Забирая любовь (СИ)

- Я отсижусь тут, матушка, ты мне воды принеси для мытья и поесть чего-нибудь, да побольше. Со вчерашнего утра во рту ни маковой росинки, - пробурчал Мефодий, не зная, как бы примостить свое бренное тело, чтобы исполосованная спина периодически не давала о себе знать больше допустимого терпения, отдавая в висках адской болью.

Трегубов вынужден был признать, что сейчас он и есть одна сплошная боль. Даже покойный Кирилл Карпович, упокой господь его душу, не доводил своего отпрыска до подобного плачевного состояния.

Трина сбегала на кухню, принесла крынку молока, большой ломоть хлеба и мёд.

- Съешь пока это, потом я принесу еще, - заботливо сказала женщина. – Когда Наталья Дмитриевна после полудня почивать изволит, я вновь к тебе забегу. Принесу еды, что с барского обеда останется, и сменю повязку, - добавила Трина, целуя сына в лоб.

- Святые мученики! Что ты ко мне как к малому дитю! Ступай! Тебя, небось, в барском доме уже обыскались! - хмуро буркнул Мефодий. – Говорил же тебе Кирилл Карпович, и мне нынешний барин, что я живучий сукин сын!

- Бережёного бог бережёт, - гордо вымолвила мать, перекрестившись. Следуя к выходу, Трина тихо обернулась и осенила крестом своего непутевого, но не менее любимого сына.

Покинув конюшню, женщина решила на несколько минут наведаться в дом Федосовых. Войдя в безлюдную избу, Трина заметила хрупкую фигурку Дуни, лежавшую на тюфяке с сеном. Подогнув колени, девушка отвернулась лицом к деревянной стене и, казалось, спала.

- Дуняша, - тихо позвала Трина, - как ты, голубушка?

Девушка вздрогнула и повернулась, являя женщине свое заплаканное лицо.

- Повитухе удалось меня вычистить и кровь остановить, сказав, что я молодая, и, бог даст, у меня еще детки будут, - выдавила девушка, кусая губу и громко дыша почти забитым раскрасневшимся носом. – Только кому я теперь такая порченая нужна? – дрожащим голосом спросила Федосова, не в силах сдержать слезы.

- Милая ты моя! – бросилась к девушке Трина, хватая Дуню за руку и покрывая ее горячими лобзаниями. – Прости ты меня, окаянную, что накричала на тебя и вынудила сознаться! Но твой позор, возникшая боль и потеря младенчика там, на конюшне, во время жестокого избиения моего Мефодия, его от возможной смерти спасли! – со слезами на глазах молвила женщина, прижимая почти безвольную, хрупкую, словно птичью, ладонь Дуни к своему исстрадавшемуся сердцу. – Сильно больно? - обеспокоенно поинтересовалась Трина, кладя другую руку девушке на низ живота.

- Уже почти нет, к вечеру, думаю, встану. Не пристало нам, холопам, разлеживаться, - выдавила Федосова сквозь зубы, - это барская прихоть. С нас все равно взять нечего, кроме позора, боли и страданий.

- Успокойся, Дуняша. Его милость Павел Сергеевич обещался купить Трегубово со всем его добром и крепостными. Чует мое сердце, он, к своему благородству, еще хороший хозяин и человек душевный. Тут обязательно все по-другому будет, лучше! – уверяла Федосову Трина.

- Ваши слова да богу в уши, - молвила Дуняша, силясь больше не реветь.

- Пойду я, пожалуй. Поправляйся, голубушка, - поспешно молвила Трина, мягко отпуская руку девушки. У самого выхода она обернулась и тоном наставника произнесла: - Не вздумай только глупость какую-нибудь выкинуть. Руки на себя наложить. Мы, бабы – живучие создания, и у тебя, Дуня, обязательно все к добру сложится.

***

Когда Алексей Ланской и Антон Трегубов в сопровождении верных слуг воротились в усадьбу, было уже поздно. Оба остановили лошадей и соскочили с них перед парадным входом в здание, велев слугам отвести жеребцов на конюшню.

- А это, голубчик, отнеси на кухню, - обратился к одному из слуг Алексей, протягивая связку дядюшкиных трофеев, двух зайцев да тройку рябчиков.

Юноше до боли хотелось самому заглянуть на конюшню и узнать как там Мефодий. Но игра набирала обороты и стоила свеч, так что Ланской не стал рисковать и проследовал за Антоном Николаевичем вглубь дома, желая лично удостовериться в сохранности ценной купчей.

Младший Трегубов завел его в просторный кабинет отца, освещаемый настольным канделябром, подошел к секретеру, на ходу доставая ключи из кармана жилета и купчую из небольшой кожаной сумки, что носил на бедре. Отперев замок, он положил туда документы Павла Сергеевича рядом с ценными бумагами их семьи.

- Вот, уважаемый Алексей Петрович, ценный документ вашего дядюшки теперь надежно сокрыт, так что не извольте беспокоиться.

- Благодарю, Антон Николаевич. С вашего позволения я хотел бы умыться и лечь спать. День, несмотря на хорошую погоду и знатную охоту, все же был утомительным. То на ногах, то в седле.

- Конечно, ваша милость, у меня у самого глаза слипаются, - заверил его младший Трегубов, следуя к выходу из кабинета. – После вас, Алексей Петрович, - услужливо молвил Антон, предлагая покинуть кабинет отца.

- Надеюсь, в Карповке ничего худого не приключилось? Ежели что, держите меня в курсе.

- Всенепременно, - ответил Трегубов, выходя из отцовского кабинета и закрывая его на ключ.

- Доброй ночи, - обронил Ланской, поспешно заходя к себе в комнату. Алексей быстро снял с себя пыльную рубаху и наскоро умылся. Надев чистую сорочку, что он достал из вещевого комода, юноша прилег на кровать прямо в одежде, глядя на настенные часы и отмеряя примерно минут сорок.

Еле выждав положенное время, Ланской аккуратно поднялся и на цыпочках стал красться к дверям, затем по коридору и дальше вниз по лестнице к выходу. Стараясь держаться тени, он незаметно перебежал двор и проник в помещение конюшни, начиная быстро оглядываться.

Лавка для наказаний была пуста. Ни следа крови и пролитого молока. Пол густо устлан свежим сеном, а у самого дальнего стойла, в свете одинокой свечи, на деревянной колоде сидит Мефодий и оглядывает копыто Алешиного жеребца.

Спина конюха перемотана льняным полотном. Кое-где на ткани проступили небольшие кровавые пятна. Трегубов пытается двигаться аккуратно, чтобы еще больше не бередить раны, но у него плохо выходит. Он бледен и слегка кривится, когда вынужден делать те или иные действия.

Алексей старается не шуметь, когда начинает подходить ближе, но конь его слегка фыркает, давая понять конюху, что он уже не один. Трегубов медленно отстраняется от лошади, выдавливая из себя мученическую улыбку.

- Не спится, барин?

- Мефодий, почему ты не в постели?! Ты ведь еще так слаб, да и ночь на дворе! – вместо ответа возмущается Алёша, глядя на чуть сгорбленную фигуру друга.

- Простите, что не встаю, ваша милость, - развел руками Мефодий, в очередной раз, силясь улыбнуться, - зад к колоде прирос. И потом, где это видано, чтобы Мефодий Трегубов на печи отлёживался.

Ланской быстро обернулся в сторону выхода, затем кинулся к другу, беря в плен ладоней его щетинистое лицо и целуя теплые, слегка пересохшие губы.

- Каков же дурак! Эдакий кретин! Глупец! – шепчет Алексей между поцелуями.

- Я?! – спрашивает Трегубов, зарываясь ладонями в густые волосы Ланского, со стоном внемля его страстному натиску, мягко терзая его губы и язык.

Алёше в буквальном смысле не хватает воздуха, как целый день недоставало Мефодия, его шуток и слегка прищуренного взгляда, его кривоватой улыбки и чуть солоноватых губ.

– Что ты, на самом деле, тут делаешь? – спрашивает он, нехотя отстранившись. – Как ты себя чувствуешь? Как твоя спина? Что там Трина?

- Постой, не части ты так, - отвечает Мефодий, прикрыв Ланскому рот ладонью. Этот невольный жест заставляет обоих вспомнить их краткий миг удовольствия там, на берегу реки. К скулам приливает жар, дыхание сбивается. Конюх проводит большим пальцем по слегка влажным губам его милости, нехотя убирая руку.

– С матушкой все хорошо, - стал отвечать Трегубов, глядя в голубые глаза друга, в которых плясали блики свечи, - она всю прошлую ночь и утро меня отхаживала. Ее целебный бальзам из трав поистине делает чудеса. Завтра я уже и сплясать смогу, так что не боись, Ланской, от меня теперь так просто не отделаешься.