Десять мужчин

Пока Учитель разбирал книги, я у него за спиной изучала календарь, забитый спортивными мероприятиями и всевозможными отчетами. Я все их знала наизусть: крикетные схватки, водные битвы, дружеские встречи, финальные — в конце семестров. Жизнь моего мужа была расписана, его положение в пансионе и его цели стабильны, однако меня, как лишенную прав «госпожу учительшу», такое положение дел не устраивало.

— У тебя все каникулы сплошные тренировки. Так мы никогда никуда не съездим, — вздохнула я.

— Деньги-то нужны, — отозвался Учитель, придвигая к себе стопку снимков, подготовленных для школьного журнала.

— Спорт и школа — вся твоя жизнь, — сказала я.

— А ты чего ждала, черт побери? Я школьный учитель и тренер. Глупо рассчитывать, что я буду тебя развлекать. Или сделаю счастливой.

— Я и не рассчитываю.

— А похоже. Вот что я называю счастьем! — Он протянул мне снимок пятерки ликующих мальчишек, победно потрясающих хоккейными клюшками. — Это были самые счастливые дни в моей жизни.

— Что?! В двенадцать лет?

— Точно.

Теперь стало ясно, откуда у моего мужа такая любовь к младшим из подопечных: они напоминают о днях его триумфа.

— А если меня твое счастье не сделает счастливой?

— Сделает. Как только перестанешь сопротивляться.

— Все равно что покрывать глазурью фальшивый торт, — надулась я.

— Милая, чтобы стать счастливой, нужно набраться терпения. Вот погоди — пойдут дети, и все сразу наладится.

Счастье было единственной эмоцией, доступной моему мужу, а я в итоге осталась наедине с разочарованием и смятением. Удобная философия оберегала Учителя от любой угрозы его мировоззрению, и диалог между нами не получался. С каждым днем я чувствовала себя все более одинокой, и в моем поведении появились странности, которых я никак не ожидала.

Проснувшись среди ночи, я в сорочке бродила по комнатам и коридорам первого этажа, откуда была изгнана. В безмолвной темноте здание пансиона казалось домом. Я обшаривала школьный холодильник и уплетала клубничное мороженое в голубоватом неоновом свете электрической мухобойки, под шорох сшибленных током мух. В библиотеке, свернувшись калачиком позади книжного шкафа, подсвечивала фонариком страницы университетских проспектов и мечтала о будущем, где ни остров, ни «пока смерть не разлучит нас» просто не существовали. Теплыми ночами я плавала в бассейне обнаженной, а в полнолуние прогуливалась по аллеям вокруг «Соун-Хаус». Сидя у ворот и вглядываясь в пустое поле для крикета, я представляла себе Старосту: на залитой лунным светом линии подающих он подавал и бил только для меня. С тех пор как отсек старшеклассников попал для меня под запрет, я больше не могла пить со Старостой чай, но мои чувства были неподвластны ничьей цензуре, и все те долгие летние дни Староста был со мной. Я вспоминала зимние вечера, которые мы проводили в его комнате за чаем, и изумлялась, до чего свободно чувствовала себя рядом с ним. Я предавалась мечтам о наших поцелуях, о слиянии моих губ с его мягкими губами, в вечернем полумраке, когда глаза так ярки. Эти бархатные грезы зажигали пожар внизу живота, и даже сидя на холодных каменных ступенях, я чувствовала влажное тепло между ног.

Дорогая мамочка,

Прости, что так долго не писала. В последнее время жизнь складывается как-то странно. Я каждый день умоляю К. поискать работу на материке; думаю только о том, чтобы сбежать отсюда. Вчера вечером на мой вопрос, что бы он выбрал — работу на острове или жизнь со мной, К. без запинки ответил, что работу на острове. Вопрос глупый, я сама понимаю. Нужно срочно чем-нибудь отвлечься, а то совсем плохи дела. На прошлой неделе Хельга закрыла кондитерскую и на выручку купила гигантскую жаровню. Теперь будет каждое воскресенье устраивать семейные пикники с барбекю.

В «Соун-Хаус» заниматься мне совершенно нечем, кроме как держаться подальше от Эрика с Хельгой да помогать Дэвиду с французским. Парень делает успехи: в классе был худшим, а вчера в тесте не сделал ни одной ошибки. К. сказал, что целый час занятий — слишком долго для пятнадцатилетнего мальчика, а я возразила, что в шахматы он и дольше с Дэвидом играет. Выговор от собственного мужа за помощь ученику — лишнее доказательство, что я ничего не могу сделать по-человечески.

Работа в конторе отупляет: сплошная машинопись и возня с документами. Пора подыскивать другое место. К. говорит, это у меня просто хандра и что надо взять себя в руки. Знаю, ты посоветуешь то же самое, да только как это сделать?

Напишу, когда настроение будет получше. В церкви давно не была. Может, на исповедь сходить — полегчает? Хотя Бог свидетель, жизнь здесь так скучна, что мне и исповедоваться-то не в чем, а хотелось бы.

Извини, мамочка…

Твоя любящая дочь.

Если жизнь среди мальчишек была полна проблем, то и работа на мужчин легкостью не отличалась. Положение ухудшалось тем, что меня нигде не оставляли в покое, и в пансионе, и в офисе я была под прицелом любопытных глаз. Офисная банда — активное женское ядро коллектива, основным интересом в жизни которого были сплетни, — в перерыв оккупировала кухню. Дамочки собирались вокруг стола, запасшись сигаретами, обедами, подогретыми в микроволновке, и ножами, готовыми вонзиться в очередную жертву. Моя самая большая врагиня и самая злостная сплетница была и самой толстой в нашей конторе. До того толстой, что однажды она явилась на работу с подвязанным подбородком, что, однако, не помешало ей бесконечно есть и трепаться. Наружу сквозь стиснутые зубы беспрерывно сочился сарказм, а внутрь по соломинке текло растаявшее мороженое.

Отдел, где работала я, заказывал обеды в офис, но иерархия соблюдалась и здесь: чем выше должность, тем дольше обед и тем лучше ресторан. Помимо рядовых клерков и адвокатов мужскую часть отдела составляли юристы узкой специализации, в обязанности которых входило открывать для состоятельных клиентов офшорные компании для уклонения от налогов. Эти юристы занимали привилегированное положение, поскольку, уступая адвокатам в квалификации, нередко больше зарабатывали. Офшор был связан в основном с Францией, а французским, кроме самого владельца фирмы, владел лишь Терри, которого рвали на части, донимая просьбами о переводе.

— Где Терри? — спросил Энтони, один из наших «офшорных» юристов, известный педант, до того спесивый, что смахивал на гнома.

— У вас за спиной, — ответила я.

Энтони обернулся: с полным подносом дымящихся чашек в кабинет вошел Терри.

— Ты мне нужен, Терри!

— Позже. Я занят.

— Чем это? Подаешь секретаршам кофе? — возмутился Энтони. — Мои самые крупные клиенты в данный момент торчат в зале заседаний! Все французы, и никто не говорит по-английски.

Терри открыл папку, закурил.

— Извини, не могу. Занят. — И в качестве доказательства щелкнул кнопкой диктофона.

Багровый от злости Энтони протопал вон из кабинета, что-то бурча о никчемных делишках, никотине и кофеине.

— А если я ему помогу с переводом? — сказала я.

— Сколько угодно, — бросил Терри.

Я была очень молода, к тому же женщина, к тому же простая машинистка, а мои сослуживцы-мужчины широтой взглядов не отличались. Энтони ушам своим не верил, не желая понимать, что я свободно говорю по-французски. Но клиенты пришли в восторг, а Энтони, пусть и с прохладцей, выразил благодарность. Час спустя, когда мы покинули зал заседаний, десяток секретарш отлепились от экранов компьютеров, чтобы пригвоздить меня взглядами. Французы же расцеловали в обе щеки и вообще устроили такой концерт, что поучаствовать в прощании вышел сам босс.

Вернувшись за свою раздолбанную машинку, я сразу ощутила перемену: работа впервые доставила мне удовольствие.

Вскоре я стала неофициальным переводчиком фирмы и вечно засиживалась допоздна, печатая документы для отдела недвижимости и переводы для кого угодно.

— Вас бессовестно эксплуатируют, — заявил Терри как-то вечером, когда мы оба задержались на работе.