Per creperum (СИ)

Поэтому со временем - боюсь, что довольно скоро - я перестал сопротивляться. Этьен всё ещё связывал меня, прежде чем взяться за дело, но в этом больше не было необходимости, и только гордость не позволяла мне сказать ему это. Теперь я ждал его. Я его хотел. Господи, я его хотел. Мне было теперь мало его вдумчивых, умелых ласк. Я хотел его в себе. Я хотел, чтобы он стащил с меня штаны до конца, а не только до колен, и трахнул, как той ночью.

Я хотел этого с самого начала, с того утра в сырой траве у подножья холма.

И это не было бы так ужасно, если бы я не продолжал ненавидеть его. Если бы мог вспомнить, узнать в этом безжалостном монстре, сожравшем остатки моего достоинства, моего друга Этьена, которого я уважал, которым восхищался, которого любил. Это было бы легче - легче сдаться тому, кого любишь. Но его я ненавидел. Теперь не за то, что он меня захватил, пытал, насиловал, не за то, что он поставил мою жену на грань безумия, солгав ей о моей смерти. Я ненавидел его потому, что он заставил меня осознать то, чего я осознавать не хотел. То, без чего мне прекрасно жилось. То, без чего я был счастлив, и что сделало меня несчастным лишь потому, что я не мог это больше отрицать.

Я любил Элишку и хотел секса с Этьеном. Всегда.

Конечно, всё это не оставалось сокрытым от него. Он и вправду знал меня кое в чём лучше, чем я сам. Постепенно, по мере того, как я привыкал к происходящему, он стал уделять внимание той части моего тела, пускать к которой его я наотрез отказывался - к заднему проходу. Сперва аккуратно, едва касаясь пальцем, обводя и тут же оставляя в покое, пока я не успел зажаться. Потом настойчивее: одной рукой он энергично дрочил мой член, а другой ласкал задний проход. Один его палец во мне, другой, третий... Однажды я поймал себя на том, что насаживаюсь на его пальцы, неистово, нетерпеливо. Я вздрогнул, тут же сжался, распахнул глаза - и увидел, что он улыбается.

- Ненавижу тебя, - прошептал я, и вместо ответа он поцеловал меня, жёстко и крепко, так, что я стал задыхаться. Он нечасто меня целовал, и всегда очень грубо - не так, как в самый первый раз наверху, в зале, залитом солнечным светом, когда его ладонь так робко, почти просяще легла мне на спину...

Интересно, что было бы, если бы я его тогда не оттолкнул?

Он ждал долго, кажется, не менее месяца. Он добился того, что я перестал сжиматься и напрягаться при его приближении, что меня перестало передёргивать от отвращения от его прикосновений. Он добился того, что я его принял - не себя, так хотя бы его. Да, я продолжал про себя называть всё это мерзостью и извращением. И продолжал от всего этого кончать. Иногда мне казалось, что я не выдержу этого противоречия и просто разорвусь.

И вот когда оно, противоречие это, достигло пика, Этьен наконец взял то, что хотел.

Он был не так груб, как в первый раз - я начинал понимать, что тогда он просто сорвался. Он не планировал этого; он хотел начать всё вот так, издалека, подготовить меня и моё тело к тому, что не было больше смысла отрицать. Но вышло иначе, и когда он раздвинул меня и вошёл, я вспомнил разом всё: как по его приказу палач растягивал меня на дыбе, как он потом забрал меня оттуда, какими тёплыми и крепкими были его руки, когда он нёс меня по коридору, и что он сделал потом. "Будь ты проклят, проклят, проклят", - думал я с каждым толчком, с которым он входил глубже и глубже в моё тело, и с каждым толчком, который мои бёдра делали ему навстречу.

Я кончил раньше него, он догнал меня через минуту. Потом лёг на меня, так, что мне стало трудно дышать. Потянулся вперёд и отвязал ремень, притягивавший мои руки к изголовью кровати. Взял их за запястья и опустил, вытянув вдоль тела, после чего наклонил голову и, улыбаясь, посмотрел мне в лицо.

Я не попытался сбросить его.

- Видишь, - сказал он. - Видишь теперь? Я знал, что сумею тебе доказать.

С тех пор мы делали это всё время.

Боже, как это было стыдно... Я бы предпочёл, наверное, чтобы это по-прежнему было насилием, чтобы я мог ни за что не отвечать. Но это оправдание осталось в прошлом - Этьен отнял у меня даже это. Он трахал меня на спине, на животе, на четвереньках, на столе, у стены - и всегда я кончал первым, вызывая иногда его насмешки, а иногда особенно жаркие поцелуи. Я не Этьена ненавидел, нет. Я ненавидел своё тело, которое, единожды меня предав, обрекло меня на бесконечное унижение.

Какое право я имел проклинать и отталкивать Этьена, когда в это самое время мой член стоял каменным столбом?

- Чего ты хочешь? - спросил я как-то после оргазма, пока он кончиками пальцев стирал пот с моего лба. - Чего ты думаешь всем этим добиться?

Он приподнял брови и недоумённо улыбнулся, словно вопрос его насмешил.

- Тебя, конечно же.

- Но это ведь не я. Это только мой член. В мозгу у меня, твою мать, не только сперма... - "Хотя в основном она", - мысленно закончил я, чувствуя, как краснею от злости и стыда.

- Член так член, - согласился Этьен примирительно, опуская руку к моему паху и теребя мои яйца. - Меня и это вполне устроит.

Но это была неправда. Он прятал глаза, говоря это, и спешил снова возбудить меня, чтобы за неистовым трахом у меня из головы вылетели все идиотские вопросы.

- А как же Агилойя? - спросил я с некоторым трудом, потому что под действием его ловких пальцев дыхание у меня снова начало сбиваться. - Он тоже будет меня трахать? Я ему, как и тебе, сдался только за этим?

Этьен помолчал. Он гладил меня, но как будто рассеянно, словно раздумывая над чем-то. Мне было жарко от его большого тела, лежащего на мне, и от чего-то ещё.

- Этьен?..

- Агилойя не знает, что ты здесь, - грубо ответил он, отстраняясь. - Никто не знает. Никто, слышишь?

Я остался лежать навзничь, голый, с засыхающем на животе семенем. Я смотрел на него.

- Ты же сказал, - медленно проговорил я, - сказал, что это он приказал тебе меня захватить. Что ты не мог без меня возвращаться, поэтому... - я умолк. Боже. Каким я всё-таки был дураком.

- Я услышал о тебе от него летом, - помолчав, сказал Этьен. - Он винил тебя в Шимранском провале и обмолвился, что не отказался бы увидеть тебя на своей стороне - или мёртвым. Я сказал, что по меньшей мере второе попытаюсь устроить. Его это удовлетворило, хотя он всё же настаивал, чтобы я попытался взять тебя живым.

- Он знал, что мы были знакомы раньше?

- Нет.

Я поднял руку и прикрыл локтем глаза.

- Ты и ему сказал, что меня убили на Болтуонском тракте. Да? А он, небось, похвалил тебя, что ты так всё ловко обставил.

Он молчал. Немыслимо, но, похоже, мне наконец удалось пристыдить его.

- И что дальше, Этьен? Будешь меня до смерти держать тут на цепи и ебать по три раза в день?

- Хотелось бы чаще, - сказал он совершенно серьёзно, проводя ладонью по моему бедру. - И не здесь. Ты разве не хочешь выйти отсюда... на волю, Леон?

Чёрт, как жестоко было с его стороны об этом спрашивать. Я ощутил вспышку нелепой, жгучей обиды за такую бестактность - как будто это было самым малым, чем он меня обидел.

- Там солнце, - сказал он полушепотом, скользнув рукой мне в пах. - Ветер. Широкая мягкая кровать, поудобнее этой. Мы могли бы поехать к морю. Ты когда-нибудь видел море? - Я помотал головой, не отрывая руки от лица. - Я показал бы тебе. Мы бы сели на первый попавшийся корабль и уплыли... всё равно куда. Я бы тебя любил... - его голос сорвался. Господи, мне в этот миг стало его почти жаль. У него никудышно обстоят дела с поэтическим мышлением, у друга моего Этьена Эрдайры.

- Ты и так меня любишь, - сказал я. - В хвост и в гриву трижды в день. Ах да, тебе ведь хотелось бы чаще.

Его молчание было почти обиженным. Я ощутил это - нет, я это увидел, не открывая глаз: грустное сиренево-голубое облачко перед его лицом. Я убрал руку от лица и расхохотался.

- Этьен, ты не перестаёшь меня поражать! Я трахаюсь с тобой, потому что ты не оставил мне никакого выбора. Но если ты думаешь, что это меняет моё к тебе трепетное отношение, то не пошёл бы ты в задницу, и для разнообразия не в мою. У меня есть жена и скоро родится ребёнок, я помню их, я люблю их, я никогда не променяю их на еблю, даже с тобой, особенно с тобой. Прости, мой бедный друг, если мои слова причиняют тебе боль...