Я падаю вниз (СИ)

========== Пролог ==========

Взгляни на этот свет,

Шагая в темноту. (с)

***

В раздевалке тихо.

Слышно только, как где-то в душевой редкие капли срываются с крана и бьются с глухими шлепками о кафельный пол.

И в этой тишине его загнанное дыхание кажется просто оглушительным. Сигнальным выстрелом в воздух — я здесь. Я в ловушке.

Лешка закрывает рот обеими ладонями, забивается в пыльную брешь между шкафчиками и стеной. На виду торчит только мокрый лимонно-желтый шнурок кроссовка. Нет сил его подобрать и упрятать. От страха, гоняющего сердце мячиком в груди, немеют и перестают слушаться пальцы. Лешке всего десять лет, он еще не знает, что такое гордость, или месть, или жгучая ответная ярость. Зато он знает, что такое боль.

Боль — это когда кровоточит свежая ранка на распухшей от удара губе. Боль — это когда тебя со всей силы пинают коленом в живот. Боль — это когда ты хотел подружиться с ним, подложил ему яблоко в портфель на переменке и нарисовал забавную рожицу на его парте, подписав криво «Лешка», но он сразу же тебя невзлюбил. С первого яблока, с первой рисованной рожицы, с первой робкой улыбки.

Боль — это то чувство, которое царапается внутри, когда Паша Соколов смотрит на тебя злыми серыми глазами.

Тише.

Он старается дышать еще тише.

В коридоре слышатся торопливые шаги, приглушенные мальчишеские голоса и сдавленные смешки.

— Рыся, — зовет Паша ласково. — Где ты, Рыся?

Прицепился намертво к фамилии Рысаков, прозвище вот придумал, от которого мурашки бегут по коже.

Лешка знает, что чуть он всхлипнет или подвинет ногу, и Паша услышит. Поэтому он замирает, почти не дыша, и следит за тенью.

Тень ползет по скамейкам, вслед за Пашей проверяет по очереди шкафчики, проверяет за куртками на крючках. И останавливается вместе с Пашей напротив Лешкиного укрытия.

— Вот ты где, Рысик, — улыбается Паша.

У него щербинка между передними зубами и маленькая родинка на виске. У него встрепанные черные волосы, и правая бровь чуть короче левой из-за едва заметного шрама.

— Иди сюда, — говорит Паша, и его улыбка больше не кажется дружелюбной, она кажется злой. — Я не обижу тебя.

Лешка прекрасно знает, что это неправда.

Как знает и имя того чувства, что поднимается в нем, когда Паша наклоняется, чтобы вытащить его из укрытия.

Боль.

*

Металлические ножки парты с грохотом проезжаются по полу, и резкость этого звука вырывает меня из сна.

Голова болит. Болит затекшая шея. Ноги кажутся чужими и ватными из-за неудобной позы, в которой я провел два часа.

Проснулся, а вокруг все та же кромешная тьма и тонкая полоска света посередине — это дверца шкафа, в котором я спрятался, закрывается не до конца.

Снова слышу, как стонет парта под их общим весом. Риты, опрокинутой спиной на столешницу, и Паши, который трахает ее со звериным напором.

Слышу поверхностные вдохи-выдохи и скулеж Васильевой, такой громкий, что весь колледж бы слышал, если бы в это время в западном крыле был кто-то, кроме нас троих.

Я — непрошенный гость на празднике жизни Риты, которая давно мечтала скинуть трусики перед Пашей.

Я — нечаянный свидетель и мелкий трусливый зверек, прячущийся в тени.

Застрял до вечера с недоделанной лабой по химии, а когда настало время уходить, услышал шаги в коридоре, сдавленное хихиканье Риты и хриплое Пашино «давай сюда». Опомнился уже в одном из классных шкафов среди полсотни пробирок и микроскопов, едва дыша от страха. У меня было два варианта, либо немедленно броситься в укрытие, либо попасть под горячую руку Соколова. То есть, как такового выбора не было.

Я лишь молился, чтобы ничто меня не выдало.

Впрочем, эти двое были так заняты друг другом, что не заметили ни моей сумки, которую я быстро затолкал за урну, ни тетради по химии, оставленной на столе.

Краткая полудрема оставила за собой тупую пульсацию в висках и чувство тошноты.

Хочется есть. Хочется в туалет. Хочется разогнуть ноги.

Очень хочется домой.

Рита стонет, и я осторожно заглядываю в щелку.

Вижу ее запрокинутую голову и фигуру Паши, подсвечиваемую сзади единственной горящей настольной лампой. Он ритмично подается бедрами вперед, мнет рукой левую грудь Риты, грубо оглаживает пальцем ее набухший сосок.

Меня передергивает — так близко парта к моему укрытию, так близко разгоряченный сипло дышащий Паша. Ему стоит лишь поднять взгляд, и он наверняка увидит, что шкаф затворен неплотно.

Трахаются без продыху уже не первый час.

И вдруг, как выстрел посреди чистого поля, раздается вибрация. Противная громкая вибрация моего телефона, который прижимается вплотную к мусорной корзине и заставляет дребезжать и ее.

У меня чуть не останавливается сердце.

Я чувствую, как отчаяние захлестывает меня вместе с животным ужасом. Неужели, я так долго сидел в укрытии, чтобы быть в итоге обнаруженным?

Мама. Наверняка, это звонит она, беспокоясь, почему я не появился к ужину.

Паника сжимает меня в своих тисках так сильно, что я на полном серьезе думаю немедленно вылететь из шкафа и броситься к двери, пока член Паши все еще в Рите, и Соколов не сможет сразу меня догнать.

Но в этот момент Рита стонет еще громче и протяжнее обычного, и Паша, схватив ее за бедра и замирая, вторит этому звуку на особенно звучной ноте. Телефон перестает вибрировать как раз в тот момент, когда Паша кончает и выходит из Риты, берет в руку опавший член и вытирает остатки спермы с головки о внутреннюю сторону ее бедра.

Я перевожу дух.

Кажется, они не заметили.

— Проводишь до дома? — спрашивает Рита с улыбкой, слезая с парты, оправляя юбку и натягивая трусики.

Паша застегивает брюки, щелкает пряжкой ремня и смотрит на Васильеву с улыбкой.

Встрепанный, все еще разгоряченный после секса, Соколов кажется еще опаснее, чем обычно. И этот взгляд серых глаз: полный веселья, но отнюдь не добрый. От него у меня мурашки бегут по коже.

— Не сегодня.

Рита выглядит обиженной.

Но и она, похоже, замечает в глазах Паши нечто такое, из-за чего не решается ему возразить. Поэтому, пробормотав «встретимся на парах», она быстро огибает парту и скрывается за дверью кабинета.

Угол моего обзора невелик.

Провожая взглядом Риту, я тут же теряю из поля зрения Пашу.

И шагов его я не слышу, чтобы понять — в какой он части кабинета?

Несколько секунд просто стою возле самой дверцы, а потом она вдруг распахивается, и я в оцепенении гляжу на возникшего из ниоткуда Пашу. Он усмехается, окидывая меня взглядом с головы до ног, вальяжно опирается плечом о край шкафа. И спрашивает с хрипотцой:

— Успел передернуть, Рысик?

*

Паша тащит меня за капюшон толстовки.

Я спотыкаюсь, потому что ноги после двухчасовой неподвижности в неудобной позе плохо слушаются. Роняю из открытой сумки, которую прижимаю к груди, карандаши, черновики и мелочь.

Когда несколько монеток со звоном ударяются о кафельный пол, Паша тормозит, раздраженно застегивает сумку сам и хватает меня уже за шиворот, продолжая тащить в сторону раздевалок.

Его любимое место.

Локация моих ночных кошмаров.

— Живее, — бросает Паша сухо. — Или ты хочешь провести здесь всю ночь?

Он швыряет меня на скамью. Я ударяюсь спиной о стену и дрожу, не в силах ничего поделать с реакцией собственного тела.

Паша щелкает по выключателю.

Свет бьет мне в глаза, заставляя болезненно щуриться.

— Соскучился? — Паша становится надо мной, смотрит сверху вниз с широкой ослепительной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Его возбуждает моя беспомощность, моя слабость и то, как мелко дрожат мои губы в попытках произнести хоть что-то в свое оправдание. — Подглядывать за моим перепихоном из шкафа - вполне в твоем стиле. Я уж было подумал, что ты меня избегаешь.

«Так и есть», — хочется сказать мне.

Уже две недели я подгадываю каждый свой шаг в колледже так, чтобы ненароком не наткнуться на Пашу. Это не слишком сложно, учитывая, что у наших групп почти не совпадают пары. И учитывая то, что Соколов постоянно вертится в компании своих приятелей. Они отвлекают его. Не дают времени смотреть на таких отщепенцев как я.