Что движет солнце и светила

- Очень хотел на тебя поглядеть,- спокойно сказал Николай Михайлович. Что это ты так перепугалась? С Софочкой премило болтала, а ведь и она уже...

- Молчи, молчи! - крикнула Наталья Андреевна.- Не хочу тебя слушать!

- Пожалуйста,- ответил Николай Михайлович.- К молчанию мне не привыкать. Я всю жизнь молчал, а уж теперь-то и подавно.

Наталья Андреевна снова стала задыхаться: ей было душно в спертом, каком-то затхлом воздухе этого автобуса.

- Давайте я вас выведу все-таки на свежий воздух,- услышала она голос над собой.- Может, "скорую" вызвать? Вам очень плохо?

Наталья Андреевна увидела над собой лицо незнакомого молодого человека. Склонившись к ней, он бережно обхватил ее и попытался приподнять.

- Не надо, я сама,- сказала Наталья Андреевна и посмотрела на то место, где должен был сидеть Николай Михайлович.

- Дайте ей валидол, - сказала кондукторша и протянула стеклянную трубочку с лекарством. - Она переутомилась. Уже давно едет.

Николай Михайлович по-прежнему сидел на своем месте, но в автобусе откуда-то взялось так много народа, что Наталья Андреевна уже не видел-а его лица - только эту широкополую шляпу, больше ничего. Пассажиры помогли ей сойти, а молодой человек, выбежав следом, даже довел ее до скамейки и посадил, сунув в руку трубочку с валидолом. Едва он заскочил в автобус снова, как тот рванул с места и весело, азартно помчался дальше. На прощание чернявый водитель даже высунулся из кабины и приветливо помахал Наталье Андреевне рукой. Это было против всех правил, ведь водитель обычно сидит слева и никак не может помахать пассажиру, вышедшему на остановке. Но обычные правила, видимо, в этом странном автобусе не действовали.

С Амура потянуло свежим ветерком - это был пока даже не сам ветер, а легкое дуновение, чуть-чуть шевельнувшее листья серого, пыльного тополя. Но и эта малость приятно подействовала на Наталью Андреевну: от сердца отлегло, дышать стало легче.

Наталья Андреевна, опираясь о спинку скамьи, поднялась и медленно пошла вдоль знакомой улицы. Там, в самом ее конце, кособочился двухэтажный деревянный дом с резными ставенками. Его крышу венчало сооружение, напоминавшее башенку с остроконечным шпилем, на кото

ром некогда вертелся флюгер - золотой петушок. Сашенька Иртеньев очень гордился им, и даже свое выпускное сочинение начал с описания дома, в котором прожил свои семнадцать лет день в день. Он выбрал свободную тему: "Нам поэзия строить и жить помогает". Наталья Андреевна даже пожалела, что существует только одна высшая оценка - "отлично", потому что сочинение Сашеньки было просто великолепным: свободная, ясная мысль, прозрачный великолепный в своей метафорис- .тичности стиль, неожиданные парадоксы - все указывало на талант, готовый расцвести. Но в институт Иртеньев не смог поступить: наработавшись на огороде, он, потный, попил воды из колодца холодная, обжигающая горло, она вызвала воспаление легких. Сашу уложили в больницу как раз накануне вступительных экзаменов. А весной он ушел в армию - выполнять, как тогда говорили, свой священный долг перед Родиной. Только почему-то он выполнял его в чужой стране - Афганистане. Саша успел прислать оттуда несколько писем со своими стихами, а потом надолго замолчал. Наталья Андреевна испугалась: все-таки война, где все по-настоящему - и пуля, и смерть, и раны. Она сходила к матери Саши, и Анна Тимофеевна, не сдержавшись, разрыдалась: "Он в госпитале в Кабуле. Сам ничего не пишет. Хорошо, что мне ответил один его друг. Боюсь, как бы беды не вышло".

Вещее сердце Анны Тимофеевны почувствовало беду на расстоянии: безногий Саша, которого мучили сильнейшие боли,, сумел на загипсованных руках доползти до подоконника и выброситься с пятого этажа. Никто толком не знал, о чем он думал последние дни, какие мысли его терзали и почему он так поступил. Саша ни с кем не разговаривал и целыми днями лежал, повернувшись лицом к стене. Но до него, в общем- то, никому и дела не было. А Сашин поступок посчитали малодушием, о чем, правда, майор, сопровождавший цинковый гроб, прямо не сказал, но намекнул: "Бывает и хуже, а люди живут. Страна помогает им чем может".

Страна, однако, довольно быстро забыла о безногом солдате, окончившем свою жизнь в далекой, чужой и непонятной державе, охваченной мятежом, внутренними противоречиями и неразберихой: кто прав, кто виноват - это и сами жители, наверное, разобрать не могли, но зато единодушно объединялись против пришельцев, которые зачем-то сунулись в" их дела. Думать-то Наталья Андреевна думала именно так, но даже в письмах к вольтерьянке Софочке об этом не писала: не была уверена, что их переписку не читает кто-нибудь еще. Вообще, -ей иногда казалось, что даже в собственной квартире, оставаясь одна, она на самом деле была под чьим-то наблюдением, как микроб в пробирке. И тем не менее она, ударник коммунистического труда, учитель-новатор, наставник, заместитель директора школы по учебной работе, сделала то, что переполошило райвоенкома с его аппаратом, участкового милиционера и Бог знает кого еще.

Однажды на зеленой стене двухэтажного дома в конце тенистой старой улочки появилась фанерная табличка, напоминавшая мемориальную доску: "Здесь жил Александр Иртеньев. Он мог бы стать поэтом, но погиб в Афганистане".

Анна Тимофеевна потом рассказывала, что ее вызывали даже в КГБ, где по душам беседовали, мягко намекали, что знают, кто повесил эту табличку, но, конечно, понимают безутешное горе родных и потому-никаких выводов пока делать не станут. Но Наталью Андреевну никто никуда не вызывал: она явно числилась в благонадежных гражданах.

Когда очередную табличку снимали со стены дома, она появлялась снова иногда через три месяца, иногда через год, но никогда - сразу. Это, видимо, усыпляло бдительность тех, кто все-таки, наверное, хотел поймать нарушителя спокойствия. Это возмутительно: обвинять страну в том, что она посылает своих будущих поэтов на верную смерть!

В конце концов, одинокую Анну Тимофеевну переселили в новую десятиэтажку под предлогом заботы о матери, потерявшей единственного сына-кормильца. Но табличка упорно возникала на зеленой стене снова и снова. Наверное, мало кто обращал внимание на пожилую интеллиген- .тную даму, которая вела себя, впрочем, чудаковато: она останавливалась у дома, что-то шептала себе под нос, тихонько смеялась, грустила, снова улыбалась чему-то одной ей понятному.