Заместитель (ЛП)

— Вам она нравится, Клэр? — смущенно спросил я.

— Она чудесна! У меня много портретов, где я выгляжу, как Барби, но сегодня я в первый раз увидела на картине саму себя. Муж влюбился в нее, но есть еще желающие.

— Уже готовят ножи и пистолеты для встречи на рассвете, — засмеялась Тита.

— Скорее уж сумки и каблуки, — хихикнула Клэр. — Я не позволю жене Ван Бреды выиграть этот лот!

— Рад, что она вам понравилась. Другим тоже?

— Конечно! Даже Остерман сказал, что она хороша!

Мне еще долго не удавалось от них сбежать. Потом они захотели чаю, и я был представлен еще нескольким женщинам, которых не запомнил. Кажется, здесь сегодня собрался не только наш рисовальный класс, но и все высшее общество Цюриха. К тому моменту, как село солнце, я обзавелся чудовищной головной болью и мечтал о том, как бы спрятаться под столом. С огромной радостью я увидел, что пришел Хайндрик — появился законный повод отсюда сбежать. Я попрощался, ссылаясь на то, что завтра с утра в университет, и всю дорогу домой терпел насмешки Хайндрика. Теперь он зовет меня тусовщиком.

Вчера после учебы мы с Петером занимались в библиотеке банка (где еще?!); в пять он ушёл, а мне было пора одеться к аукциону. Ох уж этот пингвиний стиль! Моника отправила меня переодеваться наверх, в кабинет Конрада. Странное тревожное чувство охватило меня, когда оказался у него в кабинете совершенно один — Конрад должен был прилететь из Лондона позже, прямо к началу события. Не знаю, то ли дело в том, что его нет, или у этого места плохая карма… Его кабинет — одно из таких мест, где невозможно расслабиться. Я поспешно оделся и сбежал к Монике в кабинет, где она до сих пор еще работала.

— Выглядишь хорошо. Подойди сюда, волосы надо поправить, — сказала она, осмотрев меня. — Всё, готово.

— Можно, я посижу здесь?

— Нет, иди к Михаэлю. Он уже собрался. Мне еще надо привести себя в порядок.

— А если вам не ходить?

— Боюсь, это часть моей работы. Я должна отвлечь Гертруду, если ей на глаза попадется Фердинанд, а Михаэлю придется прятать от нее новую подружку Фердинанда. Если мы провалим свою миссию, тебе придется успокаивать герцога, — очень серьезно предупредила она меня.

— Может, поменяемся заданиями?

— Нет, милый, ты пропустил голосование, — сказала она, сверкнув белоснежной улыбкой.

— И когда же оно состоялось?

— Этим утром. Теперь иди. Не хочу опоздать и выслушивать жалобы Михаэля, что он задерживается по моей вине.

Мы приехали на аукцион в половине восьмого, и там уже было столпотворение. Поздоровавшись с несколькими знакомыми, в основном, с соученицами по студии Остерманна и их мужьями, я сбежал в сад. Правило «не выходить из помещения» я не нарушил — это частная территория, и она принадлежит отелю. Мне хотелось тишины, и ночная свежесть приятно успокаивала волнение. Чтобы стало совсем идеально, хорошо бы взять (стащить) бокал шампанского. Кто знает, может быть, у меня еще есть шанс. Конрад, наверное, занят аукционом, хотя я его до сих пор еще не видел.

Запах русской сигареты испортил блаженство. Его ни с чем не спутаешь. Я знаю — Алексей курил одну-две за вечер. Очень сильные, до тошноты — пока к ним не привыкнешь. Я встал и решил уйти.

Вернулся в помещение выставки, я снова подошел к своим картинам. Можете считать меня романтиком, но мне хотелось попрощаться с ними. К счастью, там никого не было, поскольку аукцион уже начался, и можно было бросить на них прощальный взгляд.

— Не стоило их вешать здесь, — глубокий голос заставил меня дернуться. Я поспешно оглянулся и увидел мужчину среднего роста — гораздо выше меня, но на голову ниже Конрада — с черными волосами и самыми темными глазами, какие я только видел. Привлекательного, хорошо сложённого и с тяжелыми чертами лица. Лет сорока с чем-то, я бы сказал. Он пренебрежительно ухмыльнулся. — Человечество бы только выиграло, если б в этой комнате случился пожар.

Странный акцент, похож на акцент Алексея…

— Авторы вложили в них много труда. Это благотворительное мероприятие, здесь только любители, не профессионалы.

— Да, я слышал. Просто удивляюсь, почему такой хороший художник, как автор этих трех картин, тратит здесь свое время. Если бы он не был таким эксцентричным и не прятался от всего мира, то избавил бы меня от необходимости смотреть все это убожество.

Что?! Мой мозг заработал. Неужели это тот, о ком я думаю? Русский из Лондона? Я молчал.

— За обманчивой простотой скрывается великолепная классическая техника. Вроде бы обычный сюжет. Три собаки; та, что в центре, бездумно уничтожающая голубого слоненка (Ага, Мопси-Разрушитель), очевидно хорошей породы; вторая, слева, маленькая дворняжка, умирает от желания поучаствовать и в тайне бесится, что ее не позвали, а третья, справа, большая, вроде бы дремлет, но в тоже самое время следит, чтобы две других не покидали своих мест. Почти чувствуешь, как поднимается и опускается ее грудь. Иносказательное отображение нашего общества.

— Я вижу лишь играющих собак.

— Не надо скромничать, Гунтрам, — сказал он.

Я застыл. Он хищно улыбнулся, и я почувствовал себя неуютно.

— Я слежу за вашими работами с двухтысячного года. Для меня стало большой неожиданностью, что вы так молоды. Сколько вам лет?

— Двадцать, — пробормотал я. Все-таки он тот самый русский! — Мистер Обломов? — спросил я, протягивая ему руку и надеясь, что он не слишком огорчен, что я оказался сопляком, а не маститым художником.

— Обломов — один из моих подчиненных. Меня зовут Константин Иванович Репин, — представился он, глядя мне в глаза и задержав мою ладонь в своей немного дольше, чем принято. Я смущенно опустил глаза. — У вас такие маленькие изящные руки. Руки художника.

— Я должен возвращаться, сэр. Аукцион уже начался, — неловко извинился я, желая поскорее сбежать.

— Незачем спешить — ваши картины уже проданы в соответствии со статьей семь правил аукциона. Я купил их вчера и теперь хотел бы получше познакомиться с их автором. Поужинайте со мной.

— Боюсь, что не могу, сэр. Я здесь с друзьями.

Ни за что никуда не пойду с этим человеком! У меня от него мороз по коже. С Конрадом ничего подобного я не чувствовал, даже в наши худшие дни.

— Линторфф очень вами дорожит. Его можно понять — художник еще прекраснее своих картин. Я бы тоже трясся над вами, если бы вы были моим.

Я уставился на него, вдумываясь в сказанное. Нет, вряд ли здесь есть двойной смысл. Пора бежать к папочке Горану или Михаэлю. — Хорошего вечера, сэр. Было… интересно с вами познакомиться, — сказал я, тщательно подбирая слова.

— Послушание и преданность. Тоже хорошие качества. Мы с вами еще увидимся.

— Гунтрам!!! Иди сюда!

Я оглянулся и увидел Фердинанда, глядящего на русского со смесью холодной ненависти и презрения. Вот дерьмо! Он слышал нас или вообразил чего-нибудь и сейчас побежит докладывать Конраду. Мне стало нехорошо. Опустив глаза, я послушно подошел к Фердинанду и едва не вздрогнул, когда он положил мне на плечо тяжелую руку. Он подтолкнул меня к выходу.

— Восхищен вкусом Линторффа, Кляйст. Он стоит каждого цента, уплаченного в Венеции, — сказал нам в спину Репин.

Фердинанд ничего ему не ответил и потащил меня за собой. Мы поспешно покинули отель.

— Разве мне не нужно подождать Конрада?

— Нет, поезжай домой с Гораном. Кто-то купил твои работы, и все расстроены. Не думал, что моя бывшая жена настолько неадекватна.

— Как такое могло произойти? Это же аукцион.

— Глава семь правил. Если ты предлагаешь цену, в пятьдесят раз превышающую начальную ставку, ты можешь получить лот, не участвуя в аукционе. Этот пункт был придуман для семей, которые хотели продемонстрировать предмет, но не хотели его терять. Предмет попадал в каталог, а собственник мог сделать предложение цены до аукциона, которое автоматически принималось, и вещь оставалась у него. Некто заплатил сто пятьдесят тысяч швейцарских франков за твои работы.