Не случится никогда? (СИ)

Едва Ваня присел на предложенную табуретку, альфач сунул ему под нос стакан с пахнущей апельсином пузырящейся желтоватой жидкостью.

— Пей, — велел. — От головы.

— Угу, — буркнул Ваня, принимая питье и припадая к нему губами. — С-спасибо.

И, о да, он вспомнил альфача. Это лицо, этот аромат «арабики», этот низкий голос с бархатными нотками. И руки тоже вспомнил. И имя всплыло.

Тот самый Саня, виновник теперешнего Ваниного жалкого состояния, отец так и не родившегося, погубленного в утробе ребенка. Неосторожный, допустивший сцепку в течке альфач на серебристой мазде. Интересно, у него все та же машина, или давно сменил?

Видимо, омега нечаянно задал свой вопрос вслух, потому что Саня ответил:

— Та же самая, Иви. А смысл покупать другую, когда эта хорошо ездит?

Посерьезнев, мужчина пододвинул Ване отставленный было им стакан:

— Допивай.

Парень в два глотка влил в горло растворенный аспирин и пошатнулся, схватился за виски — затошнило, закачались стены и окружающие предметы.

— Капусткой заешь, — посоветовал внимательно наблюдающий альфач.

И снова Ваня послушался — ведь Саня смотрел так…смотрел. Сочувственно и понимающе, нежно. Не будь Ване сейчас настолько худо, парень бы даже рискнул сказать — неравнодушно, и возможно — с любовью?

На ссутулившиеся плечи повторно легли широкие, сильные мужские ладони и заскользили, разминая напряженные мышцы.

— Я не искал тебя специально, Иви, не поверишь, — заговорил Саня, сдавленно, глухо и словно ни к кому не обращаясь. — Совсем. Но забыть не сумел. И каждый раз, выходя куда-нибудь, в магазин, в кино или в клуб, искал в толпе твое лицо. И — не находил. А вчера… — альфач немного помолчал, не прекращая массажа. — Вчера ты на меня сам свалился. Пьяный в полную жопу, почти голый, не удержался на стойке, споткнулся… Ну, я тебя и подхватил…

Ваня, съежившись под ласкающими руками, терпеливо ждал продолжения, и дождался:

— В общем, я-то словил, а ты обнял меня за шею, прижался, дохнул, попросил взять замуж и отрубился. Бросать тебя в клубе я не рискнул, мало ли, красивый, молодой омега, один, и отвез к себе… Ты же не сердишься, что без разрешения?

Вот так вот, Ванечка, молодой, красивый, одинокий, мощно, по-лошадиному, пьющий омега. Сиди и дохни со стыда. Перед тобой еще и извиняются.

Хотелось провалиться под пол или убежать. Но Ваня не сделал ни того, ни другого — подняв на когда-то преданного любовника наполнившиеся слезами запоздалого раскаяния глаза, ответил на его улыбку, смущенно и робко, и покачал головой:

— Не сержусь, Саш. Ты не сделал ничего плохого, чтобы я сердился. Наоборот, выручил из крупной передряги. Спасибо тебе…

Санино простоватое лицо лучилось навстречу. Чувством лучилось, и подлинной радостью обретения. Неужели простил мужчина того глупого, молоденького, эгоистичного омежку и не держит зла, готов начать тогда не задавшиеся отношения с чистого листа? Мало вероятно, если учесть, что он знает о Ванином бесплодии.

— Иви. — Саня смотрел, смотрел, не отрываясь… — Я ведь тебя люблю, хоть и не пометил. Остальное, наверно, не имеет значения?

Арабика, ароматная, свежесваренная арабика. Она куда вкуснее, чем ставший привычным за полтора года Симин запах хвои.

И кто такие истинные, если они существуют, как утверждается? Возможно ли распознать их с первой встречи? Или, чтобы понять, нужно сначала неудачно забеременеть и чуть не умереть, после получить страшный диагноз, сменить несколько десятков нелюбимых любовников, вдоволь измаяться в пустой квартире и неоднократно упиться до состояния «в дрова» по клубешкам?

Видимо, так. Иначе не объяснишь внезапно спавшую с разума и бешено заколотившегося сердца пелену.

Слезы уже не копились под веками, катились по щекам ручейками, горькие, отчаянные и насыщенные болью. Омега их не то что не вытирал — не заметил, поглощенный рвущимся изнутри страданием и раскаянием.

— Ты можешь меня пометить и сейчас, — сквозь всхлип прошептал он, впрочем, не надеясь на чудо. — А я — тебя…

====== Часть 11 ======

Массирующие Ванины плечи ладони на мгновение остановились, будто раздумывая, потом возобновили растирающие движения, переместились со спины омеги и взялись, у горла, за отвороты его пока целомудренно запахнутого халата.

Мужчина продолжал смотреть, серьезно и без признаков улыбки. Молчал. А потом спросил, упавшим почти до хрипа голосом:

— Ты уверен, что этого действительно хочешь, Иви? Абсолютно?

Онемевший от нахлынувшего переизбытка чувств Ваня торопливо закивал, и икнул от собственной наглости. Хотел ли он?! О, да. Жаждал. Всеми фибрами омежьей души, всем рвущимся на части сердцем.

Не метки — прощения и любви. Взаимной, огромной, поглощающей целиком и полностью любви, чтобы с головой и в омут. Прильнуть крепко-крепко, вдыхать густой кофейный аромат полной грудью, пропитаться им насквозь, засыпать с ним и просыпаться, изо дня в день, из ночи в ночь. И чтобы ладони кофейного альфы по имени Саня продолжали греть, через одежду или без.

Вот ты какое, оказывается, простое и незамысловатое — счастье. Приятно познакомиться, однако…

Ненужный более халат соскользнул к ногам, пока двое захлебывались поцелуем. Невыносимо сладким, перехватившим дыхание. Вкус Сани не изменился за три года, совсем, но Ване показался иным, более насыщенным и притягательным. Потрясающим.

Не разрывая взаимно пьющих чувство губ, Саня сгреб омегу именно так, как тому взмечталось — волос не пролезет, максимально приподнял к себе, под обнаженные ягодицы, вломился языком в приоткрывшийся с готовностью, пересохший от волнения рот и захозяйничал, но, увы, ненадолго — внезапно мужчина словно опомнился и оттолкнул уже потекшего киселем и обвившего вокруг торса руками парня прочь.

— Шлюха ты, — будто выплюнул, и брезгливо вытер губы тыльной стороной кисти. — Пошел вон из моей квартиры. Убирайся.

И Ваня не стал ни спорить, ни истерить. А смысл? Он молча, стараясь лишний раз не взглядывать на поманившего счастьем и грубо обломавшего, очевидно, из мести за прошлое, Саню, принял в охапку и натянул свою несвежую, в непонятных пятнах, воняющую клубным весельем одежду, молча подхватил протянутый альфачом рюкзачок и молча вышел на лестничную клетку.

Расплакался омега уже дома, горько и отчаянно, забравшись с ногами на диван и уткнувшись лицом в задранные коленки. Там, где сердце, сосала черная пустота. Привычная безнадежность и привычная бесцельность существования нахлынули, топя разум.

Зачем все, когда впереди лишь одиночество?! И зачем топтать того, кто и так растоптан? Изничтожить окончательно? Жестоко возвращать калеке причиненную им, давным-давно, по недомыслию, боль — ибо Ваня успел сполна заплатить за совершенное. И осознать потерю — тоже. Отдал бы собственную кровь по капле за возможность вернуться назад и исправить ошибку.

Невозможно. Машины времени не существует. Рыдай или не рыдай, хоть, нахрен, утопись. Зло случилось и минуло, а Ваня пожинает его плоды. И будет пожинать еще долго, до самой смерти от старости: бесплодная, никому не нужная шилява, не умеющая любить.

Нет, не умевшая и вдруг влюбившаяся. Поздно, Ванечка. Профукал три года назад. Нечего теперь локти кусать.

«Шлюха ты, пошел вон из моего дома»…

Да, шлюха, пора признать о себе правду. Сколько альф тебя валяло, Ваня? Считать устанешь. Если, вообще, всех вспомнишь. Клеймо ставить негде.

Бутылка вискаря нашлась там, где и должна была найтись — в баре за стеклянной дверцей, стакан омега сгреб с сушилки для посуды и тут же щедро, почти до краев, наполнил и выпил залпом, не сходя с места. Обжигающая слизистую жидкость пронеслась по пищеводу, ухнула в пустой желудок и взорвалась бомбой.

Ваня так не рыгал со времен залета — наизнанку. Его, корчащегося на полу, рвало и рвало, сначала виски, потом пеной и горькой, желтовато-зеленоватой желчью, по щекам бежали слезы, которые не было сил вытирать, из солнечного сплетения поднималась волна злости на собственное, предавшее тело.