Что движет солнце и светила

- Всё правда. Я даже не знаком с ней. Обменом занимался посредник. А что, у вас какие-то претензии? Обращайтесь в фирму...

- Дайте её адрес, - попросил я. У меня не было с собой ни бумаги, ни карандаша. Мужчина принёс и то, и другое, но сам писать не стал продиктовал адрес в Риге. Оказывается, он жил там. Квартиры удалось обменять просто каким-то чудом, потому что Россия и Латвия теперь два суверенных государства, возникла масса ограничений и условий, просто жуть!

- Возможно, вам повезёт и эта фирма ответит, - сказал мужчина. - Там берегут тайны клиентов. Но попытка не пытка - напишите, может, откликнутся...

Что-то неуловимо странное было в нём. Он почему-то старался стоять ко мне вполоборота. Голос с хрипотцой, как это бывает при сильной ангине. На скулах проплешины редкой щетины, а подбородок и шея - гладкие, будто волосы там никогда не росли. Тонкие, ухоженные пальцы, отливающие благородной белизной, тоже меня смутили: какая-то немужская ладонь, слишком хрупкая. Наверное, он музыкант, а, может, карманный вор? "Щипачу" тоже нужно холить и лелеять свои руки, чтобы не потеряли гибкости и чуткости.

- Значит, уже давно её ищите? - предполагаемый "щипач" сочувственно покачал головой. - Послушайте, а вам не приходит в голову мысль, что Лиза в самом деле не хочет вас видеть?

- Как-нибудь разберусь сам, - буркнул я. - Спасибо за адрес.

- Здесь она уже никогда не будет жить, - сказал парень и многозначительно, как-то по-особенному ласково улыбнулся: Поверьте, это похоже на сжиганье мостов...

Вообще-то я об этом уже и сам догадывался, но, честно говоря, никак не мог понять одного: почему? Всё было замечательно, просто дух захватывало, до того хорошо, что даже казалось: это - слишком, чересчур, прекрасно до невыносимости.

Вот оно, ключевое слово: невыносимо!

Вы когда-нибудь задумывались над таким парадоксом: бесконечная Вселенная расширяется. Как может расширяться то, у чего нет пределов? Но, впрочем, что в этом удивительного? Вот, например, человек вроде как ограничен клеткой собственного тела. Выше головы, к тому же, никогда не прыгнешь. И за локоть сам себя не укусишь, как ни старайся. Глаз на затылке нет и не будет, и сердце не каменное, и здоровье не вечное... Но любых пределов достичь можно - и физических, и духовных. А вот удержаться на головокружительной высоте, на пределе сил и чувств - выносимо ли? Если удерживаешься, то быстро сгораешь; не каждому под силу жить каждый день как последний - на всю катушку, не сдерживая желаний, напропалую, безоглядно. Я бы так смог? Скорее всего, нет. И Лиза это поняла. И сошла вниз первой. Она раньше меня поняла, что познавшего восторг и радость свободы уже нельзя держать у ноги как пса, потому что он - вольный волк. И все эти милые штучки - уют, размеренный быт, добропорядочные супружеские отношения, какие-то обязательные ритуалы вроде чмоканья в щёчку перед уходом на работу и так далее - короче, всё то, чем так гордятся крепкие "ячейки" общества, просто убьют свободное и вольное существо. Живым-невредимым он, впрочем, останется, но, Боже, как скучен и утомителен будет этот мужчина, став обыкновенным, и даже не заметит, как любовь обернулась чем-то вроде привычки курить после сытного обеда или чистить зубы перед сном. А могла бы развиваться до бесконечности!

Глупо, высокопарно... Ах, Боже мой, и почему не умею ясно и просто выразить свою мысль? Может, потому, что не желаю признаваться в собственной недалёкости.

Ладно, сознаюсь. Я вообразил, что тот парень всё-таки что-то знает о Лизе и, возможно, он даже её родственник: чем иначе объяснить их внешнее сходство?

Я несколько раз ездил в бывший Лизин дом, звонил в дверь её квартиры и, затаив дыхание, с бьющимся сердцем, облокачивался о косяк. Мне казалось: по ту сторону стоит Лиза и, так же затаив дыхание, слушает, как дышу я. Но дверь не открывалась.

Однажды, когда я в очередной раз встал на пост у этой двери, обитой траурным дерматином, из квартиры напротив высунулась старушонка. О таких говорят: божий одуванчик - маленькая, худенькая, с редкими, пушистыми волосёнками на голове.

Божий одуванчик вытаращила совиные глаза и осторожно кашлянула:

- Жалко мне вас, молодой человек...

- Почему?

- Напрасно вы сюда ходите.

- А вам что за дело?

- Неужели так ни о чём и не догадался?

- О чём именно?

- Вы с Лизой любились? - настырно спросила Божий одуванчик и утвердительно тряхнула головой: Любились! И неужто сердце вам ничего не подсказало?

- Да что вы мне загадки загадываете? Говорите прямо!

- Не кричите на меня, - Божий одуванчик испуганно втянула голову за свою дверь, погремела цепочкой и снова высунулась. - Я могу ничего не говорить. Пожалуйста! Однако жалко мне смотреть, как вы маетесь...

- Да с чего вы взяли? И вовсе не маюсь!

- Ну-ну, - Божий одуванчик фыркнула и смешно надула щеки. - У меня вон, глядите, французский глазок. Вся лестничная площадка - как на ладони! Всё вижу: кто идёт, с кем идёт, когда и как...

- Ну и что?

- А то, что я видела, как Лиза вернулась после операции. Худая, бледная, на себя не похожая...

- Какая операция? Я ничего не знаю...

- Не положено, стало быть, знать, - Божий одуванчик выговаривала каждое слово чётко, по отдельности. - Но теперь - можно... Вижу, как вы убиваетесь, места себе не находите...

- Да уж! - усмехнулся я. - Вы не лишены наблюдательности, сударыня.

Божий одуванчик не уловила иронии, а может, сделала вид, что всё в порядке. Она высунула острый кончик языка, провела им по узким, пересохшим губам. Что-то змеиное мелькнуло в её маленьких чёрных глазах с выцветшими ресницами. Я даже подумал: " Сейчас ужалит!"

И точно. Божий одуванчик, потупившись, наморщила лоб и сказала:

- Когда Дима сделал операцию в первый раз, никто ничего не заподозрил. Он был, конечно, странным: с девчонками не якшался, всё больше - сам по себе, тихий, вежливый такой. Ну, иногда у него другие парни бывали. Не шумели, не пили, музыку громко не включали, а что делали, про то слух пошёл: Дима-то, мол, интересуется только мужчинами, а девок ему и на понюх не надо!

Я не понимал, зачем она рассказывает про какого-то Диму. Все эти "голубые" извращенцы и их проблемы меня как-то мало интересовали. Да и ей ли, Божьему одуванчику, смаковать подобные истории?