Небесный лабиринт. Искушение

— И едва ли познакомлюсь, если они узнают, что я учусь здесь на другой основе, — ответила Ева.

Мать Клер прищурилась. От этой девчонки, взятой из захудалого монастыря, можно было ожидать чего угодно.

— Ева, но ведь это так и есть. Ты учишься здесь на другой основе, — приятно улыбнувшись, ответила она.

Ева понимала, что эту битву необходимо выиграть еще до прибытия других студенток.

— Мать, я буду рада выполнять любые обязанности, но не глазах у своих соучениц. Могу я попросить вас еще раз подумать над тем, какую работу мне можно поручить?

На щеках матери Клер вспыхнули красные пятна. Это был настоящий бунт. Но после вступления в орден она участвовала во многих сражениях и понимала, когда оказывалась в невыгодной позиции. Именно так было в данном случае. Нокгленский монастырь горячо вступился бы за свою подопечную. Да и некоторые дублинские сестры тоже решили бы, что девчонка права.

— Я сообщу тебе свое решение завтра. — Она круто повернулась и пошла по коридору, подметая пол длинным черным подолом сутаны.

Ева целый день бродила по Дублину. На душе у нее было тяжело. Девушка знала, что упрямство обойдется ей дорого.

Ева смотрела в витрины магазинов и приказывала себе думать о том времени, когда она сможет позволить себе покупать такую одежду.

Допустим, она придет и купит четыре прямые юбки разных цветов. Они стоят всего двенадцать шиллингов и одиннадцать пенсов каждая. Качество ткани невысокое, но это неважно; главное — это цвет. Ярд хлопчатобумажного гингема [6] стоит два шиллинга; за шесть шиллингов можно сшить себе роскошную блузку. Следовательно, четыре блузки в тон юбкам будут стоить двадцать четыре шиллинга.

Суконные куртки Ева отвергла. Она слишком маленькая, а куртки слишком просторные, она в них утонет. Лучше купить шесть модных нейлоновых, по пять шиллингов каждая. И брюки-дудочки винного или темно-синего цвета, в которых здесь ходят почти все. Цена разная, но в среднем фунт.

Будь у нее бумажник, набитый банкнотами, Ева тут же вошла бы в магазин и купила все сразу. Немедленно.

Но Ева прекрасно знала, что дело вовсе не в деньгах на наряды. Она тосковала по другой жизни. Ей хотелось учиться в университете три, а то и все пять лет. Ради учебы она пошла бы на любые жертвы, но об этом и мечтать не приходилось.

Говорят, есть люди, которые днем работают, а вечером учатся. Но чтобы получить диплом, позволяющий найти работу, придется провести год с ужасной матерью Клер…

Она очнулась только тогда, когда прошла через парк Святого Стивена и очутилась у большого серого здания ДКУ. Студентов в нем еще не было, и Ева медленно обошла огромный вестибюль. Навстречу ей попадались только сотрудники администрации.

Семестр должен был начаться на следующей неделе. Среди сотен первокурсников со всей Ирландии будет и счастливица Бенни.

Ева понимала, что она сама относится к тысячам тех, кто никогда сюда не попадет. Но они на это и не претендовали. Этих юношей и девушек воспитывали совсем по-другому и не заставляли верить, что у них есть мозги, нужные для учебы. Именно поэтому ей и было так тяжело.

Ева знала, что на той неделе в эти двери войдут девушки, для которых университет является неотъемлемой частью их социального статуса. Эти девушки не хотят учиться, у них другие мечты и другие планы, они просто выполняют желание родителей. Другие еще не определились и хотят использовать это время, чтобы осмотреться. Будь они прокляты, эти Уэстуорды, которые отказались от своей плоти и крови, отдали ее на попечение монахинь и даже не подумали о том, что она уже окончила школу!

Разве справедливо, что человек, который упорно учился и любил знания, не может продолжить учебу только потому, что жадные и равнодушные родственники предпочли забыть дитя мезальянса, вместо того чтобы проявить щедрость и удостовериться, что они сделали одно доброе дело за день?

Она смотрела на застекленные доски объявлений и читала красочные призывы вступать в то или иное общество, кружок, спортивную секцию или клуб, которые начнут работу после начала занятий.

Видела широкие лестницы, которые вели в библиотеку и аудитории. Видела красные плюшевые скамьи, которые через неделю займут студенты, и мечтала оказаться среди них. Читать, писать, искать информацию, общаться с умными людьми и не тратить время на споры с такими ужасными особами, как мать Клер.

На ее месте Мудрая Женщина смирилась бы и поставила крест на своих мечтах. Но быть Мудрой Женщиной до самой смерти очень скучно. Время от времени нужно превращаться в Совсем Не Мудрую Женщину.

В первый день занятий Бенни ехала в Дублин, и ее трясло как никогда в жизни. Домашние вели себя так, словно она была малышкой, впервые надевшей нарядное платье и отправлявшейся к подружке на день рождения, а не здоровенной восемнадцатилетней дылдой, собравшейся в университет и обрядившейся с головы до ног в одежду темных тонов.

Перед ее глазами стояла утренняя сцена. Отец со слезами гордости на глазах, который после ее отъезда пойдет в магазин и начнет надоедать покупателям рассказами о том, что его чудесная дочь поступила в университет. Мать, сидящая с протянутой рукой и повторяющая то, о чем она говорила уже несколько месяцев: как хорошо, что Бенни сможет каждый вечер возвращаться домой на автобусе. Патси, напоминающая верную старую чернокожую рабыню из кино; разница лишь в том, что Патси всего двадцать пять и кожа у нее светлая. От всего этого хотелось плакать.

Но у Бенни, ехавшей в университет, были и другие заботы. Мать Фрэнсис сказала ей, что бессовестная Ева не пишет и не звонит, хотя все сестры умирают от желания получить от нее весточку. Однако Ева дважды звонила Бенни по телефону и говорила, что жизнь в дублинском монастыре невыносима. Если она не встретится с Бенни в столице, то просто сойдет с ума.

— Но как мы встретимся? Разве вас выпускают из этого ужасного места на ленч? — спросила Бенни.

— Я сказала им, что должна пойти в больницу и сдать анализ крови.

За все годы их дружбы Бенни не слышала от Евы ни слова лжи. Самой Бенни приходилось лгать на каждом шагу, чтобы ее куда-нибудь отпустили или позволили задержаться. Но Ева наотрез отказывалась обманывать монахинь. Если она опустилась до лжи — значит, дела в Дублине совсем плохи.

А еще этот Шон Уолш. Бенни не хотелось никуда идти с ним, но мать и отец твердили, что с его стороны очень любезно проявлять интерес к тому, что она поступила в университет, и в честь такого события пригласить ее в кино. Она решила пойти по пути наименьшего сопротивления и приняла приглашение. В конце концов, не было лучшего способа отметить начало нового этапа ее жизни, чем прямо сказать Шону, что эта новая жизнь не предусматривает их совместных посещений кино и других культурных мероприятий.

Вчера вечером они посмотрели «Женевьеву». Всем остальным картина понравилась. Люди уходили из кинотеатра, напевая мелодии из фильма и мечтая иметь внешность Кей Кендалл или Кеннета Мора. Но не Бенни. Она была вне себя.

Потому что весь фильм Шон Уолш клал свою костлявую руку то на ее плечо, то на колено, а однажды даже умудрился обнять Бенни за спину, просунуть руку ей под мышку и положить ладонь за грудь. Бенни сбрасывала его руку, но когда они вышли из кино, Шон набрался нахальства сказать:

— Знаешь, Бенни, я уважаю тебя за то, что ты сказала «нет». Это делает тебя в моих глазах еще более достойной девушкой, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Уважает ее! За то, что она сказала ему «нет»? Это было легче легкого, но Шон не сомневался, что его приставания доставляли ей удовольствие.

— Шон, я иду домой, — сказала она.

— Нет, я сказал твоему отцу, что мы выпьем по чашечке кофе у Марио. Они тебя еще не ждут.

Она опять попала в ловушку. Если бы сейчас Бенни пришла домой, родители спросили бы, почему она не пила кофе.

В витрине магазина Пегги Пайн, находившегося рядом с кинотеатром, были выставлены новые модели осеннего сезона. Бенни смотрела на белые блузки и светло-розовые мохеровые свитера. Чтобы поскорее оставить позади тему прикосновений и поглаживаний, она заговорила об одежде.