Что движет солнце и светила

Он и сам не знал, зачем это сделал. А минут через пять, побродив по скучному залу, пропахшему тяжелым человеческим потом, жареными пирожками и Бог знает чем еще, Роман вернулся к телеграфистке и, может, попросил бы отдать ему нелепую депешу, но увидел: окошечко закрыто и на нем пришлепнута синей изолентой бумажка: "Технический перерыв - 20 минут".

И пока он тоскливо скучал, изучая прейскуранты на почтовые услуги и какую-то подобную же дребедень, тихий, с почти интимным пришептыванием, голос дикторши известил:

-. Пассажирам рейса, следующего на Москву, пройти к стойке номер три. В первую очередь регистрируются транзитные пассажиры...

И все. Он, как вмялся спиной в свое кресло, так и продремал до того самого момента, когда самолет начал снижаться.

Никто его не встретил. Впрочем, он и не рассчитывал, что телеграмма, пусть даже и "молния", дойдет до столицы за три часа.

На следующий день, умотавшись по музеям, выставкам, старинным улочкам и кофейням. Роман примчался, взмыленный, к Большому театру. Успел к назначенному им часу.

Возле фонтана бродили унылые голуби, и среди них, к своему удивлению, он увидел утку. Не обращая на людей никакого внимания, она самозабвенно чистила перышки.

Роман сел на краешек уже занятой скамейки и тут же один из молодых парней, кокетливо отставив дымящуюся сигарету в сторону, стрельнул глазами:

- Скучаете?

- Нет.

- А у вас тут свиданье? - не отставал парень. Роман кивнул и отвернулся. Парень показался ему странным: нарочито раскованный, жеманно поджимающий губы, но главное - глаза: почти тонкой фарфоровой чистоты, они светились неуловимо- тайной порочностью.

- А может, вы со мной познакомитесь? Не пожалеете...

Романа так и обожгла внезапная догадка. Господи, как же он мог забыть то, что любит смаковать бульварная пресса. Ведь скверик у Большого театра всероссийская тусовка "голубых"!

- Нет-нет, что ты! - пробормотал Роман, поспешно вставая. За спиной задребезжал колокольчик тихого смеха.

Напрасно он протоптался у скверика почти час. Надюстина так и не пришла. Ехать к ней по известному ему адресу он не решился: все-таки Надя теперь замужем, а дверь, скорее всего, откроет муж, и что Роман ему скажет, как представится? Можно, конечно, объяснить, что он - однокурсник, оказался в столице проездом - вот и решил навестить, передать от знакомых приветы и все такое прочее. Но как это, право, будет глупо звучать! Нет, он не пойдет к ней домой.

Наутро, ругая нудный серый дождь, перескакивая через лужи и оскальзываясь в месиво грязи, он добрался до ее библиотеки. Толкнул дверь, вздрогнул от ее визга, потоптался в огромном пустом холле с фикусом у стены и двинулся вперед, наобум заглядывая во все встречные комнаты. Надюстину он увидел в читальном зале. Она стояла у стенда с книгами, вполоборота к нему, разговаривала с высокой старухой. Старуха внешне напоминала легендарную коммунистку Стасову. Она что-то доказывала Надюстине, поблескивая стеклами очков в тонкой железной оправе.

За столиками сидели две девчонки и что-то усердно переписывали из яркого журнала. Негусто, в общем, читателей.

- Хорошо, - сказала старуха. - Вы меня уговорили. Я прочитаю этот роман. Но имейте в виду: своего мнения о писателе Алданове не переменю. Он клевещет на Ильича, подтасовывает факты.

Тут старая дама заметила нерешительно переминающегося с нога на ногу Романа и сообщила на весь зал:

- О, Надя, у вас, кажется, появился новый читатель! А вы говорили, что молодые парни совсем не ходят теперь в библиотеки...

Надя повернулась, и по ее лицу пробежала тень легкого облака.

- Вы у нас записаны? - спросила она. - Если нет, то потребуется паспорт...

- Здравствуй, Надя! - сказал он.

- Меня зовут Надеждой Игоревной, - сообщила она.

- Я очень хотел тебя увидеть, - тихо, почти одними губами, произнес Роман.- Извини, если что-то не так...

- Хорошо, я вас оформлю, - громко сказала Надя и чуть потише добавила: - Я сейчас очень занята...

- Послушай, мы так давно не виделись. Почему ты так себя ведешь? Что это значит?

- А ничего! Зачем ты вообще явился? У меня другая жизнь, а то, что было - сказка, глупость, сон...

- Неужели?

- Что было, то сплыло, - Надя посмотрела ему прямо в глаза и громко, для всех сказала: - То издание, которое вы ищете, утрачено. Сожалею.

- Может, стоит поискать лучше? - подхватил он игру. - Ну, пожалуйста...

- Нет, это невозможно...

- Послушайте, молодой человек, - сказала пожилая дама, которая до этого шуршала страницами журнала "Вопросы философии".- Надежда Игоревна прекрасный специалист, и если она что-то утверждает, то так оно и есть, поверьте мне...

- Да-да, конечно, - кивнул Роман. - Пожалуй, я напрасно ищу это редкое издание тут.

- Скорее всего, оно было утеряно при переезде, - сухо, но с плохо скрываемой иронией сказала Надя. - Кто-то ловко прибрал к рукам, и концов теперь не найдешь.

Тут в приоткрытую дверь заглянула белобрысая девица в синем зачуханном халате:

- Надежда Игоревна, вас к телефону. Кажется, муж звонит.

Он слышал, как в соседней комнате Надя односложно отвечает: "да", "нет", "не выдумывай", и снова - "нет", "не знаю"...

Роман не стал дожидаться ее возвращения и ушел, так сказать, по-английски, не прощаясь. Странно, но он даже испытал нечто вроде облегчения: будто долго тащил необременительную, но плохо упакованную поклажу - неудобно, завязки вот-вот оборвутся и, того и гляди, как бы что не выпало. Так и хочется сбросить все к чертовой матери, чтобы идти, как все нормальные люди и не вызывать сочувствующих улыбок, а то и усмешек. Но жалко! Зато как невыразимо сладостен миг освобождения от нелепого груза.

И все-таки у него ничего не вышло. Сначала он и думать не думал о Надюстине. Да как-то и не располагали к этому горячий песок, картинно-белогривые волны, дремота под разноцветным пляжным зонтиком и все те развлечения, без которых немыслим отдых на юге.

Но когда Роман вернулся в круговорот своих будней, в скуку и серость дождя, ветра и мокрого листопада, то однажды вечером вспомнил тот яркий летний день, резкий и без полутонов,- Надя плыла ему навстречу в легком ситцевом сарафане, отмахиваясь от белого тополиного пуха. Она вся будто светилась. И он впервые увидел ее такой - красивой, неповторимой, единственной. Но никогда об этом никому, и ей - тоже, не говорил.