Присяга леди Аделаиды

Как странны и торжественны показались эти известия изумленным жителям Дэншельда! Смерть одного брата, так быстро последовавшая за смертью другого, как будто вызвала множество суеверных предположений. А еще ужаснее поразила она Дэнский замок. Не успели еще поднять флаг, опущенный по случаю смерти Гэрри, как его опустили еще ниже по случаю смерти наследника, Джоффри. Лорд и леди Дэн были подавлены горем; те, кого они лишились, были их родными детьми, и ходили слухи, что родители недолго переживут детей. Особенно леди Дэн пострадала от этого известия; слуги с испугом смотрели на нее и говорили, что иногда видят на ее лице «признаки приближающейся смерти».

В одно веселое майское утро, дроги, траурные перья на которых составляли неприятный контраст с солнечным блеском мира, приехали в Дэнский замок из Соутгэмптона в сопровождении камердинера Уилькинза. Ноша, которую они везли, была снята с них и отнесена в замок, в «комнату смерти».

Почему эта комната имела такое страшное название? Приезжие часто задавали этот вопрос. Только потому, что эта комната предназначалась для покойников. Когда член Дэнской фамилии умирал, тело ставилось в эту комнату до похорон, и публика впускалась туда смотреть. Эта комната не употреблялась ни для чего другого, это была холодная, серая комната, совершенно пустая, с каменным полом и узкими окнами, слишком высокими для того, чтоб в них можно было заглянуть, и которые не открывались. Было предание, что когда кто-нибудь из Дэнов умирал, пол в этой комнате становился сырым местами, а не весь, как в сырую погоду. Глупое суеверие, говорили люди умные.

Подставки были принесены из сарая и поставлены посреди комнаты, а гроб на них. Лорда Дэна прикатили в кресле, леди Дэн вошла и стала возле него, оба старались подавить свое горе, до тех пор, пока останутся наедине и могут позволить себе предаться ему. Только двое главных слуг находились тут, и работники, призванные открыть гроб, приготовлялись снимать крышку гроба.

В эту минуту Уилькинз, узнав, что намеревались делать, остановил работников движением руки и обратился к лорду Дэну:

— Милорд… извините… но безопасно ли это? Он умер от злокачественной горячки.

Неприятное чувство овладело всеми, и некоторые слуги отступили назад. Лорд Дэн размышлял.

— Я не боюсь заразы, — вдруг сказал он. — Пусть те, которые боятся ее, уйдут, но я хочу видеть останки моего сына. Прежде бывали случаи о… о том, что подменяли тех, кого считали умершими.

Уилькинз обратился к лорду Дэну с изумлением на лице и со слезами на глазах.

— Милорд, возможно ли, чтоб вы могли подозревать…

— Я вас не подозреваю, Уилькинз, — перебил лорд Дэн. — Но есть разница между убеждением душевным и убеждением очевидным. Я не имею никакого душевного сомнения, что мой милый сын Джоффри лежит мертвый в этом гробу, а все-таки я желаю неоспоримо убедиться в этом. Уйдите, — прибавил он, несколько резко обращаясь к слугам, — а вы, — он сделал знак работникам, — продолжайте ваше дело. Не лучше ли и тебе оставить нас?

Последние слова он сказал леди Дэн. Она просто покачала головою и ждала. Это дело продолжалось очень долго, потому что надо было отбивать свинец. Но наконец все было кончено. Все слуги вышли из комнаты, кроме Бреффа. Лорд Дэн вопросительно посмотрел на него.

— Я не боюсь, милорд. Позвольте мне в последний раз взглянуть на бедного мистера Джоффри.

Это был неоспоримо Джоффри Дэн; он менее изменился, нежели можно было ожидать. Все жадно, долго глядели на покойника, несколько сдерживаемых рыданий вырвалось у осиротелой матери, и гроб был заколочен навсегда. Потом все вышли из комнаты и стали пускать публику.

Нечто вроде испуга произошло в эту ночь в замке и возбудило неприятную суматоху. Софи страдала кашлем уже несколько недель, и он очень беспокоил ее по ночам. Она имела привычку принимать успокоительное питье из трав и всегда относила его наверх, когда шла в постель. В эту ночь она забыла сделать это, или лучше сказать, не пошла в кухню за своим питьем; вместе с другими слугами, ей было страшно проходить по длинным коридорам, помня что было в доме. Леди Аделаида задержала ее довольно поздно, и Софи знала, что никого из прислуги уже не будет внизу. Но она не могла заснуть. Кашель ее необыкновенно усилился. Наконец, потеряв терпение, она встала с постели, решившись преодолеть свой страх к приведениям и уединенным коридорам, и пошла за своим питьем.

Она закуталась и отправилась с лампой в руках. Ей надо было идти по парадной лестнице, потому что она спала в комнате, смежной с комнатой леди Аделаиды, и по длинному, печальному каменному коридору, мимо «комнаты смерти». Как Софи бежала, как сердце ее билось и мороз подирал ее по коже, ей было бы стыдно признаться днем. Как вообще француженки ее звания и класса, она суеверно боялась мертвецов — я думаю, что француженки трусливее англичанок в этом отношении — хотя Софи смело признавалась леди Аделаиде, что она не верит в выходцев с того света… Но есть старая пословица «тише едешь, дальше будешь», и бедная Софи подтвердила ее примером, она так спешила, что проходя мимо страшной двери, потеряла туфлю. Вскрикнув от испуга, что она должна была остановиться тут, Софи схватила туфлю, и не надевая ее, побежала опрометью в комнату ключницы.

Питье было поставлено за каминной решеткой, чтоб оно оставалось теплым. Софи взяла кружку и поставила ее на минуту на стол, чтобы перевести дух — она запыхалась от скорой ходьбы и страха — и наклонилась надеть непослушную туфлю, когда шум над ее головой заставил ее остановиться.

Это был только бой часов на камине; пробило полчаса после полночи. Но нервы Софи были напряжены, и она перепугалась до смерти. Она вскрикнула, ухватилась за предмет, ближайший к ней, который оказался стулом, спрятала за спинкой этого стула свое лицо и спрашивала себя, как у ней достанет мужества воротиться в свою комнату.

Однако она должна было воротиться как бы то ни было, потому что чем долее она оставалась, тем страшнее ей становилось.

— Чтоб привидение погналось за мною, если я опять оставлю мое питье внизу! — сказала она, схватив кружку, и завернувшись в салоп, она пошла назад, не очень скоро на этот раз, боясь пролить свое питье.

Бедная Софи! ее ожидал настоящий испуг. Когда она дошла до коридора, в котором находилась «комната смерти», ее волосы стали дыбом, а кожа совсем оледенела. Ее охватил страшный ужас в ту минуту, когда она проходила мимо страшной двери. Если вы испытывали такой непреодолимый полночный страх, читатель, вы должны понять Софи. Ее глаза непреодолимо и вопреки ее воле обратились на дверь, как бы очарованные василиском; если бы даже от этого зависела ее жизнь, она не могла отвести их от двери. В ту же минуту глухой жалобный вой, похожий на стон, раздался внутри комнаты.

Пораженная ужасом, почти лишенная чувств, Софи повалилась на дверь, и это движение заставило эту дверь отвориться, между тем как Софи знала, что дверь была заперта вечером на замок. Если бы не дверной косяк, она упала бы в комнату головою вниз; этот косяк спас ее. Потом раздался еще стон и поток белого света вырвался из комнаты; несчастная Софи с громким криком и воем побежала по коридору, выронив кружку, которая разбилась и пролилась. Она вообразила, что свинец распаялся, что мертвец из гроба встал и гонится за него.

Крики ее разнеслись по всему дому. Испуганные слуги выбежали; лорд Дэн беспрерывно звонил; леди Аделаида, теперь спавшая дурно, отворила дверь и лицо ее было бледно, как у ее горничной.

Выслушав рассказ дрожащей Софи, несколько слуг похрабрее вошли «в комнату смерти», и там причина обнаружилась.

На коленах на каменном полу, возле гроба, забыв обо всем, кроме своего горя, в белой блузе, наброшенной на ночную одежду, стояла леди Дэн. Стоны произносила она, а «белый свет», описанный Софи, происходил от ее лампы. Долго не могли они уговорить несчастную женщину воротиться в ее спальную. Напрасно убеждали ее, что она может простудиться и умереть.