Вандал (СИ)

— Ты ополоумел? Мы в больнице!

Саске проигнорировал это высказывание, придавливая юношу к постели. На ногах у него, наверняка, останутся синяки или царапины — следователь не может сдержать волны эмоций.

И мир трещит по швам.

И сердце бьётся в горле.

Учиха никогда прежде не делал так, но отчего-то жутко хочется. Он отползает дальше, почти к самому краю и сдёргивает с жениха испоганенные штаны прямо вместе с бельём.

— Что ты делаешь? — голос фонит удивлением и любопытством.

Из окна несёт затхлостью и весенней духотой. Но Наруто задыхается совсем-совсем не поэтому.

Когда Саске опаляет горячим дыханием нежную кожу плоти, он издаёт сдавленный писк, а звук стрянет в горле. Мужчина ласкает его ртом, обводит языком трепещущие вены, берёт и старается заглотить. Член Узумаки не маленький, хоть и не такой габаритный, как у Учихи.

На второй попытки заглота парня пробивает на слабый смех. Приятно, конечно, но не каждый рот для этого сделан и приспособлен.

Тело ватное, тяжёлое, руки и ноги не слушаются. Наруто отталкивает от себя жениха, почти мужа, будучи на грани ощущений. Он притягивает к себе его, чтобы поцеловать, искусать да крови губи и вцепиться в плечи. И это так интимно, что с уст срываются только мольбы к богам, чтобы это никогда не прекращалось.

Оргазм наступает так, как никогда прежде. Он нарастает воющим чувством, а потом как молнией бьёт во всём теле. Узумаки трясёт так, что подгибаются колени и выгибает в неестественной позе спину. Мужчина утирает с лица кровь и хищно улыбается. Ничего-ничего, ночью продолжат.

Юноше отдают вещи, справку с подобием выписки, рекомендации. Учиха тут же отбирает листок и кладёт к себе. Сам лично проконтролирует и, если потребуется, примет меры.

Итачи ждёт их у выхода, а Акайо бросается к студенту и виснет на нём. Акайо пять и он много чего не понимает, но прижимается несильно, стараясь не причинять боли. Парень опускается перед ним и позволяет обнять за шею. Лицо озаряет улыбка.

— Ну что, парень, коленки не поцарапал? — Акайо был готов расплакаться и уже заныл, вспоминая, как человек из-за него подверг себя опасности.

Ехать пришлось другой дорогой и делать большой крюк. Наруто сидел с ребёнком сзади, они о чём-то увлечённо разговаривали. Племянник во всю хвастался своими игрушками, и они вдвоём со студентом заливисто смеялись.

Итачи был необычно серьёзен. Вид его смягчался только при взгляде на сына.

— Саске, я очень виноват. Я не смог углядеть за собственным ребёнком, и из-за этого твой парень мог получить увечья, — полушёпотом начал он, когда с заднего сидения стало слышаться сопение. Мужчина кивнул, — я даже не знаю, как бы мог отблагодарить его.

— Можешь не заморачиваться, — младший из братьев махнул рукой, — улыбка Акайо будет для него лучше любой благодарности. Он очень любит детей.

— Он сам ещё ребёнок. И куда тебя понесло…

***

Жена Итачи работала за границей уже около полугода. Они не общались, но документально всё же состояли в браке. Спрашивать Наруто не решился.

Дети отсутствие матери вообще не воспринимали. Мол, нет её, ну и какая разница. Да и сам отец как-то довольно брезглив, с неприязнью отзывался о супруге.

Юноша с расспросами не лез. Не его это дело. Надо — покажут, расскажут и в голову вобьют так, что и знать больше не захочется.

Саске побледнел, когда его мать уводила его же жениха под ручку в дальнюю комнату. Следом за ним помрачнел его брат, а его отец уже во всю закидывал в себя успокоительное.

— Мальчик, я надеюсь, крепкий, — устало подытожил Фугаку, — потому что если она доведёт его до истерики, я с ума сойду. А ты и Акайо тем более, — он бросил на сына и внука сочувствующий взгляд. Ему даже и посмотреть на парня не дали.

Они вернулись почти через час. Наруто был какой-то вялый, даже выглядел заплаканным. Отец семейства присвистнул, когда Саске приобнял его за плечи, едва-едва касаясь, упираясь подбородком в его затылок. Такое, казалось бы, простое действие стоит тысячи слов.

Даже спрашивать не надо было, насколько всё серьёзно. Навсегда.

***

Изуна и Наруто сразу нашли общий язык. По громким звукам голосов, казалось, что детей в доме не двое, а как минимум десять. Имениннику жутко понравились подарки, и татуировка на животе юноши. Он зарёкся, мол, когда вырастет, тоже такая будет.

— Татуировки, это, конечно, хорошо, но очень опасно, — вкрадчивым голосом припечатал Узумаки.

— Ты же рискнул! — с упрёком начал поддакивать брату Акайо.

— Мне тогда терять было нечего, — юноша пожал плечами, как будто говорил о погоде или подвиде растений, — а ты должен быть защитником и беречь всю свою семью. В особенности малыша Йо, — он растрепал его волосы, — когда-нибудь я сделаю это неопасным. Тогда и приходи.

Изуна кивнул, а потом с воинственным криком “Несите торт!” умчался на кухню. Свечки мальчик задувал так, что всё вокруг было изляпано кремом. Первый кусок он торжественно отдал Наруто, потому что юноша ему уж больно приглянулся. А папа учил: хочешь стать другом — будь добрее.

Празднование затянулось до позднего вечера. Акайо уже зевал и потирал глаза. За окном стемнело. Саске пришлось отлучиться, чтобы пригнать машину. Гонять своего брата по городу в такой час он, конечно, не собирался и не стал бы в любом случае.

Когда юноша выходит из дома, дети в пижамах выскакивают из постелей и мчат вслед. Они виснут на нём, не давая и шелохнуться. Он склоняется к ним, чтобы позволить себя обнять.

— Наруто-сан, ты же приедешь ещё?

— Конечно приеду! — он треплет мальчишек по волосам и движется к машине, — скоро увидимся!

Ребята на прощание машут им рукой, а потом Итачи заводит их в дом, ссылаясь на позднее время.

Мужчина едет, а в окне сверкают огни ночного Токио. Узумаки необычно задумчивый, зарывается рукой в волосы, прикусывает губу. На улице прохладно, но на душе разливается какое-то непонятное тепло. Они едут домой.

— Саске, — осторожно зовёт его юноша, — я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю, уссуратонкачи.

Они съезжают к обочине где-то в безлюдной улочке. Наруто жмётся к нему, и дыханье у него какое-то прерывистое. Мужчина целует его лицо: нос, уголок губ, скулы, лоб — а потом, наконец, требовательно впивается в его рот. Завтра воскресенье, поэтому можно не ехать домой, а заночевать прямо тут.

Если, конечно, они лягут спать.

Саске горячий. Юноша не помнит. Когда он оказался на заднем сидении, пристёгнутый наручниками к ручке над дверью — такие делают явно не для подобных вещей — и возбуждённый до искр в глазах. И в глазах темнеет, когда длинные тонкие пальцы ласкают тело. Томно, осторожно, будто боясь сломать.

А на бёдрах темнеют синяки.

Потому что Учиха не умеет держать себя в руках.

Наруто стонет, будто растраханная шлюха, когда его вжимают в сидение. И движения бешеные, бешеные толчки. Юноша тугой, и нутро от этого всё горит и с ума сходит. В машине душно пахнет похотью.

Узумаки стонет от непонятных ощущений. Проникновение слишком сильное, резкое, глубокое, что ноги сводит судорогой и внутренности сдавливает. Так приятно, что всё начинает болеть.

Мужчина склоняется к нему, чтобы поцеловать, а ему ради этого приходится шире разводить ноги — в машине нет места. Но Саске прижат к сидению, а Узумаки насаживается на его плоть сам, двигая бёдрами. И губы уже до крови искусаны, потому что не подходящая для криков акустика, кажется.

Оргазм накрывает почти одновременно, и похож он на наркотический приход. Всё тело становится ватным, жарко и мокро. Внутри тянет от усталости и удовлетворённости. И стоны всё же срываются с уст пошлыми вздохами.

Завтра воскресенье, поэтому Саске достаёт из-под переднего сидения плед и кутается в него, бережно прижимая к груди парня. Он засыпает почти сразу, потому что тихо и устало опускается ночь на город.

Токийские огни нежно убаюкивают двоих, которым вечно нужно потрахаться в неположенном месте. Хорошо, что за это не штрафуют.