Роза для дракона (СИ)

Когда эльф вернулся с напитком, Роза уже сидела перед растопленным камином. На коленях у девушки лежала открытая папка. Она в задумчивости перебирала листы, пока не наткнулась на один старый, пожелтевший пергамент. По мере того, как девушка просматривала его содержимое, на лице ее расцветала мягкая улыбка.

Из синей папки Розы Уизли Малфой

«… А вчера мама здорово ругалась с нами: мало того, что я и отец опоздали на ужин, сели за стол с немытыми руками и наследили в кухне, так еще и отказались от еды. Папа еще может вытерпеть пытку стряпней жены, но лично у меня, когда на столе дымится запеченный с яблоками гусь, начинается депрессия. Хьюго столь же печально ковырял вилкой в предложенном ему кусочке.

— И в чем же проблема, господа? — в голосе мамы звучали недовольные нотки, — где вы откушали райских плодов, что теперь не голодны?

— Роза попросила купить ей пончик, — виновато пробурчал отец едва слышно, — я, конечно, не стал этого делать, и мы перекусили в трактире у Барлоу. Ничего ужасного — просто куриный бульон, пирог, чай с блинчиками…

Папа никогда не умел врать. Особенно маме. Особенно под рентгеном её взгляда. Вот и теперь он невольно поежился, а потом, поднявшись со своего места, все же отпилил от румяной тушки два щедрых куска, один из которых оказался передо мной.

— Вот, пожалуйста, твоя порция клюквенного соуса, — произнесла мама, обильно поливая жаркое из соусницы. Она, конечно, прекрасно понимала, КАК я ненавижу эту добавку. А еще все мы знали, что врать Гермионе Уизли нельзя. Ведь никакого трактира у Барлоу мы не посещали. Наелись пончиков и пирожных в кондитерской в Косом переулке…

Дело в том, что сегодня отец чувствовал себя виноватым передо мной. И началось все с того, что утро оказалось субботним, а это означало только одно: мне придется провести не один час за шахматной доской. Уже в течение полугода папа с переменным успехом пытался научить меня играть в волшебные шахматы.

Пока дело касалось передвижения фигур по полю, я обучалась

быстро, но когда встал вопрос о решении шахматных задач, часами засыпала над доской перед расставленной позицией. Терпеливый обычно, отец тогда выходил из себя и даже повышал голос, пока однажды я вдруг действительно не заснула. Это произошло резко и неожиданно. В момент, когда я размышляла над матом в три хода, голова вдруг закружилась, фигуры слились в едином черно-белом хороводе, и я провалилась прямо туда, в пульсирующую серую массу.

Очнулась от боли. Под встревоженным взглядом отца я поняла, что засыпая, уронила голову на доску и поранилась острой шахматной фигурой. Капнув на рану экстрактом бадьяна и прочтя заживляющее заклинание, отец смахнул слезу с моей щеки и поцеловал в лоб:

— Знаешь, Роззи, а ну их к чертям, эти шахматы, пойдем лучше наедимся сладостей и напьемся пукательной газировки.

— Пукательной? — пугаюсь я, вспоминая, как в прошлый раз употребление этого напитка чуть не стоило нам дисциплинарного взыскания от мамы в виде садовых работ.

— Конечно, именно ее!

За ужином мама не смотрит на мужа, да и я молчу. Но Рональд Уизли не может долго оставаться серьезным. Он посылает жене в тарелку стайку жучков из своей волшебной палочки. Она делает вид, что все еще сердится… Тогда на ее плечи осыпается ливень из розовых лепестков. Она аккуратно кладет вилку и, подперев кулаком подбородок, долго смотрит на мужа.

— Почему я не умею на тебя сердиться, Рональд Билиус Уизли?

— Потому что я неотразим и романтичен, — смеется отец.

— В особенности после пукательной газировки, — на лице матери, наконец, расцветают весенние лучики вздрагивающих ресниц, а на щеках играют ямочки. Улыбается.

Почувствовав себя в безопасности, я с облегчением отодвигаю жаркое и, сморщив нос, отваживаюсь заявить:

— Фу, гадость какая. Как ты это ешь, Хьюго?

Мама смеется, а папа находит этот момент удобным, чтобы подскочить к ней и заключить в кольцо объятий.

— Не признаетесь, что за повод?

— Штаб Рона и Розы не дает справок о своей деятельности, — рапортует мужчина.

— Даже под пытками господина Щекотакуса.

— Даже под ними.

— Хорошо, но помни, что у девочки аллергия на сладкое, в особенности на мёд…»

Роза вернула пергамент на место и захлопнула папку. От прочитанной миниатюры вдруг повеяло теплом, будто она не в чужом доме, а в родной крохотной кухне. Она даже на миг почувствовала запах промасленного материнского передника, в который не раз зарывалась носом, когда споткнувшись, сбивала коленку.

Шоколад, что принес ей домовик, остыл, камин почти погас. А солнце за окном так и не появилось. День серый. Серый Мэнор. Тишина звенящая.

Что ж, раз мистер Малфой оказался столь любезным и отдал молодоженам южную сторону дома, нужно осмотреть её и понять, что можно сделать, чтобы к возвращению Скорпиуса она стала уютной.

Роза прошлась по длинным, темным коридорам, по пути открывая массивные двери. Интерьер оказался выдержанным в едином стиле и, следовало признать, что у того, кто занимался благоустройством дома, был отменный вкус, но все равно… он казался неуютным, как огромный музей, да и запах в нем стоял такой же. Девушка с любопытством разглядывала семейные колдопортреты в золотых рамах, выдерживая насмешливые взгляды в ответ. Она брала в руки и подолгу рассматривала разные старинные предметы, сделанные очень искусно: все-все в доме подчинялось внутренней дисциплине его владельцев. И только одна деталь привлекла внимание Розы, выбиваясь из общей картины.

Окна.

Большие и маленькие, полукруглые и узкие — многие из них, не все — были заменены витражами. Стеклянные картины, неизменно яркие и многоцветные, содержали в себе бытовые зарисовки из жизни влюбленной пары. Вот мужчина и женщина в саду, а на изображении в другом окне он раскачивает ее на качелях. Витражи не подразумевают подробной прорисовки черт, но позы этих людей светятся счастьем.

Он потянулся и резко сел в постели. Смятые простыни, сбитые подушки и дрожащий свечной свет красноречиво говорили о том, что здесь происходило несколькими минутами ранее.

Мужчина потянул одеяло, чтобы чуть прикрыть обнаженный стан лежащей рядом женщины, но та лишь дернула плечом. Приподнявшись на локте, она произнесла с хорошо читающейся в голосе обидой:

— Ты можешь остаться на всю ночь. Хотя бы один раз, Драко.

— Не понимаю, зачем, — он оставил одеяло в покое и потянулся за скомканной, отброшенной на пол рубашкой. Перед тем, как исчезнуть в рукаве на его запястье блеснул обручальный браслет. Она всегда еще сильнее раздражалась от этого обстоятельства.

— Драко, ты большой мальчик и не обязан возвращаться домой. Там ты никому не нужен. Твой сын вырос и даже женился.

— Я привык ночевать дома, — безапелляционно заключил он.

— Я не против этого, но ты можешь привести в Мэнор меня. Мне все так же тяжело отпускать тебя. Холодно засыпать в одиночестве. Драко, прошу. После смерти Астории прошло достаточно времени, чтобы уже сменить образ безутешного вдовца на счастливого мужчину. Я люблю тебя, Драко, хочу быть рядом с тобой, — произнесла она, вложив в голос всю страсть, на которую только была способна, но осеклась — мужчина пристально и совсем не по-доброму смотрел на нее, поправляя галстук.

— Я не рекомендовал бы тебе обсуждать со мной мою покойную жену и все, что с ней связано. Мне хорошо с тобой, пока не начинается задушевных разговоров. Я готов дать тебе содержание, ласку, досуг, но не готов жертвовать карьерой. Я Советник Министра, и репутация моя должна оставаться безупречной. Что будут говорить обо мне, когда узнают, что я сплю с замужней дамой?

— Мой брак формален.

— Мои слова не подлежат обсуждению.

— Любовница?

— Называй как хочешь, но только определись раз и навсегда, исходя из того, что я тебе на данный момент предлагаю.

Она провожает его до дверей каждый раз. Все неизменно: постылые слова о том, что он занят, не может, что это противоречит его правилам. А ей… хочется зарыться лицом в светлые, мягкие волосы, ей необходимо видеть его искаженное от чувства близкого удовольствия лицо, когда он занимается с ней любовью… Вот только любовью ли?