Марджори в поисках пути

Однажды после очередного семейного скандала мы ехали по автостраде, и я заснул за рулем. Машина врезалась в железнодорожную эстакаду. Жена погибла на месте катастрофы, я с травмой черепа попал в больницу. Когда я начал поправляться, меня стала преследовать мысль: я убил свою жену, она давно мне мешала, я заснул не случайно. Депрессия была тяжелой. Мои друзья психоаналитики успокаивали меня тем, что причина моего психоза кроется не в случившейся трагедии, а в моем детстве: меня якобы рано оторвали от груди, или что-то в этом роде. Все по Фрейду. Пятнадцать лет Фрейд был моей страстью, а тут я ощутил вакуум. Фрейдисты только оценивают поведение человека, но не делают конкретных выводов, которые могли бы как-то помочь в трудной ситуации. Я сам в течение семи лет учил других этой красивой, стройной, но неприменимой на практике теории. Теперь я бизнесмен и вполне доволен своим делом. Не могу проповедовать то, во что не верю сам.

— Ты знаешь, Ноэль одно время хотел быть раввином, — сказала Марджори.

— Вероятно, он мог бы стать им. Он обладает явными ораторскими и психоаналитическими способностями. Кстати, это видно из его письма, да и почерк это подтверждает, — заметил Майкл.

— Ты умеешь исследовать почерк?

— Немного. Но все же хорошо, что Ноэль не стал раввином. Особенно для мужей тех хорошеньких женщин, которые оказались бы в его приходе.

Майкл улыбнулся, подошел к кровати и остановился возле Марджори.

— Послушай, мне тридцать девять лет, а сколько тебе?

— Двадцать три… двадцать четыре будет в ноя-б-ре, — проговорила она, смущенно поднимая на него глаза. — А что?

— Я закончил колледж, когда тебе было пять лет.

— Наверное, это так, — сказала Марджори. — Я не думала об этом.

— Разумеется, не думала. Я ошеломил тебя. — Он взял ее за руку. — Но, возможно, я кое-что перед тобой открыл, что может пригодиться со временем. Ноэль Эрман — не единственный в мире, кто может ораторствовать. На деле-то, Мардж, все это ничего не стоит. — Он перегнул ее тело назад и поцеловал в губы по-настоящему.

Удивленная, она оказалась в его руках, без сопротивления. Пожалуй, скорее податливая, чем нет.

Слабым голосом она произнесла:

— Вот как? Что это значит?

Взгляд Майкла Идена был нежный, внимательный и выразительно меланхоличный.

— Думаю, яснее ясного. Я всегда любил голубоглазых шатенок, да еще таких стройных, как ты. Спокойной ночи, Мардж.

И он вышел, оставив ее ошеломленной.

19. Предчувствие

— Дай мне сигарету, дорогой. — Марджори сказала это непроизвольно, но ласковое слово — она спохватилась — странным образом прозвучало в ее ушах. Закутанные в одеяла, они читали в шезлонгах на утреннем солнышке.

Шел четвертый день плавания.

Он передал ей с колена сигареты и спички, не поднимая глаз от книги «Личные записки Генри Райкрофта». Марджори взглянула на книгу и решила, что она должна быть весьма скучной, но Майкл был поглощен ею. Он мог впадать в настоящий транс при виде печатных строк. Читал он быстро, и вкус у него был странный: в первый же день он проглотил толстый том «Теории денег и кредита», затем пробежал глазами парочку детективов, дешевое издание длинного романа на французском и книжечку Уодхауза, над которой он смеялся, как идиот.

Она взглянула на его лицо. Казалось, его брови, линии рта, даже шрам сошлись к середине лба. Такая сосредоточенность буквально восхитила ее.

Она разглядывала его, куря сигарету и удивляясь, как это слово «дорогой» сорвалось с ее языка. В последние дни Марджори много думала о Майкле Идене. Она была уверена, что никакой любви между ними нет. Его случайные поцелуи были приятны; ей нравилось танцевать с ним, чувствовать его руку на талии. Зато милое легкое смущение, которое она испытывала, танцуя с ним, сюда не вписывалось. Правда, однажды, придя в дансинг, она увидела его в танце с другой, и острое чувство ревности охватило ее. В его присутствии она ощущала комфорт, который, пожалуй, теряла без него. Сейчас, уединившись с ним и отдыхая на шезлонгах, она ощущала покой и превосходное самочувствие, что случалось с ней довольно редко в последние годы. Она, конечно, понимала, что все это никак не сочеталось с безумной любовью, которую она должна была бы испытывать к Ноэлю Эрману, пересекая Атлантику ради него. Ей ведь приходилось довольно много и читать, и слышать о романах на борту судов, чтобы воспринимать происходящее с большой долей недоверия. Относительно ее нынешней умиротворенности существовала весьма смутная мысль о каких-то фантастических «пилюлях счастья», даваемых ей Иденом, и она сильно подозревала, что, как только ее нога ступит на твердую почву, снова старая боль по Ноэлю поразит все ее существо, а Иден — Иден померкнет в море забвения.

Тем не менее безоблачный мир морского путешествия, хотя и нереальный, был ей приятен, и она искренне ему радовалась.

— Вот идет гестапо, — прошептала она. Он взглянул на Хильду, прогуливающуюся под руку с мужчиной в зеленом пиджаке. Двое немцев не замечали Идена и Марджори последние пару дней. Марджори произнесла: — Думаю, было неизбежно — то, что они спелись друг с другом.

— Голос крови, — произнес Иден с гримасой, возвращаясь к своей книге.

— У нее довольно некрасивые лодыжки.

— М-м, — промычал Иден.

— Мои не такие.

Иден неохотно оторвал глаза от книги и воззрился на аккуратные формы Марджори, закутанные в одеяло.

— Ты очаровательна — пальчики оближешь. Не могу передать, как я завидую Ноэлю Эрману. Особенно потому, что он за тысячу миль отсюда и может спокойно читать, сколько захочет. — Он вынул сигару из коробки в кармане.

— На самом деле ты ему не завидуешь. Ты просто думаешь, что он ничтожный червяк и я зря трачу на него время. — Аромат сигарного дыма достиг ее носа. — Знаешь, мне будет жаль, когда путешествие закончится.

— Почему же? Ты ведь через несколько часов после высадки на берег попадешь в руки Ноэля, и сразу же жизнь ярко заблестит.

— Не умничай. Я хорошо понимаю, что Ноэль будет стараться, как он это делает всегда, или даже лучше. Но здесь я чувствую себя удивительно свободной от всех забот, даже от Ноэля. Такой передышки у меня не было уже несколько лет. На мои нервы она действует очень хорошо. Мне бы хотелось прокатиться раза три-четыре туда и обратно на «Куин Мэри», прежде чем связываться с Ноэлем.

— Не думаю, что это тебе нужно. — Он снова уткнулся в книгу, безмятежно посасывая сигару.

Марджори уже надоело одно из самых запутанных мест в «Томе Джонсе». У нее было мало охоты продолжать чтение, зато ей очень хотелось поговорить. Она схватила листок бумаги из пачки и набросала на нем свое имя.

— Что ты скажешь про мой почерк?

Зевнув, он положил книгу рядом с собой, заложив страницу полой куртки.

— Давать почерк на анализ графологу так же плохо, как и выходить замуж. Ты уверена, что хочешь, чтобы в твою душу заглянули? Напиши несколько строчек. Подпись мало что дает.

Она написала одно высказывание из «Пигмалиона».

— Довольно невыразительный почерк, — сказала она. — Теперь я это вижу.

Он внимательно посмотрел на листок, надув щеки:

— Он довольно сильно изменен.

— Откуда ты это знаешь? — вспыхнула она. — Что, Ноэль показывал тебе мои письма?

— Нет. Просто это как раз тот почерк, который подвергся изменениям.

— Боже, сверхъестественно!

В действительности, в последние год-два ее почерк потерял многое из той элегантности, которой он обладал когда-то: греческое написание «е», длинные и полновесные вертикальные линии, выразительные начальные буквы.

С десяток минут он молчал, уставясь на листок, временами кивая головой. Она почувствовала себя смущенной:

— Ну, скажи же что-нибудь.

Смяв листок, он швырнул его на палубу, и ветер унес его в море.

— Извините, я ничего не понял. Можете получить ваши деньги обратно в кассе.

— Ты дрейфишь, ты бы этим не ограничился.