Любовница авантюриста. Дневная Красавица. Сказочные облака

— Виновник торжества совсем не в духе. Мой милый Алан, вы похожи сейчас на бандита.

Она поправила ему галстук, но он на нее даже не взглянул. Лишь теперь Жозе поняла, насколько он пьян. Лора подняла руку, чтобы откинуть с его лба непокорную прядь волос, но Алан резким движением отвел ее ладонь в сторону.

— Хватит ко мне липнуть! На сегодня достаточно!

Наступила жуткая тишина. Лора застыла на месте, будто громом пораженная. Она попыталась было рассмеяться, но у нее перехватило горло. Алан с надутым видом опустил глаза. Сама себя не сознавая, Жозе двинулась к нему.

— По-моему, нам пора домой.

Лишь в такси до нее дошло, что, учитывая все происшествия этого вечера, подобная фраза звучала довольно забавно. Алан открыл окно. Ветер трепал ей волосы и в то же время успокаивал нервы.

— Ты был не очень любезен, — сказала она.

— То, что я позволил себе пару раз ее обнять, не дает ей никаких оснований… — и дальше он перешел на невнятный лепет.

Жозе недоверчиво взглянула на него.

— Ты ее обнимал? Это когда же?

— В мастерской. Было довольно пикантно видеть, как я возбуждаю эту женщину.

«Нам не дано до конца понять других», — подумала Жозе. Лора смогла соблазнить Алана. Он иногда ласкал ее, то ли потому, что нервничал, то ли в силу своей жестокости — он и сам, наверное, не знал. Она задала ему этот вопрос.

— И по той, и по другой причине, — ответил он. — Она закрывала глаза, вздыхала, тогда я сразу же оставлял ее в покое, извинялся, начинал говорить о тебе, о ее муже, как человек святой души, как великий художник. Скажи, Жозе, когда прекратится вся эта ложь? Я задыхаюсь. Когда мы поедем в Ки-Вест?

— Ты и есть источник этой лжи, — сказала она. — Ты и только ты. Ты слишком любишь лгать.

Она говорила тихим, грустным голосом, такси мчалось по серым улицам, деревья поблескивали в свете огней рекламы.

— А что с этим Марком? — спросил он.

— Ничего.

Она сказала это так сухо, что впервые он остался удовлетворен ее ответом.

На следующий день Марк позвонил ровно в одиннадцать часов. Трудно было выбрать более подходящий момент; Алан принимал душ, и Жозе успела дать согласие увидеться с Марком во второй половине дня, в тот час, когда у Алана была назначена встреча с директором выставочного зала и фоторепортерами. Она без особого удовольствия шла на это свидание, ею руководило желание хоть что-то предпринять, доказать себе, что она уже не та, какой пребывала долгое время. После того как она повесила трубку, Алан вышел из ванной и сразу набрал номер Лоры. Он холодно заявил ей, что его вчерашняя выходка была не случайной и, как он полагает, она прекрасно его поняла. Голос в трубке умолк, наступило напряженное молчание, и Жозе, которая одевалась, на мгновение замерла.

— Жозе догадывается, что наши отношения вышли за рамки простой дружбы, — вновь проговорил Алан, улыбаясь жене. — Она — изумительная женщина, но страшно ревнива. Я ее как мог успокаивал, попытался поменять наши роли, сказав ей, что это вы… э-э… вы ко мне неравнодушны.

Он сидел, завернувшись в красный халат, на краю кровати и не сводил с Жозе глаз. Она так и стояла, боясь пошевелиться. Он протянул ей трубку, и она машинально взяла.

— Я догадывалась об этом, — прозвучал срывающийся, но немного умиротворенный голос Лоры. — Алан, дорогой мой друг, никто не должен знать о наших взаимных чувствах, мы не имеем права заставлять других страдать, и потом…

Жозе резко бросила трубку на кровать. Ей было стыдно. Она не без отвращения посмотрела на Алана, который продолжал диалог, не меняя нежной, почтительной интонации. Он уговорил Лору подъехать в определенный час к выставочному залу и повесил трубку.

— Как я ее, а? — вскричал он. — Ее так и передернуло!

— Я не понимаю, куда ты клонишь, — сказала, едва сдерживаясь, Жозе.

— Да никуда. Почему тебе надо, чтобы я куда-нибудь клонил? Вот в чем наше главное различие, дорогая. Когда ты выходишь замуж, ты делаешь это для того, чтобы нарожать детей, когда ты обращаешься к мужчине, который тебе нравится, значит, ты хочешь с ним переспать. Я же ухаживаю за женщиной, с которой у меня нет желания ложиться в постель, и я рисую, не веря в свой талант. Вот и все.

Он вдруг отбросил веселый тон и подошел к ней.

— Я не вижу, почему в этой грандиозной комедии, коей является человеческая жизнь, мне нельзя сыграть пьеску собственного сочинения. Чем ты намерена заняться, пока я буду говорить о живописи со своей Дульсинеей?

— Любовью с Марком, — весело ответила она.

— Будь осторожней, я продолжаю за тобой следить, — сказал он, также смеясь.

У нее кольнуло сердце: она вспомнила их первую прогулку в Централ-парке, когда осторожно, боясь неверного слова, она пыталась понять, что он за человек, и, не задумываясь, принесла ему в дар все запасы своей нежности, внимания, доброты, как делает всякий раз при зарождении любви.

Они пообедали устрицами и сыром в дорогом бистро — Алан принимал пищу лишь за столом, накрытым белой скатертью, — и в полтретьего расстались. «За мной следят», — подумала Жозе, укорачивая шаг, словно не желая утомлять частного детектива. Быть может, это был старый, жалкий, уставший от своей работы человек. Не исключено, что за три месяца он успел проникнуться к ней симпатией… Ведь такое случается. Как бы там ни было, она привела его к тому самому кафе, где ее ждал Марк. Последний встретил ее радостными возгласами и несколько озадаченным взглядом. И что она вчера в нем нашла? Он нес всякую чушь, благоухал лавандой, со всеми раскланивался. Но когда она назначала это свидание, у нее на уме было одно… Впрочем, то был скорее не ум, а безумие, ибо даже в том, чего она хотела от Марка, Алан был на голову выше. Она два раза многозначительно улыбнулась, и он вскочил со своего места.

— Ты хочешь? — спросил он.

Она утвердительно кивнула головой. Да, она хотела. Вот только чего? Развлечься? Доказать, что Алан прав? Бездумно себя погубить? Он немедля повлек ее за собой. Они сели в тарахтевший автомобильчик, какие обычно обожают репортеры, и, чтоб ее напугать, он совершил два-три довольно рискованных виража. Несмотря на весь свой апломб, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Все произошло точно так же, как и днем раньше, хотя в куда более комфортабельных условиях, на широкой кровати, которая перегораживала всю спальню. Чуть позже Марк закурил сигарету, передал ее Жозе и начал свои расспросы.

— А что твой муж? Ты не любишь его? Или он слабоват по мужской части? Говорят, американцы…

— Не надо ни о чем спрашивать, — сухо попросила Жозе.

— Но я не могу поверить, что ты в меня влюблена, ведь это же не так?

Интонация, с которой он произнес «ведь это же не так?», была просто неподражаема. Жозе не сдержала улыбки, потянулась и раздавила окурок в пепельнице.

— Нет, это не так, — сказала она. — Дело вовсе не в этом. Я просто сокрушаю все, что осталось позади, даже то, чем я немало дорожила.

Ей вдруг стало жалко себя.

— Почему ты это делаешь?

Похоже, он был немного обижен столь категоричным «нет».

— Потому что либо я все сокрушу, либо от меня ничего не останется, — ответила она.

— Он об этом узнает?

— Он держит частного детектива, который ждет меня внизу.

— Да ну!

Марку это явно понравилось. Он подскочил к окну, никого не увидел на улице, но все же, чтобы позабавить ее, принял негодующий вид, потом изобразил на лице смятение и, когда она засмеялась, заключил ее в объятия.

— Обожаю, когда ты смеешься.

— А раньше я часто смеялась?

— Когда раньше?

Она едва не сказала «до Алана», но сдержалась.

— До моего отъезда в Нью-Йорк.

— Да, очень часто. Ты была очень жизнерадостной.

— Мне ведь было двадцать два, когда мы познакомились?

— Примерно, а что?

— Сейчас мне двадцать семь. Многое изменилось. Теперь я смеюсь меньше. Раньше я пила, чтобы быть ближе к людям, теперь пью, чтобы забыть о них. Не правда ли, смешно?