Презумпция невиновности (СИ)

Так вот... о чём я? А, о том, что лучшее средство защиты – это нападение. Все сволочи так думают.

Тошка знал, что поступает неправильно. Я старался избегать тем о баскетболе, потому что мне было это неприятно. Согласитесь, что в этом приятного? Я до сих пор не могу понять, хорошо я играю или плохо. Тренер сказал, что плохо, Ванька – капитан команды, сказал, что плохо. Тошка… я был почти уверен в том, что Тошка думал, как они, но тактично молчал. Мы же неспроста так хорошо ладили, я понимал его без слов. И во мне родились сомнения, а может, и впрямь я не имею права претендовать на место в команде в силу того, что плохой игрок? И поэтому нечего дуться и обижаться на правду.

Но дело же не в игре, я думаю, вы понимаете. Игра – это только повод. Но вы даже представить себе не можете, что происходило дальше, и я никогда не смог бы. Первым стал отдаляться Тошка, потому что я каждый день своим присутствием напоминал ему о том, что он всё-таки поступил неправильно, вернувшись в команду, из которой я ушёл вслед за ним.

Мы стали всё больше молчать. А ведь до этого мы только и делали, что болтали.

Мне его не хватало. Но один я ничего не мог сделать. А потом ещё этот поцелуй… который послужил катализатором для дальнейших «фантастических» событий.

В нашем городе к гомосексуалистам относились отрицательно и никак иначе. Не было понятия «бисексуал», не было понятия «фансервис», не было тощих андрогинных мальчиков-эмо, которые могли спокойно целоваться друг с другом, и все бы говорили, что это они просто маются дурью и не значит, что будут кувыркаться в постели после этого. Ничего этого не было. Были скинхеды, мочившие всяких чуждых обществу элементов по подворотням, были ужасно пошлые Шура и Боря Моисеев, которые не вызывали у нормальных подростков с десятью рублями в кармане на булочку в столовой ничего кроме рвотного рефлекса и желания набить им морды, чтобы не смели позорить брутальное мужское сообщество. В моём окружении было самым подлым и самым жестоким оскорблением назвать парня педиком. Гомосексуалист - это не значило «он спит с парнем, или она спит с девушкой», не так всё просто. Это человек, обладающий всеми ведомыми и неведомыми недостатками, не такой как все. Это недочеловек, это зараза, это то, что нужно изгнать, уничтожить, то, на что можно выплеснуть всю свою агрессию. И ты будешь прав. Ты будешь смелым, сильным и достойным уважения.

Гомосексуалист – это клеймо.

В общем, вы понимаете, что это слово тогда, когда я учился в школе, значило много больше, нежели сейчас, когда я с вызовом называл себя таковым в разговоре с Ириной Петровной.

Всё началось как обычная забава. Кто не знает игру в бутылочку, тот не жил на свете. Тупее и сексуальнее игры придумать сложно. Это же сколько нужно преодолеть комплексов, чтобы поцеловать девчонку, на которую укажет горлышко! Это как потерять девственность. Девственность желаний.

Нас было семеро. Трое парней и четыре девчонки. Я, Ванька и Тоша. Из девчонок были Машка и три её подружки-хохотушки, в общем, довольно-таки приятные девчонки. Мне нравилась одна из них – Лиля. Она училась на класс младше. У неё были очаровательные грустные глаза и светлые локоны. Она смотрела на меня с интересом и какой-то тихой романтической грустью. В то время они в школе проходили «Евгения Онегина», и я ей его напоминал. Но вы не подумайте, я не сам догадался, я до сих пор с трудом могу догадаться о том, чего хочет женщина. Машка рассказала, ещё та сплетница.

Но дело не в Лиле. Мы до сих пор общаемся – она девушка Голого. Дело было в игре, которую затеяли Ванька и Тошка. Ваньке очень нравилась моя безбашенная сестрёнка, а Тошке тоже нравилась Лиля. И парни хотели целоваться. Первый раз возникла такая возможность, и необходимо было воспользоваться ею. Просто до чёртиков необходимо!

Девчонки смущались, мы были возбуждены. Я, честно признаюсь, был весьма неприятно возбуждён, чертовски боялся, что мне придётся целовать Лилю. Я думал, что умру от разрыва сердца, если горло бутылочки укажет на неё. А если ей не понравится? Если она больше не будет смотреть на меня, как на Евгения Онегина? В такие моменты я как-то интуитивно понимал тех, кто бросается под поезд из-за несчастной любви. Дело не в любви, дело в разочаровании того, кто для тебя является всем, всем миром. Конечно, Лиля не была всем моим миром, но я чувствовал, что она могла бы им стать. Если бы не было Тошки.

Но мне повезло, бутылочка указала на меня и Машку. Мы смотрели друг на друга и подмигивали и улыбались, нам было чертовски весело и спокойно. Машка меня не любила, я её не любил. Я лёгонько чмокнул её в щёку и она обрадованно взвизгнула, красноречиво поглядывая на Ваньку. Тот помрачнел и расценил наш братский поцелуй как издёвку. Я смутился и больше Машке не подмигивал.

Потом опять бутылочка указала на меня. Я даже расстроился. Пусть бы Ванька поцеловал Машку и успокоился уже! Заколебал сверлить мой профиль глазами.

Но мне повезло, как я наивно тогда подумал. Второй круг – и горлышко указало на Тошку.

Я громко рассмеялся и хлопнул себя по бёдрам. Ну надо же! Вот же идиотская игра!

- Новый круг? - я посмотрел на Тошку, тот улыбался и мотал головой. Я сначала не понял, что он из себя изображет, но тут Машка захлопала в ладоши и заскандировала:

- Це-луй е-го! Це-луй е-го! – К ней присоединились и другие девчонки. Одна только Лиля сдержанно улыбалась и молчала. Тем мне она и нравилась, она никогда не делала того, что делали все.

Я замахал руками, мол, вы совсем того, что ли? Но никто меня не поддержал, и Тошкин взгляд, говорящий лучше всяких слов, что ему-то не слабо, а вот мне да, поставил жирную точку в моих сомнениях. Вы не подумайте, я не из тех, кто любит всякие глупости на слабо делать, просто демонстративный Тошкин задор меня воодушевил. А почему бы нет? Я наклонился к нему ближе и хотел чмокнуть в щёку, как Машку, но он зачем-то подставил губы.

Я до сих пор помню, каким было это прикосновение. Сухие горячие губы моего друга. Безумие. Страх и какое-то волнительное очарование момента. Мы дошли и до этого? Вот придурки! Дураки мальчишки…

Я хочу вам дать один совет. Вы знаете, я не любитель давать советы. Меня вообще мало волнуют окружающие меня люди. Какое право я имею вмешиваться в чью бы то ни было жизнь? Я, у кого она вся пошла под откос той весной, и кто не смог удержаться на разъезжающихся ногах, как новорожденный телёнок.

Но один совет я могу дать, потому что он поможет избежать стольких неприятностей, что вы, может быть, когда-нибудь скажете мне спасибо. Хотя мне от вашего спасибо ни тепло, ни холодно, если честно. Но тем не менее, хочу вас пожалеть, наверное, потому что мне никто не помог в тот момент, а потом было уже поздно и очень больно.

Если что-то выходит из-под контроля, и вы не знаете, как реагировать – смейтесь! Прикалывайтесь, иронизируйте, изгаляйтесь, несмотря на то, что вас никто не поддержит. Не молчите! Пусть лучше вас сочтут дураком и забудут через пять минут, вместо того, чтобы думать о вас долго и придумать всё то, что они захотят придумать. И неизвестно, где вам потом это аукнется, а то, что аукнется - это несомненно, поверьте моему опыту.

Мы с Тошкой не засмеялись. Он отпихнул меня и вдруг посмотрел такими страшными глазами, что я испугался и тоже не смог свести всё к шутке. Мы покраснели, как провинившиеся. И это было видно всем.

В комнате повисла душная тишина. Лиля шёпотом попросилась в туалет, Машка стала объяснять ей, как пройти. Потом другая девчонка тоже шёпотом сказала, что ей пора домой, потому что она не выучила геометрию, а завтра контрольная. Ванька резко поднялся на ноги, что-то неприятно хрустнуло в его коленках, и громко хмыкнув, вышел на балкон покурить.

Никто из собравшихся не вспомнил об игре до конца вечера, но и думать о случившемся не прекратили. Мои щёки отчаянно горели, как шапка на том самом воре. Но что я украл? А может быть, я что-то всё-таки украл и ещё не знаю об этом?

- Зачем ты подставил губы? – я не смог сдержаться и прямо спросил Тошку, когда мы шли домой. На душе было паршиво-паршиво. – Ещё подумают, что мы эти…