном доме — в любом случае ситуация щекотливая.

На долгие несколько минут повисла пауза.

— Иди спать, я с ним погуляю, — наконец сказал Мэтт. — Ещё рано.

— Не хочу спать. Не хочу сидеть в комнате, как пленник. Я уже вообще ничего не хочу, если честно. Я устал и… блядь, сколько раз уже я тебе это говорил?! Мне не хватает тебя. Не знаю, в каком смысле. Может, так, как раньше — как отца. А может и нет… Извини, я сам не могу разобраться ни в чём. И я всё испортил. У нас ведь всё было так хорошо, так тепло. А я взял и рассказал тебе обо всём. И теперь ты не хочешь даже меня видеть, и я снова один. Кажется, я всю жизнь буду один.

Его голос дрожал, и это было очень похоже на нервный срыв. Мэтт шагнул ближе и, взяв Алекса за плечи, несильно встряхнул, чтобы успокоить и привести в чувство.

— Хватит, Алекс. Ты выдумываешь проблемы, которых нет. Я сказал тебе, что не могу ответить на твои чувства. Но это не значит, что я больше не люблю тебя, как сына, что больше не нуждаюсь в тебе. То есть, это теперь сложнее, потому что я, блядь, не могу не думать о твоих словах, но ты всё так же мне дорог. Ты понимаешь?

— Кажется, понимаю. Я знаю, как тебе тяжело. Прости, что взвалил это на тебя — надо было лучше молчать. И всё было бы как раньше.

— Ну, теперь быть «как раньше» уже точно не может, — кажется, это было чересчур жестоко. — Но теперь мы просто должны исходить из того, что мы можем. Ты мой сын, и я всё так же люблю тебя. Не отказываюсь от тебя, не прогоняю, не заставляю прятаться в комнате. Мне только остаётся надеяться, что через полторы недели ты пойдёшь в школу, отвлечёшься, и всё вернётся на свои места.

***

Откуда Мэтту было знать, что на свои места уже ничто никогда не вернётся? Откуда ему было знать, что он трахнет Алекса этим же вечером?

Конечно, он не мог этого знать.

— А теперь пойдём гулять вместе. Как договаривались ещё давным-давно, — сказал он. — Подожди, пока я переоденусь в домашнее.

Прогулка не удалась — они оба напряжённо молчали всю дорогу. Все попытки непринуждённо поболтать провалились, и между ними опять повисла неловкая тишина. Это было больше похоже на пытку, а не на совместное времяпрепровождение.

Вернувшись домой, они опять разошлись в разные комнаты. Им было невыносимо наедине друг с другом. Правда, ещё невыносимее оказалось по раздельности, и через час мучений они сошлись в гостиной, на белом кожаном диване.

— А ты на работу не идёшь? — спокойным голосом спросил Алекс, не глядя на Мэтта.

— Нет. Моё присутствие не всегда обязательно, — наконец-то нашлась тема для разговора! — Завтра важный день, я поеду с самого утра, а сегодня ничего особенного. Можно и не идти. А нам с тобой, кажется, нужно поговорить и разобраться во многом, да?

—Да. — Алекс ссутулился. — Я так запутался. Я ничего не понимаю. И я не знаю, чего мне теперь ждать. Вообще, чего ждать от жизни? Отношения с тобой опять портятся, в школе у меня пока друзей не появилось, и, наверное, не появится. И кому я нужен? Опять никому.

— Неправда, ничего со мной не портится. То есть, многое изменилось, но я всё так же люблю тебя. Я же сказал.

— Верю. Но мы с тобой даже поговорить толком не можем. Неловко, стыдно и просто ужасно — вот как я себя чувствую. Знаешь, ведь когда я сам всё понял, я сумел убедить себя в том, что ты мне пытаешься доказать сейчас. Не любовь, и всё такое. Школа, друзья, отношения. Чушь всё это. Мне лучше знать, что я чувствую.

— Я больше с тобой и не спорю, заметь. Другое дело, что в любовь я в принципе не верю.

Алекс дёрнулся.

— Извини, я не хочу тебя обидеть. Но я ещё раз говорю: не путай инстинкты и желания с любовью. Любовь — это то, что можно испытывать к матери, отцу, к братьям, сёстрам, детям. Но когда речь идёт о двоих — неважно, мужчинах, женщинах — это просто инстинкты, желание получить удовольствие, и всё. Это может быть даже привязанность и дружба, как бывает у старых супругов. Но в таких отношениях отдельно любовь и взаимоуважение, а отдельно — страсти, желания и прочее. То есть, это надо разграничивать.

— Ты неправ, — Алекс упрямо помотал головой. — Я не верю в это. Так нельзя. Любовь бывает. Разве Ромео и Джульетта — не любовь?

— Нет. Это голые страсти, вот и всё. Игрушки двух детей, из-за которых столько людей погибло.

— А Джен Эйр?

— Жалость к калеке.

— «Титаник»?

— Ёб твою мать, Алекс! В «Титанике» они были знакомы два дня, прежде чем он героически погиб за неё! Это были первые бурные дни их любви. А вот попробовали бы они прожить жизнь вместе, терпеть характеры друг друга, узнали бы бытовую сторону отношений. Да он бы бросил её на этом сраном Титанике.

— То есть ты хочешь сказать, что в период первой влюблённости проще умереть за возлюбленного, чем потом всю жизнь с ним уживаться?