В тени крыл Твоих укрой меня (СИ)

— Гукки, я хочу, чтобы ты был моим первым, — слеза скатывается по бледной щеке, — первым добровольно.

Он выбивает из Чонгука весь воздух, Чон видит, как он душит Деёна и закрывает глаза, чтобы омега не увидел яркие картинки в его глазных яблоках.

— Я и есть твой первый. — дальнейший поток слов прерывает осознание того, какой узкий, теплый, желанный омега. Он срывается на бешенный темп, стоит Тэ пискнуть и прикусить плече альфы, втрахивает в его же постель, терзает губами, с каждым толчком выбивает все больше стонов, теряясь в запахе и блеске смуглой кожи. Разгоряченный сероволосый стонет, его больше не смущает никто в большом доме, ему хочется так навсегда и запечатлить этот момент. Хочется все громче и громче, сильнее и сильнее, он срывается на крик, когда альфа слетает с катушек и жестко трахает его, игнорируя укусы на руках. Тэхена вставляет, он молит Чонгука не останавливаться, не бросать его назад к кошмарам. Лишь бы так всегда стонать под ним, задыхаться из-за размашистых ударов яичек о нежную кожу ягодиц, смущаться от пошлых звуков хлюпающей смазки и кончать с его именем на губах. Он пачкает все вокруг, но, кажется, никого это не волнует. Чонгук смотрит в глаза, когда кончает, прикусывает губу и сдерживает стоны, он припадает к ямке ниже шеи и шепчет в безумии. Тэхен слышит свое имя с уст любовника и чувствует, как горячая сперма толчками наполняет его, кажется, теперь умер он.

— Я и есть твой единственный. — слишком громко, но Тэ лишь улыбается уголками губ и согласно кивает, обещая себе, что он будет сильным ради Чонгука.

***

Как же хреново. То ли от похмелья, которым мучается в одиночестве, то ли от мрачного вида старшего Пака, то ли от отсутствия звонков от Чансу, личного помощника отца. Он провел весь день в той же гостиной Паков, гипнотизируя телефон и игнорируя всё, что не связано с Чимином. Юнги чувствует руки красноволосого в своих волосах, когда тот подходит сзади и успокоительно поглаживает, деля всю боль, которую испытывают вдвоем. Он не внимает течению времени, не считает минуты и секунды, за которые маленькое сердечко омеги с яблочным запахом могло тысячу раз остановится.

Только под вечер его из черного омута вытаскивает Чонгук, оттаскивает от спальни Чима, где уже трезвый Мин решает провести еще одну ночь, и обнимая за плечи, уводит прочь. Они оставляют Хосока один на один со страхом, не забирают с собой, потому что «взрослый мальчик», не замечая того, как он подавлен.

Мин считает шаги. Но сбивается, когда они почти доходят до мотоцикла младшего. Он не хочет уезжать, но оставаться здесь приравнивается пытке. Нужно сбежать, забыться, покорно ждать хоть какой-то крупицы информации, ждать подачку и наводку, по которой искать омегу. Он не помнит, когда впервые засмотрелся на него — когда его школьный друг порвал на омеге кофточку, или, когда глаза малыша наполнились горькими слезами. Бедность парня так и маячила перед альфой, а все его «друзья» лишь подчеркивали ее своими шмотками. Он психовал, порывался набрать Чансу, но знал, что всё бесполезно, была бы инфа — позвонил бы сам.

Какая ирония судьбы, Чон привез его на тот самый карьер, где Юнги целовал Чимина и ощущал его жар своими бедрами.

— Что там Джини? — на самом деле его не интересует, он знает, что омега не может знать больше него.

— Ничего. Я так и не рассказал о нашей вчерашней вылазке. — слишком серьезный взгляд, — Юн-хён, Тэ переживает, ты мог бы хоть явится дома. Он расспрашивает о Чимине, но верит тому, что тот просто обиделся, когда узнал о споре.

Дорога домой к Чону сияла чистым асфальтом, они летели с огромной скоростью, не боясь ничего. Опять считает шаги к подъезду, шаги к лифту и шаги в сторону квартиры, когда крик Чона заставляет поднять голову и упереться взглядом в омегу, из-за которого сердце упало в пропасть.

***

Он молчит, сидит, разглядывает свои пальцы, но упрямо молчит. Он в великоватой одежде, смотрится нелепо, но Юнги плевать, он не может оторвать глаз.

— Почему ты пришел сюда? — Чон берет ситуацию в свои руки, когда видит, что Мин не скажет ни слова.

— Я не знал к кому еще, — осекается, услышав рычание Юнги, поднимает глаза и сталкивается с почерневшим взглядом, — только не надо меня насквозь прожигать, — он звучит разбито, тихо говорит каждое слово, — домой бы не пошел, а больше не к кому. А ты, Юнги, мразь.

Юнги всматривается в почти желтые зрачки, он так потерялся в светло-карих глазах, что готов отдать всё, лишь бы вывели на свет, но понимает, что сам не хочет. Его прерывает стук в дверь и тихие шаги человека, которого Гук пошел встретить.

Кажется, Чимина прибили к креслу, на котором он сидит. На него смотрит мужчина, которого он никак не ожидал увидеть. Он пускает корни в свою опору, боится пошевелиться и давно забыл, как правильно дышать, не сдается напряженному взгляду брата, который застыл на входе в комнату. Чим ничего не понимает, истерика клокочет в горле, хочется разодрать в кровь лицо, выцарапать глаза, закрыться в своем воздушном замке. Реальность потихоньку накрывает, заставляет дрожать. Он не понимает, как оказывается в объятьях Хосока, не помнит, кто рванулся первым. Он плачет раненым зверем, прижимает самое дорогое сердцу, а рука так и зажимает теплый кулон в кулаке. Он истошно воет, зовет отца, проклинает Хо, а потом кричит, что не отпустит.

— Хватит, Минни, я так испугался, что не успел увидеться с тобой, — Хосок пускает солёные дорожки не меньше брата, а голос ужасно дрожит.

— Ты, ты ублюдок, — он бьёт грудь брата кулачками, размазывает слезки и смотрит с непониманием.

— Я вернулся, это самое главное.

— Отца убили. — оба дышат как рыбы, не прекращая обнимать друг друга.

***

— Мне нельзя домой, меня могут ждать там, — треснувший голос и чашка крепкого чая в руках — все, что у него есть. Он рассказал все, второй раз в жизни закурился, несколько раз всхлипывал, но не позволял брату подойти и обнять.

— Оставайся здесь. — Чон пожимает плечами, мол, и так две комнаты.

— Нет, — одновременно Хосок и Юнги.

— У меня пустует дом, я могу приставить хорошую охрану, тебе не придется трястись от каждого шороха, — Юнги предлагает, но так и не понимает, что бедный омега трясется не из-за теней, а из-за его голоса, боится его.

— Я согласен, — Хосок твердо смотрит на брата, — мы можем ему доверять, Минни.

— Нет. — Мин дергается, как от удара, но молчит, знает, что заслужил.

— Да, я хочу быть уверенным в твоей безопасности, — Хосок выговаривает, глядя в лицо Юнги, и получает от него уверенный кивок.

— Хорошо. — да Чимину уже на все плевать, лишь бы не видеть пятно крови на груди, когда закрывает глаза. А еще раз проиграть Юнги ничего больше не стоит.

========== 11. ==========

Со слов «располагайся» началась еще одна глава жизни Пак Чимина. Он, выбрав жилую комнату на третьем этаже дома Мина, пытался жить, влачить свое жалкое существование и не умирать, видев во сне кровь. Он так и не смог рассказать, что убил человека, но считал, что отец умер в наказание этому поступку. Изолировав себя от общества, он попросил Юнги лишь об одном — не пускать к нему ни друзей, ни родственников. И Мин, как цепная собака, сидел и охранял, не давал войти никому, разве иногда впускал Хосока, чтобы тот еще раз попросил прощения, но Чимин на его слова не реагировал, только кивал и просил уйти. Юнги старался возвращаться в дом поздно, чтобы не тревожить омегу, несколько раз просил пойти к психологу, но Чимин отнекивался, лишь прося сделать так, чтобы ему позволили учиться дистанционно, ведь сил, потраченных на поступление было жаль. Он сидел целыми днями в ноутбуке, или учился и занимался работой — продолжал делать рекламу для сайтов, или иногда что-то чертил, редко рисовал деревья, которые были видны с его окна.

Терри, омега-иностранец средних лет, которого Юнги попросил приходить убираться в доме, не лез к Чимину, он готовил для него и иногда Пак даже наблюдал за тем, как делаются блюда, которые Джин не успел ему показать. Где-то через неделю добровольного заточения, даже попросил его научить готовить любимые блюда Мина, чтобы хоть как-то отблагодарить его за то, что позволил здесь жить. Юнги ел и мысленно благодарил Терри, что тот хоть как-то повлиял на Чимина. К концу второй недели Чим обнял Хосока, сказав, чтобы тот пошел к папе, но Хо и так наведывался туда чуть ли не каждый день. Они плакали, лежа в обнимку, и старший пообещал себе не давать брата в обиду.