Возвращение мастера и Маргариты

Воняло же козлом от шерсти Гнуса, частенько спавшего под диваном. Проживая в комфортабельной квартире, бес совсем запаршивел и постоянно хворал поскольку находился на полулегальном положении. Запланированная спайка с Жостовым так и не произошла. Прорываться Гнусу в жостовскую душу удавалось лишь изредка и таиться там приходилось изо всех сил, будто бездомному воришке, преследуемому полицией. Только расположится на садовой скамейке вздремнуть, уже бегут, свистят, стреляют. Уноси ноги пока цел под диван и жди случая для нового "заселения". Уж очень крепкой оказалась совесть этого замороченного идеями, сбитого с толку русского интеллигента. Последняя оставалась надежда у Гнуса на арест Блюхера. Придется Жостову выбирать: давать показания против друга или же нести свою упрямую голову на плаху. Первое, конечно же, предпочтительней. Если не устоит, сломается, предаст, то, глядишь, и станет, как все другие государственные товарищи оборотнем, Гнусарием. И начнется тогда привольное сатанинское житье. Вот и готовил Гнус почву для ответственного шага.

- А ты припомни, Коля, как делился с тобой Василий Константинович Блюхер планами антиправительственного заговора, - шептал он, притаившись за бархатной портьерой. - Припомни-ка, как дезертиров да нерадивых солдат от трибунала спасал, трусов жалел. Вот сейчас народ товарища Маршала Советского Союза Блюхера в депутаты Верховного Совета выдвинули, а он, сучья лапа, камень за пазухой держит. Ответственный же коммунист Жостов помалкивает, врага прикрывает. Подскажи товарищам, что бы смотрели бдительней вокруг. Вспомни о долге коммуниста, красный комиссар...

- А вот и вспомню! - взьярился, алебастрово побелев, Жостов. - Я сейчас все вспомню! И как Храм взрывать меня вынудил, и как на друга науськиваешь!

Громыхнув ящиком стола, он выхватил именной наган и прицелился в штору. Но не выстрелил, а гаркнул, старорежимная душонка, гаркнул такое, от чего Гнуса свела судорога и предсмертный вопль огласил ночь.

- Изыди, бес! - молвили белые губы Жостова слова отца Георгия, а правая рука, уронив наган, осенила грудь крестным знаменем.

Разрывая под кадыком ворот гимнастерки, Николай Игнатьевич рванулся к окну, распахнул рамы и замер, хватая ртом воздух. Внезапно полегчало отпустила грудная жаба и в голове стало прозрачно. Внизу светилась огнями предпраздничная Москва. Жостов поднял глаза к бледному весеннему небу и стоял так долго, словно погружался в бездну. При этом внутри его освободившегося существа пела тихая, торжественно-печальная музыка. Она частенько звучала там, шелестя неразборчивыми словами и сообщая ему некий очень важный смысл. Николай Игнатьевич не знал, откуда залетает к нему мелодия и не подозревал, что слова ее уже существуют. Их написал человек, затравленный веком - волкодавом. И они выпорхнули из тайника заветной тетрадки в общий для всех людей воздух истины.

...О тихая моя свобода, о вещая моя печаль,

И неживого небосвода всегда смеющийся хрусталь...

Билось в висках Жостова невысказанное слово, обращенное к бледному от огней небу над Красной площадью.

В дверь позвонили бодро, требовательно. Вошли двое, в служебной принадлежности которых Николай Игнатьевич не мог сомневаться. Его не ввели в заблуждение легкие плащи и фетровые шляпы.

- Ко мне?

- К вам, Николай Игнатьевич, - засмущался высокий, молодой, породистый.

- Проходите в кабинет. Чем обязан?

- Не стоит топтать... Здесь у вас убрано. Собственно, лучше уж вы, поскольку одеты, прямо с нами выходите, - с улыбкой посоветовал второй курносый, низкорослый, простоватый.

- Выходить? Куда ж прикажете?

- Машина во дворе.

- Ага... - сообразил Жостов. И хмыкнул зло: - Неудачный момент для служебных ошибок. Вы в курсе, что завтра праздник и я должен быть на трибуне?

- У нас и по праздникам трудятся, - вздохнул круглолицый.

- Кто вас прислал? - Жостов взялся за телефон. - Я сообщу начальству, что подобные шутки у меня не пройдут.

Высокий перехватил трубку и заслонил телефон телом:

- Не надо ничего трогать. Поедемте с нами, там на месте сами и разберетесь.

Жостов молча повернулся, чтобы пройти в кабинет. Его остановили.

- Объясняем же добром: ничего не трогать, никуда не ходить, спускаться с нами, - укоризненно прогундосил круглолицый. - Сами ведь все прекрасно понимаете.

- Я хотел оставить записку жене. Она на занятиях. Готовит выступление пионеров в Кремле.

- Знаем, знаем. Серафима Генриховна - ответственный педагог. Только писать ей ничего не надо. Зачем волновать? Мы сами сообщим, - высокий улыбался всем лицом и одновременно показывал, что уполномочен в случае необходимости проявить жесткость.

- Подождите несколько минут. Сейчас вернутся зять с дочерью. Они зашли к соседям.

- У супругов Горчаковых лирическое свидание при луне, - хихикнул курносый. - Сам видел. На крыше. Чего ж людей беспокоить в такой момент?

Высокий отворил дверь:

- Идите вперед, Николай Игнатьевич. Ни с кем не заговаривайте, если кто из соседей попадется. "Здрасьте" - и все. Как обычно.

Жостова нерешительно попятился:

- У меня внук один спит!

- Спит, говорите? Ну и ладненько, - мордатый оттеснил Жостова на площадку. - Это для него теперь самое милое дело. - Он захлопнул дверь. Мужчины в шляпах сопроводили Жостова к лифту. В квартире актрисы раздавался смех и высокие колоратурные трели.

" Со-о-о-ловей мой, с-о-о-о-ловей! Го-о-о-лосистый ..." - доносилось сверху вместе с запахом пирогов, пока лифт уходил в шахту. Увидав свое лицо в зеркале над узким диванчиком, Жостов неожиданно улыбнулся и даже подмигнул себе. Стало ясно, что болезнь отступила и что бы не случилось теперь, мысли сохранят привычную ясность и забытая легкость не покинет гордо развернувшуюся грудь.

В кровати отца, свернувшись клубком спал Миша. На тумбочке горела лампа под розовым абажуром, у щеки блестела металлическая трубка. Мальчик долго смотрел в калейдоскоп, воображая то цирк, то Африку, то завтрашний праздник. По Красной площади будут шагать колонны и он, вознесенный на высоту дедовского плеча, станет махать флажком проплывающим мимо знаменам и транспарантам - алым, оранжевым, голубым, мелькающим, как стеклышки в калейдоскопе. А мамин голос, как сейчас, будет петь откуда-то сверху: "И хочешь знать, что ждет