Райский уголок. По велению сердца

Обескураженная столь прямо заданным вопросом, Филиппа беспомощно посмотрела на Гидеона. За время их знакомства он сам обычно ее ни о чем не расспрашивал, слушая ее молча, и она рассчитывала, что своим рассказом отвлечет его от щекотливого вопроса о родословной Тоби.

Тем временем Гидеон складывал бумагу, служившую им скатертью, кружки и остатки еды в мешок. Затем поднял на нее свои хитровато прищуренные темные глаза; в лучах солнца они приняли топазовый оттенок.

Филиппа, загипнотизированная этим взглядом, против своей воли заговорила, чувствуя, что слова застревают в горле:

— Он… я не знаю точно, кто его родители. Моя мать нашла и усыновила его, когда он был совсем маленьким…

Филиппа сказала правду. Саму ее никогда не мучили подобные проблемы. Когда она стала достаточно взрослой, мать рассказала ей, что случилось с их семьей.

Однако она прекрасно понимала, почему Тоби, несмотря на всю свою непринужденность и насмешливый и независимый нрав, как зеницу ока хранит тайну своего происхождения. Сейчас она отчетливо испытывала не очень приятное чувство, что не сумела в этом разговоре с егерем сэра Джеймса Пейджета обойти вопрос о его прошлом. До сих пор Филиппа никому не говорила о Тоби ничего подобного; напротив, всегда вела себя так, словно считает его старшим братом, а себя — нежно любящей сестрой. Да так оно и было на самом деле. И теперь она испытывала жестокие угрызения совести. Конечно, она не должна была болтать о его сокровенном секрете с чужим человеком. Хотя за последнее время Гидеон Бест стал для нее гораздо менее посторонним, чем многие давнишние приятели.

Гидеон, обладавший природным чутьем, понял ее состояние и прекратил свои расспросы. Легко поднявшись на ноги, он забросил мешок за плечо и, поглощенный своими мыслями, даже не протянул ей руку, когда Филиппа неловко слезала с огромного ствола на землю.

За прошедшие годы, проведенные в надежно защищающей тени Брекон Холла, он многое узнал о своих хозяевах. Однако Тоби Смит всегда казался ему человеком, с которым можно иметь дело. Выскочка из низов, преуспевающий адвокат, легко и беспечно относившийся ко всем проблемам.

Однажды Гидеон Бест дал себе слово, что никогда не будет играть в крикет за команду Холла. И никогда не играл. И не собирался начинать сейчас, Обладая гордым и независимым характером, он даже перед самим собой не сознавался в том, как много значила для него недолговечная слава, которую приносил ему ежегодный матч по крикету между Холлом и Брекон Парва. Это была не просто игра, а матч с большой буквы. В этот день, раз в году, он ощущал свою принадлежность к команде, в которой был лидером, видел восхищение игроков и зрителей, подчас смешанное с завистью…

Лицо Филиппы вдруг оживилось, щеки зарумянились; она с любопытством взглянула на Гидеона.

— А у тебя была семья? Братья, сестры?

Он утвердительно хмыкнул.

— Сколько их было? — Ее возбуждение и настойчивость вызвали улыбку, которая очень редко гостила на его лице.

— Ты не поверишь, если я скажу.

— Поверю, конечно, поверю.

— Восемь братьев. Шесть сестер.

Темные глаза Филиппы округлились словно блюдца.

— Вас было, — она быстро сосчитала в уме, — пятнадцать человек?

— Именно так.

— Где же все они сейчас?

Он пожал плечами.

— Ты хочешь сказать, что ничего ни о ком не знаешь?

— Именно.

Она на секунду задумалась.

— По-моему, это очень печально. Вы что, не любили друг друга?

На этот раз в его улыбке сверкнула остро отточенная сталь.

— Одни любили. Другие — нет.

Филиппа, обогнув кучу лошадиного помета, снова приблизилась к нему и зашагала сбоку. Солнечные лучи пробивались. сквозь подрагивающие от ветерка кроны деревьев. Испуганный фазан, блеснув оперением, выпорхнул из-под самых ног Филиппы, шумно выражая тревогу и досаду.

— И все вы жили, со всеми пожитками, в доме на колесах? В самом настоящем? И его везли лошади?

Он кивнул.

— Да. Самая настоящая вардо.

Филиппа, будучи девушкой практичной, слегка наморщила лоб.

— Но как же вы умудрялись там жить? Пятнадцать человек — это ужасно много для такого дома!

— Как-то устраивались. Всегда где-то можно было поспать, в других вардо, например. Были бендер и тан — палатки и тенты, как сказала бы ты. В теплые ночи можно было посидеть у огня.

— Мужчины женщины и дети, да еще и вещи… Настоящее… — Филиппа немного поколебалась, подбирая определение помягче, и тем не менее не нашла ничего лучшего, как: —…бродячее племя!

Гидеон, бросив на нее быстрый взгляд, кивнул. Она на минуту задумалась.

Ты, должно быть, поначалу ужасно скучал по ним, когда покинул своих?

Он не ответил.

— Я думаю, тебе, наверное, одиноко жить так, как сейчас? Ведь ты вырос в такой большой семье?

Он едва заметно пожал плечами. Они вышли из леса на проселочную дорогу, которая, огибая деревья, проходила по краю широкого поля, засеянного молодой пшеницей, нежно зеленеющей и слегка отсвечивающей золотом в солнечных лучах. Ярко-красные огоньки мака радовали глаз; яркие краски резко контрастировали с полумраком, царящим в лесу.

Впереди показалась маленькая деревянная хижина, потемневшая и угловатая. Она примостилась в прохладной тени деревьев рядом с волнующимся морем, пшеницы. Ставни на окнах и дверь были закрыты.

— Они отговаривали тебя? Я имею в виду твое семейство… когда ты уходил от них.

Филиппа, взявшись за какое-либо дело, вела себя как терьер, получивший кость; она мертвой хваткой вцеплялась в любую проблему, и не отступалась, пока ей не удавалось раскусить ее окончательно. Как раз вчера или позавчера Фиона, которая всегда была с Филиппой нежна и ласкова, потеряв терпение, спрашивала окружающих, не является ли юная Флиппа реинкарнацией какого-нибудь испанского инквизитора.

Казалось, он не собирается отвечать на этот вопрос. Они почти дошли до хижины. Гидеон сбросил мешок с плеча.

— Да, они были против. Цыган превратился в геджа. Бывший браконьер стал сторожить лес. Предатель. — Его рот искривился в усмешке. Да, конечно, они были против. До сих пор он ходит по лесу с оглядкой.

Чуткое ухо Филиппы уловило едва заметную горечь в его интонациях.

— О, понятно. Поэтому ты с ними и не видишься? И поэтому они не общаются с тобой? — Она не ожидала ответа, и не получила его.

Замолчав, Филиппа ждала, пока он откроет дверь. Внутри лачуги оказалось прохладно и темно; обстановка была скромной, как в келье отшельника. Узкий соломенный тюфяк, аккуратно застеленный сложенным как почтовый конверт одеялом, пустой стол, задвинутый под него одинокий деревянный стул; в высоком шкафу, запертом на висячий замок, хранились ружья, капканы и прочие атрибуты егерской профессии. На стенах не висело ни одной картины или фотографии; занавески на окнах отсутствовали, и квадраты оконных проемов подчеркивали строгость убранства помещения. Шероховатые доски пола не были застелены ни ковром, ни дорожкой. Единственное, что как-то оживляло всю эту картину была покрытая мягкой коричневой шерсткой фигурка спаниеля, который, подняв голову, преданно смотрел на хозяина, готовый по его знаку броситься навстречу и выразить радость по поводу его прихода.

Гидеон щелкнул пальцами. Собака, крутя обрубленным хвостом как пропеллером, подскочила к нему и уселась у его ног, вглядываясь в лицо с выражением неподкупной преданности. Филиппе показалось, что взгляд Гидеона немного смягчился. Он нагнулся, чтобы потрепать длинные мягкие собачьи уши, потом выпрямился.

— Как насчет чая?

Филиппа, отрицательно покачав головой, с видимым сожалением отказалась.

— Мне в самом деле пора домой. Наверное, сегодня я уже не смогу вернуться и помочь тебе кормить цыплят вечером. Можно, я приду завтра?

Он коротко кивнул.

— Если хочешь.

Ее лицо озарилось жизнерадостной улыбкой.

— Договорились! Тогда до завтра. Пока, Кили.

Собака подняла свою красивую голову, но осталась у ног Гидеона. Тот кивнул на прощание и проводил глазами крепко сбитую фигурку Филлипы, пока она шла вдоль дорожной колеи по направлению к Холлу. Минутой позже он снял шляпу, сбросил куртку с бесчисленным множеством карманов и повесил на гвоздь, вбитый в косяк двери. Затем опустил руку в один из просторных карманов и извлек оттуда полоску бумаги.