Между миром и войной (СИ)

— Признаться, Росио, я удивлен, — Лионель пригубил вина и отвернулся к окну, за которым уже начинало темнеть. — Твой юноша оказался истинным Повелителем Скал: твердым и незыблемым… то есть наоборот, — в уголках губ притаилась улыбка. — Раз ему хватило стойкости отказаться от лучшей женщины Олларии, именно твердости в одной известной части тела ему и не достало.

— Ли, — в голосе Эмиля не прозвучало и намека на осуждение, — ничего удивительного: Рокэ достался истинный Человек Чести и ярый эсператист.

Сидевший возле камина хозяин дома никак не отреагировал на его замечание, он предпочел глядеть в огонь, высматривая в нем то ли прошлое, то ли будущее, а возможно, пляску закатных тварей.

— При чем здесь это? — Лионель уже неприкрыто ухмылялся. — Мало ли Людей Чести жаждут внимания прекрасной Марианны? Возьми хотя бы Килеана в пример. А Окделл при первой же возможности сбежал от нее как от огня. Росио! — вдруг воскликнул он. — Да хватит уже с Леворуким беседовать! Нет, я вовсе не удивлен, а уязвлен! Как твой юноша посмел пренебречь моей любовницей?!

Эмиль закашлялся, то ли подавившись вином, то ли неумело скрывая смех, уж больно разъяренным стало лицо у старшего Савиньяка. Так он никогда не позволил бы себе выглядеть во дворце — только дома или у Рокэ.

— Да я его на дуэль вызову! Эй, Росио, прикажи сейчас же подать сюда своего оруженосца! — не обращая на брата ни малейшего внимания, грозно воскликнул Лионель, развлекаясь от души.

Рокэ раздраженно дернул плечом, обернулся и тихо произнес:

— Не смешно.

— А по-моему — очень, — заметил Эмиль. — И вообще, Рокэ, разве это не добрый знак?

— Не оценить прелестей Звезды Олларии не сумел бы даже блаженный, коим твой оруженосец, вне сомнений, является. Не пожелать ее мог только мужчина, не питающий никакого интереса к эрэа вообще, а значит… — Лионель выдержал небольшую, но многозначительную паузу и воскликнул: — Поздравляю тебя, Росио!

— Ли… — в коротком детском имени Лионеля Савиньяка не было ни одного шипящего звука, но Рокэ, произнося его, производил впечатление разъяренного кота. — Не смей издеваться!

— Так я ж наоборот, — Лионель перестал улыбаться и вздернул правую бровь, выражая недоумение. Рокэ автоматически отзеркалил этот жест, поморщился, встал и направился за очередной винной бутылкой, к которой приложился, игнорируя бокал. — Разве не ты прожужжал нам с Милле все уши на предмет пасмурных глаз, опахал ресниц и сводящей с ума глупости, то есть наивности, эм… в смысле невинности? Неужели я ошибся, и твой юноша настолько влюблен в королеву, что предпочел ее светлый образ лучшей куртизанке Олларии?

Рокэ молчал долго. Лионель уж думал, ответа он не дождется, однако Рокэ все же сказал:

— В том-то и дело — куртизанке.

Лионель приподнял и вторую бровь.

— Мой незамутненный в части человеческих взаимоотношений оруженосец, — решил пояснить Рокэ, — испугался так называемых болезней эвротов и сбежал сразу, как выдалась такая возможность. Разумеется, прелести плотской любви он не познал, а значит, все так же предпочитает предаваться фантазиям, основанным на бредовых пьесках Дидериха.

— Какая удивительная осведомленность, — фыркнул Эмиль. — Уж не милейший ли почти святой Эгмонт делился с малолетним сыном пикантными подробностями своих приключений? Или, быть может, Штанцлер? Первый, насколько я помню, не проявлял разборчивости в связях, в последний год развлекался в лесу с какой-то крестьянкой, наверняка привечавшей не одного его. А Штанцлер всегда был скупцом.

— Какая поразительная осведомленность, — фыркнул Рокэ. — Нет, не они. Милейшая Мирабелла Окделл, в прошлом девица Карлион.

Эмиль не удержался и присвистнул.

— По словам Ричарда, — продолжил Рокэ, — его матушка расторгла помолвку со своим первым женихом, когда узнала о посещении им борделя.

— Какой ужас, — Эмиль прикрыл рот рукой.

— Думаю, заведение было не из лучших, и… в общем, женщина, отвадившая Сильвестра, не допустившая повторения судьбы Женевьев Окделл и единолично правящая в целой провинции, никогда не казалась мне глупой или непредусмотрительной. Она заботилась прежде всего о своем здоровье, — сказал Эмиль.

Рокэ кивнул и усмехнулся.

— В юности мне самому рассказывали… всякое. Да и тебе тоже. Ричард просто излишне впечатлителен.

— Но ты, разумеется, предложил юноше руку помощи, — предположил Лионель.

Рокэ тяжело вздохнул.

— Две руки?

Рокэ промолчал.

— Две и клинок?!

— Граф Савиньяк, — начал Рокэ ледяным тоном, — вы забываетесь…

— Я беспокоюсь, — парировал тот, — на правах одного из немногих оставшихся у тебя родичей и друзей, Росио. Неужели ты решился предложить открыто, а этот недалекий вепрь посмел тебя отвергнуть?

— Мой «веприк», как обычно, был прям в выражениях.

— Сочувствую.

Рокэ сверкнул глазами, отставил бутылку, по-бергерски упер руки в бока и произнес:

— Ричард сам уже сомневался в правильности стремительного отступления. В особняк он вернулся в удрученном настроении. Разумеется, как и всегда во время душевного разлада, он пришел ко мне, мы выпили. Он опьянел с пары бокалов, я протянул к нему руку. Не помню, как он оказался у меня на коленях, но это и неважно. Я коснулся его губ своими, почти целомудренно, на пробу, и не получил немедленного отказа; провел рукой по бедру, и Ричард задышал чаще.

— Рокэ! Ты так рассказываешь, что, покинув сей гостеприимный дом, мы с Ли непременно посетим какое-нибудь милое заведение, — заметил Эмиль. — А я, между прочим, не питаю симпатий к гайифским развлечениям.

— А дальше? — спросил Лионель.

— А дальше все, — сказал Рокэ и развел руками. — Заплетающимся языком мне было объяснено, что мой моральный облик нельзя и близко сравнить с алатским хрусталем, а значит, я… Я! Ли, не смей ржать громче Моро, ты олень, а не конь! Я могу оказаться носителем той самой болезни эвротов, которой так опасается мой блаженный юноша. Я, Лионель, ты представляешь?!

Оба Савиньяка хохотали, не скрываясь. Рокэ вздохнул.

— Вот таковы и есть мои родичи и друзья. Лоси вы, а не олени.

— Рос-сио, — протянул Лионель, пытаясь успокоиться. — Прошу, не надо о гербовых животных, у тебя ведь тоже далеко не орел в бездне света.

Рокэ скрестил на груди руки.

— Так ты оскорблен? — спросил Эмиль, отсмеявшийся и успокоившийся раньше брата.

— До глубины души!

— И готов отступиться?

Рокэ, прищурившись, посмотрел на него и промолчал.

***

Дик перевернул страницу и вздохнул.

На очередной гравюре выгибался обнаженный мужчина. Доказательством того, что происходящее ему нравилось, служило ничем не скрытое возбуждение. Ноги его были широко раздвинуты, голова покоилась на плече любовника, стоявшего сзади и обнимавшего его поперек живота.

Дик сглотнул вязкую слюну и закашлялся. Он в который уже раз пообещал себе вернуть книгу в библиотеку, но, кажется, это было выше его сил. Как вообще на месте, всегда занимаемом пьесами Дидериха, оказался том в черной коже с золоченой вязью морисских литер — неизвестно. Каких демонов Дик в него заглянул, оставалось загадкой для него самого. Он не только взял книгу, но и потом, когда окончательно стемнело, унес в свою комнату.

«Стратегическая диспозиция: у стены, у стола, в коридоре (в этом случае оба будут боятся быть застигнутыми и наслаждение покажется острее), в любом доступном месте», — было начертано на полях. А ниже красовался наскоро нарисованный ворон, мечтательно закатывающий глазки.

У Дика тотчас запылали уши, когда он представил, как в очередной раз ночью пробирается в свою комнату, и вдруг… Неизменно представлялся эр Рокэ (вероятно, из-за того, что комментарии на полях принадлежали именно его легкому язвительному перу), и с этим тоже ничего не выходило поделать.

Весь остальной текст был написан на морисском от руки, однако Дика подобное нисколько не останавливало, ему вполне хватало комментариев и гравюр.

Ох, знала бы матушка! Она не только прокляла бы его, но, наверное, и убила бы собственноручно. Однако начав рассматривать рисунки, выполненные, вне сомнения, талантливым художником, не пренебрегавшим деталями, Дик не мог остановиться.