Я - некромант (СИ)

- Джесс? – голос фрика уже тише. Я был не готов к такому повороту… Но всё произошедшее ещё раз напоминает мне о несовершенности этого мира.

- Я в порядке, - говорю я, прокашливаясь. Шок всё-таки успел подогнать ком к горлу. Мне страшно. Не от того, что прошло пять моих лет. Не от того, что прошло пять оуловых лет. За пять лет мир пролетел вниз так много. Я видел эволюцию своими глазами. Я видел, как рождалась цивилизация. Я видел, как этот мир вставал с колен. А теперь, научившись летать, крылья его сгорели в солнечном свете. Огромная мощная птица с подрезанными крыльями. Птица не может утащить за собой в небо тот груз информации, который смогла накопить за все эти годы. Птица падает в могилу, которая сама себе и вырыла. Падать… Падение всегда быстрее карабкания наверх.

- Что с Оулом? – спрашиваю я на автомате. Я не могу не спросить. За пять лет могло произойти всё, что угодно.

- Сам увидишь, - голос Лекса слегка дрожит, - приходи к моему дому. Если ты, конечно, помнишь, где я жил раньше.

Я киваю, будто бы Лекс сможет это увидеть. Кладу трубку. Денег на карте больше нет. У меня ничего нет. Кроме креста и рясы… Да уж, истинный христианин во плоти. Демон в облике священника.

Иуда.

Тротуар под моими ногами мокрый и грязный. Небо надо мной серое и такое же мокрое. Мир вокруг меня мокрый, серый и грязный. Скоро дождь заполнит сердца. Скоро дождь заполнит меня до краёв. Так же, как заполнил валяющийся в канаве Грааль. Вера отправлена в корзину вместе с ненужными файлами. Культура валяется где-то среди тонн «нужной» информации, среди бесконечных потоков знаний. Ведь никто не сможет отречься, ведь так?

Я подхожу к высокому двадцатиэтажному дому. Он выкрашен в голубой цвет. Но голубой давно стал серым. Все цвета стали серыми. Зайдя в подъезд, я поднимаюсь по лестнице. Мне нужен третий этаж. Первая квартира налево. Они узнают меня по Знаку, так же, как и раньше. Я – бездомный пёс, от которого остались только голод да детское и наивное желание спасти этот мир. Меня никто и никогда не послушает. Я звоню в дверь. Три раза, ведь как-то так было принято среди шпионов в каком-то второсортном экшн-фильме. Я слышу шорохи за дверью. Кто-то идёт сюда, чтобы мне открыть. Лекс? Или я всё-таки увижу Оула?

Дверь открывается с противным поскрипыванием. Оттуда, из этой такой близкой и такой далёкой квартиры, пахнет расплавленным в микроволновке сыром и извёсткой из выкипевшего чайника. Слышатся голоса, вопли, крики о помощи, синтезированные через колонки домашнего кинотеатра. Тёплый желтоватый свет от ламп в пластиковых запылившихся абажуров с россыпью зажаренных мошек внутри. Это странное чувство. То же самое, которое я испытывал, стоя перед дверью в подвал заброшенной фабрики. Чувство дома.

- Джесс?! – удивлённые глаза за стёклами хипстерских очков. А Лекс изменился. Вот он, стоит передо мной, накручивая на палец длинную, подкрашенную синим дредку. Теперь у этого ненормального фрика есть аккуратная козлиная бородка. Левый висок был когда-то выбрит, а уже успевшая отрасти на этом месте коротенькая щетина перекрашена в зелёный. Нижнюю губу будто бы на две половины разделяет серёжка-колечко. Лекс как будто повзрослел. А может, ещё больше впал в детство. Теми же, прежними, остались только дреды да голубые-голубые глаза. Я не в силах ничего сказать. Я просто стою и смотрю в глаза друга, который все ещё никак не может придумать какой-нибудь грандиозно остроумной фразы, которая будет сказана лишь для того, чтобы я не подумал, что этот несчастный фрик по мне скучал. Сложно? Да нет, всё прозрачно.

- Где тебя носило всё это время? – спрашивает Лекс, за рукав затаскивая меня внутрь. Меня сразу обдаёт этим жёлтым светом, этим чувством дома. Я выдыхаю. А я и не заметил, что не дышал всё это время, с момента открытия двери. Я просто не мог вздохнуть. И тут же мои лёгкие наполняются теплом, в котором всё ещё витают эти немного странные и по-своему вкусные запахи. И я становлюсь частью этого дома.

- Небытие, - хриплым шёпотом отвечаю я Лексу, надышавшись вдоволь. Где же Оул? Почему-то Лекс со своим апгрейдом напомнил мне о том, что, вероятно, Оул тоже мог измениться. Страх и интерес одновременно. Хочу это видеть. Не хочу этого видеть.

Хочу видеть Оула.

- Ты выглядишь отвратительно, - морщится Лекс, окидывая меня изучающим взглядом, - тебе стоит полежать.

- Оул, - ещё тише говорю я. Только сейчас, увидев наконец жизнь, жизнь без серого цвета, я понял, как же сильно устал. Как хочу куда-нибудь упасть и уснуть. Как хочу съесть чего-нибудь горячего. Как хочу обнять что-то тёплое. Тёплое и родное.

- С Оулом ты и потом сможешь поговорить, ты выглядишь, как переваренная мидия! – восклицает Лекс, с укором смотря на мою унылую физиономию. Я пытаюсь улыбнуться. Он у нас так шутит. Глупо и вымученно. Но старается. Вот я и улыбаюсь, как последний недоумок.

- Да уж, тяжёлый случай, - бурчит фрик и, хватая меня за рукав мокрой и холодной рясы тащит куда-то. Я послушно иду следом. У меня нет сил сопротивляться. Я не могу растрачивать то, что у меня осталось, на глупую гордость.

… Подо мной – старая двухместная кровать, застеленная стеганым зелёным покрывалом. Тяжёлые шторы глухо сдвинуты, все предметы в комнате кажутся громоздкими. Раньше в этой комнате жили родители Лекса. Он ничего тут не менял уже лет десять, судя по тому, сколько меня не было. Пахнет плесенью и старомодными женскими духами. Так всегда пахнет в комнатах мертвецов. Старостью. Запущенностью. Тишиной. Я смотрю в заштукатуренный потолок. Мир ограничен. У всего есть свои рамки. У вот этой комнаты – стены, пол и потолок. У этого дома – фундамент, стены, крыша. У этой планеты – земля, атмосфера, озоновый слой. Мы живём в стеклянных домиках. Мы считаем, что это свобода.

Настоящей свободы не существует.

Неограниченный ни в чём человек умрёт – если убрать все ограничения, все рамки, мы просто задохнёмся в вакууме космоса. Мы не приспособлены быть неограниченными. Мы не приспособлены быть свободными. Люди – потребители, готовые сжевать всё, что им подадут. А как только предоставится выбор, они назовут это свободой. Свобода? Нет. Мы можем только выбирать. Выбирать и потреблять, потреблять, потреблять… Сжирать всё больше и больше, а когда больше уже не будет, мы скажем, что страна не заботится о своих гражданах, что у нас отобрали всё самое ценное. Что все вокруг в этом виноваты. Все, кроме нас самих. Сложно простому обывателю признать свои ошибки. Сложно сказать «я виноват». Потому что все привыкли тыкать пальцем в других, кричать, что им мешают жить, «выражать свои мысли». Тыкнете пальцем в себя. Скажите, что примете вину на себя. И вас тут же упекут в психушку. Потому что не принято у нас быть честным.

Выбраться из круга можно только признав себя частью этого круга.

Я веду рукой по зелёному покрывалу. Оно приятное на ощупь, мягкое, но в то же время с щекочущими мои пальцы ворсинками. По моему телу пробегают тысячи мурашек. Я закрываю глаза. Лекс сказал, что ему есть, что мне рассказать. Он скоро придёт. А пока что я могу наслаждаться тишиной. Я могу вдыхать её, как незримые потоки пропитанного запахами воздуха. Я могу ощущать её всем своим телом. Там, за слоем ткани штор и двумя старыми стёклами окна, живёт мир. Как один огромный муравейник. Каждый важен, и в то же время ни один не значит ничего. Пан и пропал, сразу всё, всё в охапку. И я здесь, среди старых вещей умерших родителей Лекса, в маленьком замке из стекла и бетона, пропитываюсь тишиной. Иногда это приятно, ощущать всю необъятность мира и свою незначительность. Иногда это приятно, понимать, что ты не один. Что вас очень и очень много.