Комплекс Мадонны

— А теперь, когда мы восстановили всю технику ограбления, — говорил Алекс, — не могли бы вы сказать, обсуждали ли вы с Лопесом, что делать, если кто-то помешает грабителям осуществить их замысел?

— Мне никогда не приходило в голову, что такое может случиться, поэтому мы это никогда не обсуждали.

— А у Лопеса был какой-то план на этот случай?

— Не знаю. Очевидно, был, но я не был в него посвящен.

— Если бы ограбление было связано с насилием, вы не стали бы его замышлять?

— Нет, категорически, нет.

— Значит, у вас не было плана действий на случай неожиданного появления Гранта или полицейского?

— Никакого.

— Вы можете сказать нам, почему вы решили прибегнуть к ограблению?

— У меня не было способа узнать, что именно происходит с Барбарой во время приемов. Я лишь замечал, что наши отношения ухудшаются с каждым днем, и я должен был узнать, почему. Если бы вина была моей — что-то, сделанное мной, беспокоит ее, — я был готов предложить компенсацию. — Он помолчал, ища в зале Барбару. — Я…

— Да?

— Я люблю ее и не хотел бы, чтобы она продолжала страдать, поэтому я готов сделать все возможное, чтобы облегчить ей боль.

— Почему вы обратились к доктору Фреру, а не к какому-то другому врачу?

— Мне его рекомендовали с лучшей стороны.

— Во время первой встречи вы заключили какое-то соглашение, которое, на ваш взгляд, доктор Фрер не выполнял?

— Да, он обещал представлять мне еженедельный отчет, письменный или устный, об успехах лечения.

— Делал ли это он в действительности?

— Нет, не делал.

— Почему вы не обратились с Барбарой к другому врачу?

— Ну, она привязалась к нему. Весь ее день вращался вокруг него, ее визитов к нему. Хотя меня и волновало отсутствие информации и то, что Барбара менялась, я не мог взять на себя ответственность заставить ее покинуть Фрера.

— Вы могли заставить ее сделать это?

— Я мог сказать Фреру, что перестану оплачивать его счета, что я хочу передать Барбару другому врачу, но он смог бы все равно продолжать заниматься ею.

— Как бы вы могли описать отношения с доктором Фрером? Я хочу сказать, отношения с вашей стороны.

— Вначале они были хорошими, даже дружескими, но когда я стал настаивать, расспрашивая о Барбаре, они стали напряженными.

— С обеих сторон?

— Нет, в основном, с моей. Он, похоже, был доволен, словно Чеширский кот.

— Вы можете пояснить это?

— Ну, чем больше меня охватывала тревога и отчаяние, тем спокойнее, тем самодовольнее он становился.

— Не могли бы вы привести примеры?

— Нет. Изменилось его отношение ко мне. Подобное случалось со мной в деловых контактах.

— В каком виде?

— Ну, бывали случаи, когда ко мне обращались за различной помощью небольшие фирмы. Или им требовался капитал, или они хотели, чтобы я устроил подписку на их акции, — и вдруг я обнаруживал перемену. Появлялся какой-то агрессивный напор, означающий, что фирма нашла еще один источник финансирования и теперь выбирает лучшую сделку. Деловые отношения превращались в игру в «кошки-мышки».

— Что вы предпринимаете в таких случаях? У вас есть какой-то метод?

— Обычно я советую обратиться в другое место.

— Не этого ли хотелось вам в случае с доктором Фрером?

— Именно этого, но мне приходилось думать о Барбаре, а не о себе.

— Вы просили Барбару обратиться к другому врачу?

— Просил.

— Какова была ее реакция?

— Она категорически отказалась, заявив, что я пытаюсь уничтожить ее доверие к доктору Фреру и мне лучше не совать нос в чужие дела.

— Как вы ответили на это?

— Никак не ответил. Я совершенно расстроился. Кот в мешке. Если я уведу ее от Фрера, она, возможно, покинет меня; если же все останется по-прежнему, она, вероятно, никогда не выйдет за меня замуж. Поэтому то, что происходило на приемах, — а я начал рассматривать это как заговор, — захватило меня.

— Как вы восприняли известие о смерти Гранта?

— Оно потрясло и огорчило меня.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Я находился в таком смятении, что был не способен на какие-то действия.

— Но вы по-прежнему отличали добро от зла?

— Отличал, но это было не так важно, как мои чувства к Барбаре. Она была моим центром.

— Но почему после того, как вам удалось перебраться в Канаду и обеспечить себе относительную безопасность, вы вернулись назад?

— Я хотел бы сказать, из-за угрызений совести. Но, хотя я и чувствовал свою вину, это случилось потому, что я хотел снова увидеть Барбару.

Тедди пристально всматривался в лица в зале суда. Где же она? Пригласив слесаря, Робби открыл дверь ее квартиры, но Барбары там не оказалось. Вся ее одежда была на месте. Никакой записки.

— Мистер Франклин, — в третий раз повторил Алекс. — Вас что-то отвлекло?

— Прошу прощения, я искал ее.

— Я хотел бы узнать: при данных обстоятельствах, — учитывая смерть Гранта, — если бы вам представилась возможность снова организовать ограбление и вы знали бы о его последствиях, что бы вы сделали?

В наступившей тишине Тедди задумался над ответом.

— Я рискну и скажу правду… В настоящий момент я сознаю, что был не прав, и сожалею о том, что Грант был убит, но если я попаду в подобные обстоятельства и буду находиться в таком же смятении, не могу сказать, как я поступлю. Одним из следствий любви является перемена характера влюбленного.

В Могилах с ним обращались хорошо, и он привык к своей камере, но, несмотря на посещения Робби и Элейн и совещания с Дейлом и Алексом, он выпал из плоскости человеческого сознания. Он ел, читал книги, спал восемь часов в сутки. Он перестал замечать окружающее, свое заключение, не испытывая лишений ни от потери свободы, ни от потери друзей. Юридические аспекты преступления, прослушанное в полуха обвинительное заключение, речь судьи, меняющиеся лица слушающих присяжных оставались за пределами герметически запечатанного контейнера, который он создал сам и в котором устроился с удобством. Даже Барбара была исключена. Внутри места хватало только для одного, и хотя Тедди выражал слабые чувства, когда его спрашивали о состоянии: страхе, сожалении, облегчении, — он обнаружил, что на самом деле это не имело ни малейшего значения. Без поисков он нашел совершенное решение, нескончаемое личное лето, прямую тропу — и не к вере, и не к Богу, а к некоему пространному образу замерзшей пустыни, где он жил в тишине, невосприимчивый к внешним раздражениям.

Он никак не откликнулся на возвращение присяжных и оглашение приговора, ибо радость, страдание, любовь, ненависть больше не существовали в огромном отвратительном сплаве чувств, управляющих человеческим поведением, превращавших здравомыслящих людей в сумасшедших, невинных — в жестоких, безумцев — в пророков.

Вокруг него толпились люди, прикасавшиеся к его лицу и рукам, поздравлявшие его с оправданием в убийстве — трехлетний срок за ограбление не в счет, — отмечавшие победу — свою, не его. Его победа была высшей победой — победой ледников, снегов, застывших озер, чистого воздуха и гор, настолько высоких, что, казалось, они простирались до самых небес.

Он стоял у скамьи подсудимых среди шума безумной суматохи чувств, не разделяя и не выражая их, и хотя слышал лепетание Барбары, ощущал прикосновение ее губ к своему лицу, не чувствовал ничего.

— Тедди, я хотела остаться… Я пыталась, но не могла вынести… Я сбежала. Я уехала домой… в Ист-Хэмптон. Пр-рости меня… Я люблю тебя, Тедди.

Слова не отпечатывались в памяти, потому что слова имеют значения, являются конечными, помещенными в рамки людьми, которые их используют.

— Тедди, — умоляюще просила она, — скажи, что мне делать.

— Не могу, — ответил он.

— Скажи мне, скажи.

Он заговорил мягким неземным голосом, непохожим на тот, который знала Барбара.

— Люби себя… Смотри на вторую стрелку часов… именно длинную, подвижную обычно не замечают… Помни, что единственная ценность добра заключается в признании чужими людьми, и когда ты обнаружишь, что находишься в центре и существует ли центр вообще, открой это…