Присяга леди Аделаиды

— Чего вы не должны говорить? — спросил Герберт Дэн.

— О, ничего! Только то, что он сказал, — отвечала она небрежно. — Это не касается ни вас, ни меня. Вы сердиты на меня, Герберт, вы думаете, что я не должна поощрять его, но как этому помочь? Если бы моя тетка знала, что я люблю вас или что вы любите меня, нас разослали на противоположные концы земли.

— Аделаида, этот обман не может продолжаться вечно, должно наступить объяснение.

— Я полагаю, что должно когда-нибудь.

— Когда же?

— Пожалуйста, не надоедайте тем, что будет впереди, Герберт! Когда наступит время, я, наверно, устрою это как-нибудь. Знаете, какая мысль вертится у меня в голове иногда? Я хочу сказать Гэрри всю правду, как мы любим друг друга, положиться на его великодушие и заставить его сохранить эту тайну.

— Не говорите вздор, Аделаида.

— Отчего вы так сердиты сегодня?

— Я не сердит, а огорчен. Теперь моя жизнь представляется мне как один продолжительный и неприятный сон. Бывают минуты, когда я думаю, что вы не любите меня.

Обвинение было неосновательно, и Аделаида Эрроль посмотрела на него с упреком, глаза ее наполнились слезами, которые были очень заметны при лунном сиянии. Герберт прошептал что-то с раскаянием, наклонился и поцеловал ее в губы. Ричард Рэвенсберд из своего убежища пожелал, чтобы вместо этого поцелуя к губам ее была приложена шпанская муха. Несколько минут Рэвенсберд не слыхал ничего больше; они стояли рядом на краю утеса и смотрели на море. Потом леди Аделаида поспешно повернулась и сказала, когда они опять подошли ближе к Рэвенсберду:

— Нет, не пишите. Я не уверена, можно ли поручать письмо Софи; она и этот безобразный слуга Гэрри, который так же мрачен, как его имя, большие друзья. Это постыдно, что вы не можете бывать в замке по-прежнему; но вы говорите правду, вас принимают холодно. Я, право, должна идти, Герберт, что, если тетушка проснется и узнает, что я была здесь! Вот поднимется шум!

— Что ж за беда? — горячо возразил Герберт Дэн. — Вы в такой же безопасности со мною, я надеюсь, как в комнатах с нею.

— Но вы именно тот, с кем она не хочет, чтоб я была, разве вы этого не видите? — сказала леди Аделаида, смеясь. — Она сочтет это изменой Гэрри. — Цецилия уехала в гости?

— Уехала сегодня. Как вы торопитесь уйти! — сказал Герберт обиженным тоном. — Вы не часто приходите сюда. А я вам сказал, что я не могу быть здесь завтра вечером.

— Не часто бывают такие чудные вечера. Вы сами не захотели бы, чтобы я выходила в темную или дождливую погоду. Не через капеллу, Герберт, — прибавила она, когда он направился, по-видимому, к входу, — я никогда не вхожу туда, не подумав о привидениях. А вы, кажется, особенно их любите.

Он засмеялся. Рэвенсберд смотрел, как они медленно прошли мимо капеллы, и ясно рассмотрел их черты сквозь оконные отверстия, покрытые плющом.

Герберт Дэн не пошел далеко. Он, может быть, боялся, что его увидят. Они остановились на минуту пожать друг другу руку; леди Аделаида быстро побежала по траве, а Герберт воротился и прислонился к стене, как прежде, смотря, как она войдет в замок. Потом он быстрыми шагами направился к Дэншельду, а Рэвенсберд, выйдя из укрывавших его развалин, охладил свое негодование быстрою прогулкой по утесам, прежде чем воротился домой.

Утро настало такое же прекрасное, как прекрасен был вечер, но не такое тихое, потому что поднимался легкий ветерок.

— Тем лучше для Монктоновой яхты, — заметил капитан Дэн, сидя за завтраком с матерью и с леди Аделаидой. Солнечные лучи косо падали на стол, так, что белая скатерть и серебро блистали. — Ветер тоже попутный; она быстро полетит.

— Когда она уходит? — спросила леди Дэн.

— Сегодня.

— Ты поздно оставался вчера на яхте, Гэрри?

— Да. Кажется, я ушел после двенадцати. Мы с Монктоном говорили о прошлых временах. Он думает с удовольствием о том времени, когда он примет вас в своем доме, Аделаида; у него очаровательный дом в Вашингтоне.

Леди Аделаида откинула назад голову, и когда она заговорила, в ее голосе был какой-то задорный тон.

— Может быть, он не будет иметь этого удовольствия. Вашингтон далеко отсюда, капитан Дэн.

— Капитан Дэн! — повторил он, недовольный тем, что она так назвала его.

— Ну Гэрри, когда так, — прибавила она весело, потому что леди Дэн с неудовольствием посмотрела на нее, — если вы стыдитесь вашего звания.

— Я не стыжусь его, Аделаида, — сказал он спокойно, — но я люблю, чтобы вы называли меня иначе.

— О, Боже! — сказала со вздохом Аделаида, сердито откидываясь на спинку кресла. — Как на этом свете все идет наперекор!

— Что же идет наперекор? — спросила леди Дэн.

— Множество вещей, тетушка; Софи была не в духе сегодня, а прелестная птичка, которую подарил мне мистер Лестер, опустила крылышки. Я думаю, что она умрет.

Когда капитан Дэн вышел из комнаты после завтрака, его встретил его слуга Рэвенсберд, который желал поговорить с ним пять минут. Они пошли в небольшую комнатку в башне, которую капитан Дэн сделал своей гостиной, и заперлись там. Леди Дэн приказала убрать завтрак, и раскрыла свой молитвенник, чтобы прочесть псалмы на этот день. Она была вполне набожная женщина. Когда леди Аделаида Эрроль приехала, тетка хотела заставить ее присоединиться к этому занятию, но она исполняла это так неохотно, так нетерпеливо, что леди Дэн наконец сказала ей кротко, что она подождет, когда сердце ее откроется к этому. Бедная Аделаида, совсем не приученная к этому, считала подобные привычки скучным занятием, потерею времени, а леди Дэн хватало здравого смысла, чтоб понять, что к этому насильно нельзя принуждать никого.

Она сидела в кресле у камина. Аделаида, в своем хорошеньком кисейном платье персикового цвета, с кружевными рукавами, из-под которых видны были ее прекрасные руки, с щеками, горевшими от какого-то внутреннего волнения, стояла у окна.

Эта комната была возле гостиной, в конце дома; одно окно выходило к морю, другое на Дэншельд. Было великолепное весеннее утро. Небо голубое с прозрачными облаками, солнце ярко сияло; живые изгороди демонстрировали свою нежную зелень, расцветали ранние цветы. Леди Аделаида смотрела не на эти приятные предметы — яркое солнце, лазурное небо, зеленые изгороди, улыбающиеся цветы были для нее ничем; она не бросила ни одного взгляда на прелестное море, расстилавшееся вдали; или на величественные корабли, плывшие с белыми парусами, сиявшими на солнце; она не видала хорошеньких вилл поблизости, земледельцев за работой — нет, ее внимание было поглощено другим.

Верхом на той самой калитке, где вы видели его вчера, сидел Герберт Дэн. Его можно было видеть здесь часто, потому что оттуда было видно окно той комнаты, где семейство Дэнов сидело по утрам, и одно очаровательное личико часто смотрело из этого окна. Вместо вчерашней удочки он держал хлыст с серебряной ручкой, которым хлестал то свои сапоги, то перекладины калитки, делая это со своей обыкновенной нерадивостью. Неужели вы думаете, что леди Аделаида могла смотреть на что-нибудь другое, когда он был тут? Он снял шляпу, когда она показалась в окне, и посторонний ничего не увидал бы в этом, кроме обыкновенной вежливости джентльмена. Она, вероятно, видела более.

— Тетушка! — вдруг закричала она, прервав молчание. Ей от нетерпения казалось, что, по крайней мере, полчаса прошло с тех пор, как леди Дэн взяла молитвенник, хотя прошло не более десяти минут. — Не пора ли, как вы думаете, идти гулять с дядюшкой?

— Нет еще, Аделаида. Только… Это что такое?

Громкие и сердитые голоса, как будто спорившие, вдруг раздались наверху. Леди Дэн с испугом вскочила с кресла, а леди Аделаида побежала к двери и отворила ее настежь.

Капитан Дэн и слуга его Рэвенсберд были на лестнице, капитан держал своего слугу за ворот и толкал с гневом его с лестницы. Оба, казалось, были в неукротимом бешенстве, и капитан Дэн, наконец, швырнул ногою своего слугу, который слетел на самую нижнюю ступень лестницы.