Вензель твой в сердце моем...(СИ)

— Кто ты?..

— Просто душа. Призрак, если хочешь, который научился принимать почти материальную форму. И взаимодействовать я не могу лишь с разумными живыми объектами.

— Привидение.

— Точно.

Я начинаю таять, как дымка, а стилеты, подаренные мне тобой, падают на высохшую без дождей землю.

— Прости, — шепчу я. — Зря ты это сделал…

— Но мне это было нужно… — бесцветным голосом отвечаешь ты.

— Ради эксперимента? — усмехаюсь я твоей ухмылкой.

— Нет… — на несколько секунд твои пальцы приподнимают светлую челку, и я вижу цвет твоих глаз… Они прекрасны… — Потому что я этого хотел.

Наши глаза неотрывно смотрят друг на друга, и я понимаю, что ты испугался не призрака. Ты впервые в жизни испугался потери. Так долго сдерживаемые мной слезы наконец бегут по щекам, и, навеки исчезая из этого мира, призрак случайно убитой тобой много лет назад девушки шепчет: «Люблю»… Но ты этого так и не услышал, а самое страшное для меня слово растворилось в пучинах времени вместе с твоей памятью о странной девчонке, так внезапно вошедшей в твою жизнь с просьбой: «Научи меня жить, Бельфегор!» — мечтавшей отомстить тебе за свою случайную смерть, но полюбившей своего убийцу и ушедшей с так и не услышанным тобой признанием. Но ты ведь понял, правда?..

Бельфегор замирает, его глаза стекленеют, а затем он вздрагивает и удивленно смотрит на рассыпанные по земле стилеты.

— С чего они тут валяются? А я думал, что потерял их! Ши-ши-ши, видимо, кто-то всё же их стащил, как я и подозревал… Фран, кто же еще! Прибью эту Лягушку!

Он собирает ножи и идет в особняк Варии, а холодный ветер уносит с поляны перед домом запах ландыша — единственное, что было реально в иллюзорной девушке, чьего настоящего имени Принц-Потрошитель никогда не знал.

========== Все оттенки серого (Хибари) ==========

Скажи, Кёя, почему мир вокруг стал серым? Почему сейчас, лежа на земле и судорожно цепляясь пальцами за алую от моей крови траву, я вижу серое небо, серые деревья, да и трава эта — тоже серая? Почему умерли все краски, Кёя? Потому что я умираю?.. Нет, не поэтому. К смерти я была готова давно. Но почему тогда мир вокруг стал серым?..

Ты стоишь рядом и безразлично смотришь на меня. Ты тоже серый, Кёя… Почему?

— Это конец, травоядное, — бросаешь ты.

— Я знаю, — усмехаюсь я и смотрю в серое небо. Я не могу смотреть на тебя, потому что стоит мне перевести взгляд, и я заплачу впервые в жизни, а я не хочу, чтобы ты видел мои слезы, чтобы думал, будто я слабая… Хотя ты и так считаешь меня травоядным. Так какая разница?

Ты встаешь и бросаешь:

— Не стоило делать этого.

— Стоило, — я с трудом поворачиваю голову и смотрю тебе в глаза со злостью и яростью. — Определенно стоило, и я бы сделала это снова, Кёя.

Ты хмуришься и поджимаешь губы, а руки твои сжимаются в кулаки. Хочешь отправить меня на тот свет экспрессом за то, что назвала тебя по имени? Вперед, всё лучше, чем ползти туда на попутках…

— Ты слишком наглая… для травоядного.

— Это такая жалкая попытка назвать меня хищником, Кёя?

— И не мечтай.

— И не собиралась.

Кёя, ты знаешь, что у серого пятьдесят оттенков? И всё вокруг всё же разноцветное, несмотря на то, что гамма одна. А еще в моем однотонном мире есть и другой цвет. Черный. И это — твоя душа. Она отражается в твоих глазах и смотрит на меня, словно пропасть в вечность. Неужели я добилась от тебя хоть каких-то эмоций, кроме презрения, пусть это и ненависть, Кёя? Неважно, что это столь темное чувство: я счастлива… Я глупое травоядное, и правда…

Острая боль пронзает каждую клеточку тела. Переломанные кости, разорванные органы — они болят не так сильно, как искалеченная душа. Скажи, Кёя, почему мир стал серым, а твои глаза — нет?..

— Ты странная. Не цепляешься за жизнь, но и в могилу не спешишь. Ты не боишься.

— Не спорю. Меня всегда считали странной.

— Зачем ты это сделала?

Неужели тебе и правда интересно? Похоже, да — я вижу интерес во тьме твоей души.

— Потому что хотела, — усмехаюсь я, с вызовом глядя тебе в глаза.

— Умереть? — саркастично вопрошаешь ты.

— Нет. Увидеть эту тьму.

Чернота твоей души поглощает меня, ты неотрывно смотришь мне в глаза, садишься на корточки и резко дергаешь за волосы.

— Увидела? — злой голос, а глаза слишком близко…

— Да, — слабо улыбаюсь я и отпускаю темно-серую траву. Сломанные пальцы касаются твоей щеки, оставляя на ней темный след. Ты хмуришься и поджимаешь губы, отпуская мои волосы. Я опускаю руку. Это было последнее движение. Прощай, Кёя, сейчас серый цвет исчезнет: меня поглотит чернота ночи, давно уже захватившая в плен твою душу.

— Зря ты это сделала, — я уже не вижу тебя, а голос доносится сквозь толщу песка, насыпанного в плавящийся от боли разум. — Лучше бы ты просто подошла ко мне и сказала…

Что? Подошла?.. Последним усилием выныриваю из темноты и вижу твое лицо. Черные глаза, в которых мелькает грусть, и чуть приподнятые в печальной полуулыбке уголки губ. Ты всё понял.

— Прости… — шепчу я, и темнота накрывает с головой.

Зачем я пришла в старшую школу Намимори? Зачем искала тебя? Я хотела понять, почему ты меня презираешь. Я хотела увидеть хоть какие-то эмоции на твоем лице, кроме вечного пренебрежения… Почему я не сказала? А что бы изменилось, Кёя? Ты уважаешь только сильных хищников, таких, как ты сам, потому я и вызвала тебя на бой. Сказала, что хочу убить. Бред, конечно. Я никогда не смогла бы победить тебя, но какая разница умирающему от рака: загибаться в течение года от боли или умереть от руки любимого на этот самый год раньше? Ведь конец один — могила. Разница есть, но не такая, как многие думают: так я хотя бы смогла увидеть твою улыбку, на которую и не рассчитывала. Ты ведь больше не презираешь меня, Кёя, а это для меня главное…

Боль уходит, а в абсолютной черноте я вижу лишь сияющего белым светом Главу Дисциплинарного Комитета Намимори, который едва заметно улыбается и шепчет одно единственное слово. «Хищница». Спасибо, Кёя… О большем я и не мечтала. А знаешь, тьма, окутавшая твою душу, не уничтожила ее, не окрасила в черный — она белая, кристально-белая, Кёя. И этот баланс — твоя душа и стена, за которой ты ее спрятал — рождает тот самый, страшный, безликий, пустой серый цвет. Этот цвет — то, каким ты видишь мир сквозь призму темноты, защищающей твою душу от внешнего мира. Ты пустил меня сквозь нее в последний миг моей жизни и показал свою искреннюю улыбку. Показал свою душу, потому что хищников ты уважаешь, Кёя, а значит, ты уважаешь и меня. Спасибо…

Чернота становится абсолютной. Все чувства исчезают. Белая вспышка, и всё, что остается в моей памяти, — печальная улыбка и единственное произнесенное тобой слово. Я больше не травоядное, Кёя, спасибо тебе за это… А серого цвета после смерти нет, как и черного. Здесь всё сияюще-белое, как твоя душа, и даже тебе не придется прятаться и закрываться. Я дождусь тебя здесь, в этом белом мареве, и когда ты придешь, я смогу сделать то, чего не могла сделать при жизни. Подойти к тебе и сказать, что серого цвета нет — это лишь иллюзия, которую мы выдумали, чтобы спрятаться от боли. Ты — от боли, что люди могут причинить, подойдя к твоей душе. Я — от боли, которую причинил мне ты, убив меня без единой эмоции. В нем потому пятьдесят оттенков, что мы хотим видеть мир красочным, несмотря на его однотонность. Но, Кёя, после смерти серого цвета быть не может, как не может здесь быть и боли. Я дождусь тебя и скажу об этом, и тогда ты сможешь улыбнуться по-настоящему — широко и открыто. Как никогда не улыбался при жизни…

========== Она не любила… (Бьякуран) ==========

Она не любила зефир. Она не любила белый цвет. Она не любила улыбаться. Но она любила его. За что? Ведь его привычки казались ей абсолютно бредовыми. Но ведь любят не за что, а вопреки… И она просто продолжала каждый день улыбаться. Улыбаться ему. Надевать ненавистную белую форму. Для него. И есть приторно-сладкий, отвратительно-мягкий зефир. Потому что его ел он. Вот только он не видел ничего, кроме очередной последовательницы, одетой в форму Уайт Спелл, мило улыбающейся ему, как все, и любящей зефир его любимой марки. А как иначе? Разве можно не любить этот деликатес, да и вообще, мечтать о темных одеждах и слезах на глазах? Ведь гот — это нечто настолько далекое от гениального Бьякурана Джессо, что даже думать об этом не следует! Вот только… далекое ли?