Корона лета (СИ)

****

Кар увозил меня из домергианского анклава – через час, через день? Я заблудился, запутался, как обкуренный. Всё и без того напоминало паршивый аттракцион: платишь за шикарный вид – такой, как несётся под днищем транспорта, малахит лугов, нежно-закатные крыши, алые искры на кончиках антенн – и получаешь безумные кувырки и блевотину в овраге. А теперь судьбу упаковали в коробку, прилепили к ней понятный и жутенький ярлык, и только от меня зависит, забрать приз с собой или отказаться. И остаться без судьбы, без единственного шанса.

Чушь, поэтические завихрения, подхваченные в просмотренных наспех книгах, шутки утрики, надо свести колени крепче, приклеиться к сидению, пристроить одурелую башку на спинку и остановить обратную перемотку – плеск бесцветной ядрёной жидкости в бокале, небрежное и уверенное предложение. Выключить полупустой бар, где кроме нас с Яладжей паслась парочка служащих посольства в рубахах, походивших на лёгкие доспехи.

Поднося ко рту выпивку, я о многом хотел спросить. Что за паутинка вплетена в волосы Яладжы – хитрое устройство связи или очередные выверты генетики уникалов? Что он слышал о моих замечательных отцах и о том, кому и как они насолили на Домерге? Глотнул едкое пойло, споткнулся, соображая, отчего расспрашивать чужака о Сиде с Игером так мерзко, а потом стало поздно. Джад Яладжа из клана Гранита коснулся виска – жемчужно-серая подсветка вокруг лица сделалась ярче, – утвердил на столе костистые запястья и начал говорить.

«Моя… местные скажут: жена, ты видел её банке… не в состоянии забеременеть. На Домерге нам отказали в помощи, мы ездили в лучшие земные клиники, даже летали на Эпигон, потеряли год под их тесными куполами. Бесполезно. Нам нужен ребёнок, Радек Айторе. Ребёнок-уникал, которого мы будем уважать и ценить, передадим наше состояние. В здешних приютах есть сироты, на Домерге можно отыскать… негодную смесь или дитя людей, но нам этот вариант не подходит».

Он сразу уловил незаданный вслух вопрос – усмехнулся тёмными губами. Для человека ситуёвина и впрямь тупик – или разводись, или смиряйся с отсутствием наследников, но Яладжа был уникалом и мог выносить потомство сам.

«У меня нет на это времени. Беременность вынудит прервать работу на месяцы, сейчас отличные возможности для бизнеса… подробности скучны и к моему предложению не относятся. Ты молод и явно здоров, только у полных сил мужчин и женщин крапивные дни заставляют окружающих лезть на стены. И тебе требуются деньги. Сколько, кстати? Я дам пять тысяч йю немедленно – загляну в твою медкарту, если в ней порядок, мы подпишем договор на содержание и оплату врачебных расходов. За ребёнка ты получишь ещё сорок пять тысяч. И не пожалеешь о сделке».

Сделка, договор, деньги – он произносил слова размеренно и негромко, точно впаривал мне партию сои. Прикрытые тяжёлые веки, перламутровые снежинки на коже, на массивной шее вздуваются вены, руки недвижимо держат бокал – Яладже могло быть тридцать лет, а могло и все семьдесят, и я бы скорее поставил ближе к последнему. Возраст выдавало бесстрастие совершившего долгий путь, даже лапая меня, он оставался спокойным.

«Ты для нас находка, небесный выбор, так говорят на Домерге. В тебе берилловая кровь, кровь легенд и власти, и ястребиная примесь, что тоже хорошо. Пожалуй, мы не станем корректировать генетический код ребенка. Понимаешь ли, наш с Брун бизнес предполагает некоторый риск, наследник должен уметь ввязаться в схватку и уцелеть в ней – в этом Ястребам нет равных. Подумай, ювенус, и соглашайся. Дитя обременит тебя всего на девять месяцев и после никогда не потревожит. Оно исчезнет».

Яладжа взял мой линком, прижал цилиндрик к запястью – точно так же поступал и Игер, когда торопился.

«Мои координаты. Решай сегодня, завтра мы затребуем твою карту, для зачатия останется три-четыре дня. Уверен, ты предпочтешь натуральный способ искусственному… угадал?»

Под столом его ладонь огладила бедро, сунулась между ног – бокал вывернулся из пальцев, я заполошно поймал его у самых каменных плит и вскочил. Пятьдесят тысяч йю, с лихвой хватит на мультяшки, на новое жильё, раскрутку доходной компании, Брай треснет от восхищения, а папаши, наконец, слопают, что заслужили. Постель с незнакомым мужиком, он разложит меня и поимеет; разбухший безобразный живот, где копошится неведомая гадость – копошится, высасывая меня, девять месяцев и исчезает. Он или она будет размазывать ненавистную бобовую кашу по тарелке, не жалуясь, потому что всем плевать, смотреть на дорогу, по которой никто не придет за ним; чёрные «слонихи» и жёлтые «мухи» обгадят его презрением, другие дети сгребут игрушки и убегут с плачем… а я положу на счёт пятьдесят тысяч и забуду, как забыли меня.

Я схватил линком со стола и кинулся прочь. Чуть не врезался в барную стойку, мелькнула пепельная паутинка Яладжи, неощутимый приказ потащил назад, я отбросил его и выскочил наружу. Под закатное безответное молчание и пушистые ёлки. Муниципальный кар уже закрывал створки, но я успел – вцепился в платформу, велев электронике подождать, выбрался на ребристую резину салона; кто-то засмеялся, ага, родная шоколадная образина, как я по вам соскучился!.. Бухнулся в пустое кресло, пристегнул ремень и провалился в подкрашенную заходящим солнцем темень.

Яладжа сказал про ребёнка: «уважать и ценить», но не «любить». Домергиане воспринимали своих детей как взрослых чужаков – по совокупности выгод и заслуг; оказывается, это не особенность папаш – общая примета моей расы. Наверное, убедившись, что ненужный сын не принесет пользы и в будущем, Сид и Игер разочаровались до донышка… а ведь они пытались, поставили на выигрыш и собственное негласное перемирие, и наши жизни, мою – прежде всего. В то чудесное и жестокое лето мне стукнуло тринадцать. Отцы навещали меня не реже раза в месяц, порознь и вместе, и я почти перестал бояться, что они вновь испарятся в неизвестности и психологиня прокрутит ролики стражи с весёлыми картинками покушений.

Ни Сид, ни Игер не объяснили, как им удалось выкрутиться, прекратить охоту на себя. Оба оставили легальную политику, Сид ввязался в полуподпольную торговлю с Домерге, Игер создал отряды наёмников, всякий сброд: проштрафившиеся бойцы из линий, «рысьи» и «вороные» приблудыши, люди, и даже земляне – ниже падать некуда, так поддразнивал папашу номер два папаша номер один. Они обосновались в Сарассане, столице Афро-Азиатского Союза, что прежде была столицей китайского конгломерата, и развернулись вовсю. Чем был в занятной кутерьме мальчишка-подросток из интерната на берегу Конго – приправой к и без того пряному блюду, по-прежнему поводом встречаться якобы невзначай, развлечением или способом надавить? Я не рассуждал, не строил теорий – родители приезжали ко мне, они существовали, и внутри меня расходились горячие круги благодарности. Интернатское начальство привыкло к папашам уродца Айторе, и когда Игер заявил, что хочет забрать меня на лето, дирекция лишь взяла у него отпечаток пальца, заверяющий передачу ответственности.

Десантный кар вел черноволосый шустрый Ворон, он так и сыпал анекдотами про космических бродяг, рассказывал, как служил на какой-то станции, превращённой в биржу для сорвиголов, ловко обходя момент изгнания с Домерге. Мы с Игером валялись в салоне на колючих одеялах, пили тоники, швыряя пустые банки прямо на пол, и я хохотал над каждой шуткой. Доходила до взбудораженного сознания примерно треть, но какая, к бесам, разница? Мой отец здесь, лежит, задрав ноги в грубых ботинках к потолку, жмурится, втягивает породистым носом солёный дух казармы, и мы проведем вместе всё лето. Впервые – не в опостылевшем интернатском загоне, с редкими занудными экскурсиями и вечным клеймом отщепенца. «Ты же не видал Европы, младший? – Игер нажал на нижние веки пальцами, снимая маскировочные линзы, на меня воззрилась сонная синева. – Покажу тебе старые города белых, древние космопорты, откуда удирали эти олухи… зачем было драпать, разнесли бы к Фрею щедрому китайцев…» Он замолчал, и металлическая синь вдруг блеснула не усталой истомой – отчаяньем. Трудно читать выражение глаз, так похожих на те, что пялятся на тебя из зеркала, но ведь на земле эдаких не бывает, негде приноровиться.