В тени крыл Твоих укрой меня (СИ)

— Мы с твоим отцом вместе служили, я остался ему должен и теперь отдал долг. Больше не надо вопросов, заблокируй эмоции, — мужчина узнавал в перепуганном ребенке собственного, которого не видел уже больше трех лет, — слушай внимательно и запоминай. Я не знаю с кем связался твой отец, но боюсь, что они не оставят тебя в покое, возвращаться домой пока нельзя, там ты уязвим, да и искать начнут оттуда. Отец сказал, что Хосок сбежал, — он подавил в себе вздох и желание обнять сникшего паренька, — не знаю, что он имел ввиду, но тебе есть к кому пойти?

— Н-не знаю, я не знаю… — парень не скрывал нотки обиды в голосе и корил себя, что сейчас не может назвать хоть одно имя, обладатель которого бы принял его без слов и лишних вопросов. Он мог бы пойти к Джину и дяде Тану, или к Намджуну, но ему так хотелось избежать допросов, охов да ахов, слез дяди или жалости Джуна. Он принимает решение и медленно кивает головой, мысленно просит того человека, к которому собирается пойти не прогнать и выговаривает: — Да, у меня есть к кому пойти.

— Отлично, — альфа облегченно расслабился, терев шею, — я не могу высовываться, я и так засветил машину, поэтому тебя отвезет мой друг, — омега дернулся и поджал под себя ноги, сев на кровати, — не бойся, он не тронет. Запомни, у солдат есть правило — защищай того, кто слабее. А теперь поешь.

***

Небо окрашивалось в черный, звезды скрылись за тучами, а молодая луна плохо освещала путь, но пока включать фары было опасно, они не знали, не следят ли за ними. Первостепенная задача — выехать на трассу, а там часика два, да и мегаполис. Омега вжимался сильно в заднее сидение и изредка слышал ругань молодого омеги с длинными волосами, когда они заезжали в ямы, в руке был зажат теплый металл, на который Чимин так и не решился взглянуть. Альфа обнял его, когда прощался, засунул в сердце кол со словами «отец попросил передать, сказал, тебе скоро девятнадцать», хорошенько прокрутил и дал поблескивающую вещицу на длинной цепочке, которую Чим сразу же засунул в карман.

Он сжимал что-то, что по ощущениям напоминало кулон в форме сердца, тешился надеждами, что сейчас машина остановится, на дорогу выбежит Хосок с тортом, вслед за ним папа, под руку с отцом, они будут обнимать разбитого мальчика, целовать волосы и просить прощение за глупый розыгрыш, который продолжался несколько лет, все встанет на свои места и Чим больше никогда не останется один. Он отгонял от себя глупые картинки и едва слышно дышал, боясь, что осознает реальность. Он держал себя на коротком поводке, заблокировал эмоции и уставился в окно, наблюдая за тем, как асфальт сменяет грунтовую дорогу.

***

— Он рыжий, — парень по привычке наматывал круги по небольшой комнате, часто-часто мотал головой в стороны, — он, блядь, рыжий. — Он упал на колени и, кажется, он был готов перерезать себе запястья прямо здесь — на любимом папином ковре, который был здесь, наверное, с самого рождения альфы, который так порывался на нем и закончить.

— Заткнись ты уже, — брюнет был слишком зол, он переворачивал в себя стопку за стопкой и, откинувшись на диване, слушал тиканье часов.

«Нужно время.»

Об эти слова разбилась его решительность, слабость медленно распускала свои коготки, и он отказывался верить, что у него прям под носом увели то, что он хотел. Ему нужно успокоится, начать трезво мыслить, но уезжающая машина — это все, что он видит, а мелькающая рыжая макушка — все, что хочет видеть. Он смотрит на наручные часы, ведь посмотреть на настенные мешает расплывшееся зрение. Он знал, что нажраться — не выход, но казалось, будто выхода в этой игре вообще нет, а он бессильный, ничего не может делать, кроме как ждать. Ждать информации от ищеек отца, ведь на машине не было номеров, наверное, их специально сняли, а понять в каком направлении рыть, было сложно. Нервы были на пределе и он, поднявшись с дивана резко бросил в сторону парня, сидящего на ковре, глядящего в никуда:

— Где его комната? — язык почти не заплетался, а он в который раз пообещал себе прекратить убиваться и начать рассуждать, но чувствам не прикажешь, естество хочет внюхиваться в яблочный запах омеги, пальцы хотят гладить и пощипывать, вызывая смех, губы хотят оставлять мокрые дорожки по спине, груди и всему телу нужного омеги. Хосок показывает пальцем на коридор и говорит севшим голосом:

— Вторая дверь слева, но не надейся, — он горько усмехается, — кровать им не пахнет, у него слишком слабый запах.

Юнги игнорирует последние слова и направляется в сторону дверей, за которыми проводил ночи Чимин. Он оглядывает комнату омеги, но решает рассмотреть подробнее завтра, так как голова совсем не варит. Медленно стягивает с себя кожанку, которую даже не удосужился снять, когда зашел в дом и пока пил в одиночестве на просевшем диванчике. Марать чистую кровать не хочется, поэтому альфа раздевается до нижнего белья и зарывается носом в одеяло, которое действительно не имеет никакого следа того, что оно ЕГО.

***

Тэхен сладко потягивается в кровати, продирает глаза и замечает черную макушку, расположившуюся в близости от его живота. Он запускает пальцы в черный шелк и проводит ими по все длине, слегка потягивая. Незваный гость урчит и перехватывает ладошку своей рукой, на что получает нервный смешок, он подносит ее к своим губам и целует каждый пальчик, щекоча нежную кожу теплым дыханием.

— Хён, ты опять в окно влез? — темные глаза глядят в медовые с ухмылкой, мол для меня нет ничего запрещенного, парень проходится взглядом по сонному сероволосому омеге и с удовольствием замечает засосы, которые еще вчера сам и оставил. Он бросает взгляд на часы и подтягивается выше, удобно лечь, так, чтобы глаза на уровне глаз, а чужое резкое дыхание на уровне губ.

— Тэтэ, поспи, еще слишком рано, я уйду к девяти, — он знает, как переживет омега, что папа увидит Чонгука в его спальне, так уютно прижимающегося к сыну. Но не может ничего с собой поделать, уже в который раз совершая такие манипуляции, не давая младшему спать одному.

Когда Тэ в руках Гука, кошмары не приходят. Когда Тэ засыпает с голосом Гука на том конце провода, кошмары не приходят. Когда Тэ думает о терпком запах кофе, которым приятно пахнет от Гука, кошмары тоже не приходят. Они забиваются под кровать и боятся выползать, чтобы черноволосый чертенок их совсем не уничтожил.

Омеге мало простых прикосновений, он замечает, как боится за него Чон, как трепетно относится и как старается не дышать глубоко рядом с ним, чтобы полюбившийся вишневый запах не сорвал крышу и не заставил потом пожалеть. Тэ трется, пытается подтолкнуть Чонгука к дальнейшим действиям, мысленно повторяя свою мантру.

«Я не сломаюсь.»

Он молит, чтобы старший касался его, губами оставлял цветы на шее, которые нужно прятать от прислуги и родителей, чтобы показал, как умеет любить, чтобы пообещал, что всегда будет поклонятся только ему одному. Но Чонгук молчит, он сдерживает себя, не позволяет себе резких движений, не хочет спугнуть мальчишку и только тихо вздыхает, когда младший потерается об него.

— Гукки, поцелуй меня, — легче притвориться, что не слышишь, что спишь, но сдерживаться больше нету сил. Хочется сорвать полосатую пижаму, озвереть в край и пометить нежные ключицы, любить и отдавать самого себя, не позволять закрываться и нести свое бремя в одиночку.

Он целует. Сминает губы, покусывает и выпутывает Тэ с одеяла, вжимает его в кровать, своими же губами ловит вкусные стоны и позволяет распасться на мелкие кусочки, которые только он в состоянии собрать назад. Он раздвигает ногой острые коленки, ложится между худых ног, и умирает. Тэхен ластится, прикрывает светлые глазки и наслаждается сильными руками своего альфы. Чонгук боится сделать больно, но не боится смешивать боль с наслаждением, он трется о чувствительного мальчика под собой, имитирует движения, которыми будет добивать сладко-кислую вишню, вылизывает худые ключицы, на которые у него точно фетиш. Он толкается, вставляет пальцы и умоляет себя еще немножко подождать, чтобы не сделать больно.