Офицер и джентльмен (СИ)

Френци окончательно затих, и Герин поднялся, оглядываясь. Эштон ушел, и по наглой призрачной грызне вокруг, он понял, что тот ушел давно и далеко.

========== Часть шестнадцатая: Природа власти ==========

Охранники сказали, что господин Крауфер не покидал внутренних помещений дворца, и Герин быстрым шагом направился к спальне Марии-Антуанетты. Дверь была заперта. На стук никто не отзывался, и он с трудом подавил желание отстрелить замок и вломиться.

— Эштон! Эштон!

Рейхсляйтер минут пять упоенно колотил каблуками и был готов уже увериться, что Эштон прячется где-то в другом месте. В тот момент, когда он доставал оружие, дабы снести для последней проверки эту проклятую дверь, она распахнулась, и Герин ввалился в проем спиной вперед — прямо в объятия любовника.

— Эштон, ты почему не открывал?

— Я спал, — буркнул тот, отводя глаза и высвобождаясь.

— Вот как? — у Эштона был очень чуткий сон… Герин обеспокоенно заглянул ему в лицо: — Эштон, этот придурок тебе ничего не сделал?

— Нет. Я просто спал. И хочу продолжить это увлекательное занятие.

Герин неуверенно улыбнулся: Эштон за что-то злился на него и не хотел говорить — за что, и надо было уходить, он всегда ненавидел разборки. Но им осталось всего четыре ночи, и так не хотелось терять ни одну из них.

— А можно к тебе присоединиться? — тихо спросил он, давить сейчас было нельзя.

— Конечно, Герин, присоединяйся, ты же знаешь, я всегда готов раздвинуть перед тобой ноги, когда пожелаете, господин рейхсляйтер, — голос Эштона сорвался.

Герин почувствовал будто его ударили поддых.

— Мне казалось, ты этого хотел, — холодно обронил он.

— О, да, конечно же хотел, ведь я лишь похотливая тряпка, об которую можно вытереть ноги, попользовавшись… Давай, начинай, — Эштон резко дернул пояс халата, затянув его, вместо того чтобы развязать, и принялся нервно теребить узел, сейчас он жалел, что не пошел к себе домой, решил сэкономить полтора часа сна, идиот. Будто бы можно было надеяться на сон, что здесь, что там, но зато там бы он тихо промучился до рассвета, и не сорвался на эту позорную сцену.

Герин молча развернулся, чтобы уйти и никогда больше не возвращаться: он терпеть не мог всего этого, всех этих скандалов и претензий, когда все заканчивалось, не проще ли сказать что все прошло, не вываливая этой эмоциональной грязи.

Эштон, застыв, смотрел ему в спину, тот снова уходил, не оборачиваясь, легко сбегал по широким ступеням парадной лестницы, своей летящей походкой — словно навстречу чему-то удивительному и интересному, с облегчением оставляя неприятный груз позади — гнить в своей неприятности. Ему мучительно хотелось окликнуть Герина, сказать — постой и прости, но вместо этого он зло процедил:

— Давай, иди к своему дружку.

Герин остановился, посмотрел на него, слегка закидывая голову, на его лице отразилось изумление, а потом понимание:

— Ты ревнуешь.

Эштон попятился, это была ошибка — так ненароком открыть свою душу, Герин и так взял у него слишком много, а теперь может вдоволь позабавиться его глупой привязанностью — надо же, временное постельное развлечение вообразило, что может ревновать.

— Не порите чушь, господин Штоллер, — он отступил еще дальше, поднимая руки ладонями вперед, Герин стремительно приближался. — И избавьте меня от своего общества.

— Не дождешься, — Герин дернул его на себя, не обращая внимания на чувствительный тычок в бок, заломил назад руки и затолкнул в комнату.

Эштон дернулся и замер в его объятиях, живо вспомнив, насколько тот искусен в борьбе.

— Желаете снова меня изнасиловать?

— Тшш, тихо, глупый, я же обещал не причинять тебе вреда… Я же люблю тебя, — жаркий шепот в шею заставлял вздрагивать, покрываться мурашками и тянуться навстречу ласке. — Люблю. А с Френци у нас ничего нет, он мой единственный друг, не злись на него…

Эштон расслабился, подставляясь под поцелуи, жаркое возбуждение накатывало волнами, конечно же, он не верил этим признаниям — слишком легким, чего не скажешь, опьяненный желанием. Сам Эштон никогда и никому не признавался в таком, он вообще никогда не говорил о чувствах, соблазняя своих любовниц и любовников лишь подарками, но Герин был другим, и совершенно не стыдился подобных слов, наверно, потому, что они ничего особого для него не значили. Мимолетная интрижка, которая завершится через четыре дня. Вот такая у него любовь, спасибо и за это.

— Прости за тот раз, — втирал меж тем Герин, подталкивая его к кровати. — В гостинице. Я поступил бесчестно.

— Не за что… извиняться… я хотел сделать то же самое… тогда… не получилось просто… — Эштон запустил руки в льняные волосы Герина, тот целовал его в сгибы бедер, придерживая за разведенные колени, и коварно избегал жаждущего прикосновений члена.

— Подбери ноги.

Теперь Эштон сам держал себя под колени, бесстыдно выставляясь. Герин приставил большой палец к его входу и с легкой улыбкой смотрел на него, ничего больше не предпринимая, и Эштон застонал и сам потерся об этот палец.

— О, господи… — еле слышно выдохнул Герин, расширенными глазами наблюдая за похотливо елозящим любовником.

Эштон судорожно вздохнул, стыд и желание сводили его с ума, он никогда не думал, что будет получать такое порочное удовольствие от всех этих унизительных положений. Словно тогда, в борделе, Герин вывернул его душу наизнанку, заставив хотеть странного и без конца отдаваться в полную власть этого человека, именно таким парадоксальным образом добиваясь чувства защищенности и близости. А может, это произошло еще раньше — в той гостинице, когда он наслаждался после побоев и насилия? Это не важно, ведь ни с кем другим такого не хотелось, а Герин с ним ненадолго. Каждый мускул его тела болезненно ныл, моля о том, чтобы его приласкали, член истекал смазкой, кровь пульсировала в сосках и анусе, а губы пересыхали, их приходилось постоянно облизывать. Герин слегка надавил, мышцы податливо разошлись, впуская его, а потом он убрал руку, и склонился, заглядывая Эштону в лицо. И Эштон выгнулся, пытаясь прикоснуться к нему, развел пошире бедра, ожидая проникновения, и, вскрикнув, содрогнулся, когда вместо этого получил шлепок по ягодице — легкий, но обжигающий. Яйца свело, он зажмурился, но ему не дали кончить: Герин сжал его член у основания, облизав при этом головку.

— Эштон… помнишь, я тебя просил, рассказывать мне, когда происходит что-то серьезное? — Герин сопровождал свои слова новыми шлепками, с изумлением видя, как нравятся его действия. — Вооруженный псих в спальне — это серьезно. Понимаешь меня?

— Д-да… — простонал Эштон поджимая порозовевшие ягодицы.

Герин лизнул горячую от ударов кожу, расстегнул брюки и вошел в дрожащее от вожделения тело, пристально глядя в глаза Эштона. Казалось, тот не видит его — настолько бездумно плывущий был у него взгляд. Совершенно определенно, Эштон хотел ограничения и подчинения так же сильно, как он сам хотел подчинять и ограничивать, и это было то, что Герин о себе не знал раньше. Он считал себя человеком, не выносившим прикосновений, и старался всегда компенсировать эту холодность своими ласками, лишь бы не трогали его. В той, другой жизни, Эштон сломал этот его барьер, заставив получать удовольствие в пассивной роли, но больше ни с кем этот опыт повторять не хотелось. Теперь же Герин понимал, что вовсе не к прикосновениям он испытывал отвращение. Он просто никогда и никому не мог отдать хоть каплю контроля. Безграничная власть, которой у него было так много, но к которой он был равнодушен в обычной жизни и отношениях, оказалась остро необходимой ему в постели.

Им хватило пары минут, чтобы прийти одновременно — Эштон с хриплым стоном, а Герин не позволил себе ни звука, он упал рядом с обнаженным любовником, лизнул в шею, и прошептал:

— Я бы не слезал с тебя всю жизнь.

— Это была бы короткая и печальная жизнь, — фыркнул Эштон. — И очень долгая смерть от жажды.

— Нет, — засмеялся Герин, — прислуга бы подносила нам еду и вино… жевала и метко заплевывала бы в рот.