SEGUI IL TUO CUORE (ЛП)

Нет. Не было.

Вот горькая истина. Та, которой они ждали девять долгих лет.

Никакой причины не было.

Просто иногда людская злоба берёт верх.

Поздно вечером, вернувшись в квартиру Курта, погруженную в сумрак и тишину, Блейн смотрел словно загипнотизированный, как Курт неспешно снимает с себя одежду, пока не оказался совершенно обнажённым перед ним. И тогда он будто со стороны услышал собственный сдавленный вздох.

На этой бледной безупречной коже не осталось и следа того, что случилось девять лет назад. Ни единая царапина, ни шрам, не порочили её великолепия.

И это было восхитительно.

В душе каждого из них были невидимые шрамы, которые никогда не исчезнут, Блейн знал это. Многие раны, которые со временем они сумеют залечить, если постараются.

Но раздеваясь, в свою очередь, под пристальным жадным взглядом Курта, Блейн думал, что заниматься любовью с любимым мужчиной не было и не могло быть ошибкой. Как бы его отец или люди, подобные ему, ни стремились заставить их почувствовать, будто это неправильно, Блейн знал, что это не так.

Не существует ничего более естественного в мире, чем дарить и получать любовь в ответ.

В какой бы форме она ни проявлялась.

Ведь, чтобы стереть страшные воспоминания, хватало нежных прикосновений их рук, чьи ласки прогоняли все другие ощущения, кроме желания и тепла.

Каждое воспоминание о том, как отец Блейна заставлял его чувствовать себя ущербным из-за того, кем он был, теряло значение благодаря поцелуям Курта. Поцелуям глубоким и полным любви и страсти.

И той ночью, после слов отца – произнесённых вслух, невысказанных и ожидаемых, но так и не услышанных – эти эмоции, которые буквально искрили между ними от одной только возможности видеть друг друга обнажёнными, прикасаться друг к другу – были самым лучшим напоминанием о том, что ничто не имеет большего значения, чем их чувства друг к другу.

Он должен был любить его изо всех сил.

Заниматься с ним любовью и дарить ему наслаждение всеми возможными способами – было правильно.

Когда они оказались вместе на кровати Курта – губы, что без устали искали поцелуев, а руки ласк – Блейн почувствовал себя счастливым.

Нет ничего неправильного в любви.

И много – в ненависти.

Это самый важный урок, который он усвоил.

Когда Блейн на мгновение оторвался от губ Курта, он приподнял его за плечи и повернул на живот.

– Помнишь первый раз, когда мы занимались любовью? – прошептал он, обжигая дыханием его спину и оставляя на ней голодные поцелуи.

– Да, конечно, – отозвался Курт, задыхаясь, – это была одна из первых вещей, которые я вспомнил. Это было единственное, что не позволяло мне развалится на части, пока возвращались те, другие, воспоминания.

Затем его слова прервались громким стоном, потому что Блейн безо всяких предисловий развёл его ягодицы и с нажимом медленно провёл между ними языком, крепко удерживая его на месте руками.

– Блять, Блейн, да… так... – пробормотал Курт, теряя контроль от этих немного грубоватых и властных ласк Блейна.

– Ты всегда становишься вульгарным в определённые моменты. Обожаю это в тебе, знаешь? Обожаю видеть тебя таким раскованным, свободным, будто тормоза отказали, – прошептал Блейн лишь чуть-чуть отстранившись, прежде чем снова приняться за сладкую пытку, в быстром ритме проникая в него языком и ненадолго задерживаясь там, где был небольшой шрам, происхождение которого было теперь хорошо известно Курту.

Шрам, появившийся в мучительной боли, которого теперь касались с любовью и страстью.

– Пожалуйста, – простонал Курт, и это было всё, что хотел услышать Блейн, который тут же отстранился от него и приказал хриплым голосом:

– Повернись ко мне.

Когда Курт сделал это, Блейн мягко раздвинул его ноги, а затем скользнул пальцами между ягодиц. Подготавливая его, он не прекращал целовать и ласкать языком его тело в самых разных, казалось, случайных точках, без какого-либо логического смысла. Многие даже не были особо чувствительными.

Но Курт знал.

Ведь это было болезненно запечатлено в его сознании.

Каждое местечко, которого касался Блейн, было тем, где когда-то появился отвратительный шрам, царапина, отметина от укуса – следы злобы и бездумной жестокости. Истерзанная плоть, замаранная кровью девять лет назад, которую сейчас Блейн омывал своей любовью и страстью, вновь делая её безупречной и незапятнанной.

Чистой. Правильной.

Безмерная радость взорвалась в груди Курта, когда он понял, что, возможно, сам себе не отдавая в этом отчёта, Блейн сейчас делал то, что не под силу было извинениям его отца.

Он возвращал Курту любовь к плотским радостям – самым откровенным и далеко не целомудренным.

Тем, что не приносили боли, а только удовольствие, примитивное и чистое.

Руки, что ласкают, победили руки, которые принуждали.

Слова, что использовались, чтобы ранить, унизить, очернить, теперь, произнесённые шёпотом, возбуждали, подводили к пределу, превозносили.

Это действительно было так.

Всё это, прошлое и настоящее, сосуществовало сейчас в сознании Курта, и каждое действие Блейна вытесняло дурные воспоминания, даря Курту новую жизнь. Новую страсть.

«Я хочу трахать тебя всю ночь», – эта фраза, произнесённая одним из тех монстров, в то время как чужой член грубо вбивался в него, разрывая надвое, эта фраза и этот жестокий акт, которые так часто возвращались к нему в ночных кошмарах, заставляя проснуться в слезах, чувствуя себя слабым и никчёмным, всё это теряло своё значение и власть над ним, когда Блейн произносил те же слова откровенным шёпотом прямо ему на ухо.

– Так возьми меня, – потребовал Курт слегка сиплым голосом, поднимаясь и вставая на колени, а затем, опираясь на плечи Блейна, чтобы обхватить его ногами вокруг талии.

Блейну не нужно было повторять дважды это приглашение, так давно желанное. Он тут же подхватил Курта за бёдра, чтобы сопровождать его движения, пока тот сам насаживался на него, а Блейн одновременно приподнимался, проникая всё глубже.

Курт застонал в голос от удовольствия, когда Блейн полностью оказался внутри. Затем он начал двигаться, используя плечи Блейна как опору, чтобы приподниматься и опускаться в постоянном чётком ритме, резко и отчаянно, будто в последний раз.

«Оседлай эту шлюшку!» – сказал один из тех монстров, заставляя его чувствовать себя грязным. Неправильным.

– Да, оседлай меня, Курт, – говорил Блейн ему прямо в губы, покусывая их с вожделением и страстью, и он чувствовал себя лишь желанным и возбуждённым. Чистым. Правильным.

– Да, блять, да! – выкрикнул Курт, и не только от удовольствия, что испытывал, но и из-за того, что происходило внутри него.

– Я люблю тебя, люблю до смерти, Курт, – повторял Блейн, ритмично приподнимаясь навстречу его движениям.

– И я тебя, Блейн... я... блять, всегда буду. Сильнее, Блейн. Трахни меня сильнее, пожалуйста, – всхлипнул в ответ Курт, полностью потерявшись в удовольствии, которое испытывал благодаря ему.

Тогда Блейн не слишком деликатно опустил его на спину и, закинув его ноги себе на плечи, начал практически вдалбливаться в Курта с той животной страстью, что боялся как-либо проявить до этого момента, не желая всколыхнуть страшные воспоминания.

Но теперь он мог.

Он мог трахать Курта, мог вбиваться в него, даря ему наслаждение всем своим существом, уверенный, что во всём этом – в его жёсткости, грубости и необузданности – Курт почувствовал бы только любовь. Ничего кроме любви.

Любви, что он испытывал к нему.

– Да, Блейн, та... так... не останавливайся! Ещё, да! – продолжал повторять Курт, касаясь Блейна повсюду, сжимая до боли, впиваясь в него ногтями, царапая.

Раня. Но не для того, чтобы ранить по-настоящему.

Но чтобы дать ему почувствовать, что он там. Что он с ним. И что Блейн – его. Весь его.

Когда их движения стали беспорядочными и ещё более лихорадочными, но, несмотря на это, приносящими невероятное наслаждение, Курт потянулся, чтобы схватиться за руку Блейна, тут же находя её с обезоруживающей лёгкостью.