Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

Эти дни они почти не разговаривали и никуда не выходили. И вот после многих жарких раундов утром понедельника они голыми ели на кухне холодную пиццу и молчали. Стив рассматривал Баки так, будто видел впервые. Вспоминал, как у Баки бьется венка на виске, когда тот взволнован и особенно — зол; как живописно он потягивается утром, едва проснувшись, и несколько секунд лежит с закрытыми глазами, настраиваясь на новый день; как липнет к его щеке непослушная прядка, когда он на грани, с приоткрытыми яркими губами стонет «Стиви», так нежно и требовательно, что сам Стив готов вырвать себе сердце, если Баки попросит; как напрягаются все мышцы его сильного, тренированного тела, когда он нависает над Стивом, сжимая его член, и смотрит, впивается потемневшими незнакомыми глазами прямо в нутро, в самую сердцевину, так, что хочется выдохнуть «не смотри — так, потому что так — слишком».

Он вспоминал, как вчера, после душа, Баки разметался по кровати, и, глядя требовательно, жарко, принялся раскрывать себя пальцами. Для него, для Стива. Он держал взглядом так крепко, как никогда не смог бы ни один канат, и Стив смотрел, сгорая от стыда и чего-то еще темного, горячего, разъедающего изнутри. Баки не было стыдно, это было видно, и Стив горел за них двоих, горел, как в аду, когда Баки дернул его на себя и, обвив ногами, направил внутрь.

Стив, кажется, кричал. Когда едкий пот заливал глаза, руки дрожали от напряжения, а бедра, казалось, двигались сами по себе, он остро почувствовал, что принадлежит. Принадлежит Баки, который выгибался под ним, как волна под лодкой, затягивая в свою тугую, жаркую глубину, как в омут. Когда мир в очередной раз выцвел, утонул в ослепительной вспышке, они лежали, переплетясь друг с другом, и Стив, едва подняв отяжелевшую ладонь, положил ее Баки на затылок, притянул к себе, тяжелого, расслабленного, и поцеловал — тягуче, благодарно, как никогда не целовал никого.

— Я уезжаю, — сказал вдруг Баки, разбивая радость солнечного утра на миллион острых осколков. — Где-то на полгода. Нет, я не могу сказать, куда, не могу отменить и со мной нельзя.

Стив закрыл открывшийся рот, нахмурился и отставил в сторону слишком хрупкую для его рук чашку.

— Могу я спросить, с какой целью? Мне кажется, я имею на это право. Я все еще твой друг, Баки, — пояснил он в ответ на насмешливо поднятые брови.

Баки курил, не глядя на него, и от вида его припухших губ у Стива внутри все переворачивалось. Он не мог объяснить, отчего чувствовал себя брошенным и — отчасти — использованным.

— Работа под прикрытием. Такое глубокое внедрение, что надо будет забыть свое имя, не то что… друзей, — перед последним словом он запнулся и, фыркнув, загасил сигарету.

— Как же правительственная комиссия по делу Зимнего Солдата? Как же оправдание? И Фьюри…

— За то, что ты пошел к Фьюри, я готов был тебя порвать на части, Стив, — переведя, наконец, на него взгляд, ответил Баки. — Еще два дня назад, до… до всего этого, — он сделал широкий жест, дававший понять, что он имеет в виду их изменившиеся отношения. — Теперь уже нет, но хочу, чтобы ты понял, что я сам могу о себе позаботиться, и настоятельно прошу не лезть в мои дела.

— Ты в моей группе.

— Я в твоей группе, — согласился Баки. — Как Старк и Тор. Только почему-то им ты оставляешь выбор занятий между миссиями: Старк изобретает и строит из себя придурка, Тор царствует в Асгарде. А я вот иду под прикрытие.

— Но…

— Протокол комиссии был подписан в пятницу, через час после того, как ты вышел от Фьюри, обошлись без моего участия. Без нашего участия, — Баки отбил странный рваный ритм на чашке, которую держал в руках. — Когда я пришел с отчетом о миссии, Фьюри мне сообщил. И предложил это задание, хотел звонить тебе, но я его разубедил. Я устал от того, что кто-то что-то решает за меня. Прости, ошибки молодости.

— Я хочу обезопасить тебя.

— А я хочу, чтобы ты разобрался в том, чего действительно хочешь, — Баки смотрел на него тем самым странным взглядом, со смесью нежности и безнадежности, но смотрел твердо, и Стив понял, что переубедить его не удастся. — Для нас двоих. Разберись в себе, иначе ты сожрешь себя изнутри. И меня заодно. Не хочу, чтобы ты жалел. Я не жду от тебя верности и ничего у тебя не прошу. Через полгода мы вернемся к этому разговору.

— Баки…

— Стив, — Баки сжал его руку, заставляя замолчать, — ты вчерашний девственник и сегодняшний гребаный гетеро. Не зарывайся головой в песок, хотя бы ради меня. Обдумай все, разберись в том, чего хочешь.

— А чего хочешь ты? Ты, Баки?

Баки улыбнулся чуть грустно, отчего зацелованные губы стали еще ярче.

— А ты так и не понял? Тебя. Всю жизнь, сколько себя помню, я хотел тебя. Но не так.

— Не как?

— Не из жалости, Стиви. Молчи, ради Бога, — Баки сильнее сжал его ладонь.— Поговорим через полгода.

Он поднялся и, потрепав Стива по волосам, пошел к себе.

— Что тогда это было? — спросил Стив вдогонку. — Это все? Между нами?

— Пища для размышлений, — глухо отозвался Баки, с трудом подобрав слова.— И мой, может быть, последний шанс узнать, как это — быть с тобой.

— Баки, да подожди же ты!

— Грудью на амбразуру, как и всегда, Роджерс? — невесело отозвался Баки. — Не в этот раз, имей милосердие.

Стив сел обратно и долго смотрел на свои подрагивающие руки. Через полчаса хлопнула входная дверь, и он остался один.

========== Часть 7 ==========

Без Баки сразу стало невыносимо пусто. Стив каждое утро стаскивал себя с кровати, за шкирку тащил к холодильнику, старался не смотреть на пустой подоконник и не доставать две чашки, когда готовил кофе. Сердце щемило от пустоты и какой-то странной детской обиды, будто Баки его бросил, а не отправился к черту на рога рисковать своей шеей ради сомнительных целей Фьюри.

Стоило задуматься о том, что Баки, возможно, пытают, рассекретив, или ему негде поспать, или он — Боже, Стив, да ты эгоист! — как раз сейчас тискает какую-нибудь красотку для поддержания легенды, и голова начинала нестерпимо ныть.

От Стива будто отрезали половину, вот так, оттяпали острым скальпелем вдоль позвоночника. Вроде операция прошла безболезненно, наркоз сработал как надо, а чувство неполноценности осталось.

Он бегал по утрам, колотил грушу в спортзале, пил кофе в уютной угловой кофейне, где они часто бывали с Баки, и мучительно думал о том, сунул бы Баки голову в петлю, принимая предложение Фьюри, если бы Стив был убедительнее. Если бы нашел слова, если бы ему хватило сердца признаться — он не может без Баки. Не может совсем.

В кошмарном январе сорок пятого он потерял друга, не смог спасти, не удержал. Тогда он пытался напиться, гнал от себя Пегги и выл, выл в подушку, как животное, не понимая, за что жизнь с ним так. Дав сильное тело и возможность, наконец, отплатить Баки за годы защиты, заботы, она отняла самого Баки. Стив помнил, как просыпался тогда среди ночи, один, и в кромешной тьме походной палатки думал — приснилось. Это сон, сейчас он выйдет на морозный воздух, оботрет снегом лицо, а Баки подойдет сзади, хлопнет по плечу, и скажет: «Эй, Кэп, как жизнь? Девочки снились?» и рассмеется легко и беззаботно, показывая крепкие белые зубы.

Но, едва отдышавшись после очередного кошмара, понимал — не приснилось. Баки нет, нет и никогда больше не будет. В Бруклине его ждет пустая квартира, гитара Баки, так и лежащая на темно-синем покрывале, его пустая чашка, которую Стив любил держать в руках, когда тот ушел на фронт, а сам Баки остался на дне пропасти в чертовых горах.

Стива не было тоже. Он и сам остался там, на дне ущелья, и когда ему представилась возможность красиво уйти, забрав с собой чертова Черепа, он это сделал с поразительной легкостью и облегчением. Последней мыслью, мелькнувшей в тисках сковывающего его холода, было «Наконец-то. Не нужно больше. Ничего больше не нужно».

Когда он проснулся здесь, то первой мыслью его было — опять? Пусть для окружающих прошло семьдесят лет, но еще вчера он нес для Пегги всякую чушь, направляя самолет в океан. Прошло всего ничего с того страшного дня, когда самая его суть рухнула на дно пропасти и разбилась вдребезги вместе с хрупким человеческим телом Баки.